Любовники в заснеженном саду (Том 2)

Чертовы строчки из Ленчикова электронного письма сами собой всплыли перед моими глазами, их не смогли заслонить даже Динкины губы, моментально сменившие темно-вишневый цвет на нежно-абрикосовый... Их не смогло заслонить даже ее пергаментное лицо, на которое вышли попастись все звери бестиария..

– Ну? Теперь поняла?
– спросила у меня Динка.

"Это не убийство, это всего лишь самоубийство двух сумасшедших, никто ничего не заподозрит". "Надеюсь, что к завтрашнему утру все будет сделано..."

Все будет сделано. Я молчала.

– Теперь поняла?
– Динке не терпелось получить ответ от притихшей овцы.

И она его получила. Не сразу, но получила.

– Поняла. И что теперь будет?

– А ничего не будет.

Динка широко улыбнулась, и волшебных зверей из "De bestiis et aliis rebus" как ветром сдуло с ее лица. И благородный пергамент уступил место живой, хотя и несколько потрепанной в постельных баталиях коже... Ах, Динка, Динка... Зачем, зачем... Твоя физиономия образца 1287 года смотрелась не в пример романтичнее...

– Ничего?

– Конечно, ничего. Ведь наш испанский любовник не в курсе Ленчиковых ближайших планов. Так что ничего не будет. Самоубийство двух сумасшедших переносится на неопределенный срок.

– А что будет?
– снова упрямо повторила я.

– Не знаю. Для начала нужно дождаться Ленчика. Это как минимум.

– А как максимум?

– Как максимум - потолковать с ним.

– Интересно, каким образом ты собираешься толковать с ним?

Я хотела добавить "каким образом ты собираешься толковать с человеком, который так недвусмысленно хотел тебя замочить", но целомудренно промолчала.

– Каким образом?

– Каким?
– Динка сверкнула влажными зубами.

– Да. Каким. Каким образом ты собираешься справиться с двумя мужиками?

Обычный Динкин способ не пройдет, коню понятно...

– Ну-у... Хотя бы при помощи этой твоей пушки. Пушка кого угодно сделает кротким. И разговорчивым... Очень хотелось бы посмотреть на их гнусные морды сквозь прицел... А тебе не хотелось бы?

– Мне - нет.

– Нисколько в этом не сомневаюсь...

– А может, просто обратимся в полицию?
– пришла ко мне в голову неожиданно светлая мысль.
– Есть же здесь полиция... Просто обратимся в полицию - и все...

– Н-да...
– Динка посмотрела на меня с сожалением, как на тяжелобольную. Так кто из нас клиническая дура?

– Кто?

– Ты!

– Я? Это почему же?..

– С чем ты собираешься идти в эту самую полицию?

– С...
– открыла было рот я.

И тотчас замолчала. Действительно, с чем? С копией переведенного электронного письма, которого больше не существует? И непонятно, существовало ли вообще. С написанной русскими буквами стенограммой короткого сообщения на автоответчике? Но в нем нет ничего криминального.

Какой-то русский прилетает по гостевой-или-какой-то-там-еще визе к своему барселонскому приятелю... Исключительно для того, чтобы лицезреть собор Святого семейства архитектора Гауди. Исключительно для того, чтобы пошляться по Готическому кварталу, ай-ай Barri Gotic... Исключительно для того, чтобы поковырять в носу на площади Сан-Жаумэ... Исключительно для того, чтобы впереться на фуникулере на гору Монтжуик... Ничего криминального, senoras<Господа (исп.)>, ничего криминального!.. Легче всего отмазаться от несовершенного преступления. И мы же будем выглядеть идиотками. Двумя русскими идиотками, двумя сумасшедшими, каковыми мы, впрочем, и являемся...

– Ну что, не передумала идти в полицию?

– Передумала... Ты права... Это смешно.

– Это не смешно, - заверила меня Динка.
– Смешно будет завтра, когда я начну разбираться с этим ублюдком...

– С которым из них?
– вяло поинтересовалась я.

– С Ленчиком. Испанца оставляю тебе. Так уж и быть... Возьмешь его на поруки?

Она откровенно издевалась надо мной, Динка. Издевалась, как издевалась всегда. А я не находила слов, чтобы противостоять ей. Так было всегда она издевалась, а я не находила слов. То есть находила, но уже потом, когда они были не нужны. Моя голова была плотно заставлена этими не сказанными вовремя, а потому бесполезными словами. Мне оставалось только бродить среди них, изредка пугаясь их скрытых под белыми, невостребованными простынями, очертаний.

– Ладно тебе...
– примирительно сказала я.
– Вот только...

– Что - только?

– Не нравится мне все это... Может, просто свалим отсюда подобру-поздорову, а? Пусть разбираются друг с другом... Какое нам до этого дело?

– Ну уж нет... Так просто я это не оставлю... Ты, конечно, можешь уйти, я тебя задерживать не буду... Да и...

– Что - и?
– Я всегда чутко реагировала на все Динкины презрительные недомолвки. Отреагировала и сейчас.

– Ты мне мешаешь, если честно. Будешь ныть и под ногами путаться... Уходи. Уходи, уходи, уходи... Попытайся уйти. Уйти.

Уйти, уйти, уйти...

Я ухватилась за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку. Действительно, почему бы мне не уйти отсюда? Ничто меня здесь не держит, ни по чему я не буду тосковать долгими зимними вечерами в квартире с видом на Большую Неву... Ведь не по Ангелу тосковать же, в самом деле, хоть он и первый мой мужчина. Не по Рико, хотя он и первая моя бойцовая собака... Не по испанскому дому, хотя он и первый мой испанский дом... Ничто меня здесь не держит, замки раскурочены, ворота распахнуты настежь, улица легко просматривается сквозь плющ и вьюнок... Да и Ангел не сразу заметит мое исчезновение...

Но уйти - означало оставить Динку одну. Оставить Динку одну в сомнительной стае кобелей - двуногих и четвероногих. А против Ленчиковых лукавых фотомодельных губ ни один пистолет не устоит. И любой выстрел расцветет холостым конским каштаном...

Уйти - означало оставить одну себя, бедную забитую экс-звезду дуэта "Таис". И лишиться, пусть даже на время, этой моей ненависти к Динке. Такой же коротко постриженной, как и сама Динка, такой же живой, как она.

Живой.

Да. Именно ненависть к ней делала меня живой.

Да.

Именно эта чертова ненависть, беспощадная и бесполезная, как дурацкая фраза "тренируйся на кошках". Не слава, не оголтелое обожание фанатов, не жгучее любопытство журналистов, не джентльменский список Виксан, не, не, не... Ничто не могло сравниться с этой ненавистью...

Ничто.

Ай-ай, заблудиться бы в этой ненависти, как в узких улочках Barri Gotic, и умереть в ней. Восхитительно живой...

– Уходи, - еще раз повторила Динка, и в ее голосе мне послышалась грусть.