Люди сороковых годов

Вихров принялся читать препровожденные к нему восемь томов - и из разной бесполезнейшей и ненужной переписки он успел, наконец, извлечь, что в Новоперховском уезде появилась шайка разбойников из шестнадцати человек, под предводительством атамана Гулливого и есаула Сарапки, что они убили волостного голову, грабили на дорогах, сожгли фабрику одного помещика и, наконец, особо наряженной комиссиею были пойманы. В деле (как увидел Вихров, внимательно рассмотрев его) не разъяснено было только одно обстоятельство: крестьянка Елизавета Семенова показывала, что она проживала у разбойников и находилась с ними в связи, но сами разбойники не были о том спрошены.

Вихров в ту же ночь поехал в Новоперхов, где разбойники содержались в остроге; приехав в этот городишко наутре, он послал городничему отношение, чтобы тот выслал к нему за конвоем атамана Гулливого, есаула Сарапку и крестьянку Елизавету Семенову, а сам лег отдохнуть на диван и сейчас же заснул крепчайшим сном, сквозь который он потом явственно начал различать какой-то странный шум. Он взмахнул глазами; перед ним, у самой почти головы его, стоял высокий мужик, с усами, с бородой, но обритый и с кандалами на руках и на ногах. Вихров сейчас же догадался, что это был атаман разбойничий. Он поспешил приподняться с дивана и поотодвинуться от него.

– Крепко же вы, барин, спали, - проговорил разбойник с улыбкой.

Вихров всмотрелся повнимательнее в его лицо: оно было желтоватое, испещренное бороздами, по выражению умное, но не доброе. Впрочем, упорный взгляд сероватых изжелта глаз скорей обнаруживал твердый характер, чем жестокость.

– Ты - атаман Гулливый?
– спросил его Вихров.

– Атаман самый и есть, - отвечал тот.

– Что же, ты не убить ли уж меня собирался?
– пошутил Вихров, видя, что Гулливому достаточно было сделать одно движение руками в кандалах, чтобы размозжить ему голову.

– Пошто мне вас убивать, чтой-то, господи!
– произнес атаман.

Вихров решился расспросить его о том, чего решительно не было в деле.

– Отчего и каким образом ты в разбойниках очутился?
– спросил он его.

– По ненависти к голове.

– Да ты казенный?

– Казенный! Всю семью он нашу извел: сначала с родителем нашим поссорился; тот в старшинах сидел - он начет на него сделал, а потом обчество уговорил, чтобы того сослали на поселенье; меня тоже ладил, чтобы в солдаты сдать, - я уже не стерпел того и бежал!

– За что же он так преследовал вас?

– За то самое, что родитель наш эти самые деньги вместе с ним прогулял, а как начали его считать, он и не покрыл его: "Я, говорит, не один, а вместе с головой пил на эти деньги-то!" - ну, тому и досадно это было.

– Как же ты бежал и куда?

– На Волгу бурлаком ушел; там важно насчет этого, сколько хошь народу можно уйти... по пословице: вода - сама метла, что хошь по ней ни пройди, все гладко будет!

– Как же ты шайку-то потом собрал?

– Да я уж на Низовье жил с год, да по жене больно стосковался, - стал писать ей, что ворочусь домой, а она мне пишет, что не надо, что голова стращает: "Как он, говорит, попадется мне в руки, так сейчас его в кандалы!.." - Я думал, что ж, мне все одно в кандалах-то быть, - и убил его...

– Ну, и убил бы! Зачем же разбойничал потом?

– Как же убьешь его без разбою-то? В селение к нему прийти - схватят, в правлении он сидит со стражей; значит, на дороге надо было где-нибудь поймать его, а он тоже ездил парой все, с кучером и писарем; я шайку и собрал для того.

– Однако по делу видно, что ты одного его встретил.

– Да уж это случайно так вышло: я в селение-то свое пришел узнать, что когда он приедет, а тут мне и говорят, что он сам у нас в деревне и будет ворочаться домой. "А кто, я говорю, с ним?" - "Всего, говорят, один едет!" Я думал - что времени медлить, вышел сейчас в поле, завалил корягой мост, по которому ему надо было ехать, и стал его ждать тут. Он едет пьяный, еле сидит в телеге-то, я сейчас взял его лошадь под уздцы. Он как взмахнул на меня глазами-то, сейчас признал, - слух тоже был уж про нас, что мы пошаливаем в окрестностях, - взмолился мне: "Отпусти, говорит, душу на покаяние!" Я говорю: "Покайся, это твое дело, а живого уж не отпущу". Перекрестился он раза три - и затем я его застрелил из винтовки.

– А больше ты никого не убивал?

– Больше из своих рук никого... и всегда даже ругал других, ежели кто без надобности кровь проливал.

– Где ж ты приставал с шайкой?
– спросил Вихров.

– Да сначала хутор у одного барина пустой в лесу стоял, так в нем мы жили; ну, так тоже спознали нас там скоро; мы перешли потом в Жигулеву гору на Волгу; там отлично было: спокойно, безопасно!

– Чем же?

– Тем, что ни с которой стороны к той горе подойти нельзя, а можно только водою подъехать, а в ней пещера есть. Водой сейчас подъехали к этой пещере, лодку втащили за собой, - и никто не догадается, что тут люди есть.

– Но и к вам точно так же водой могли подъехать?

– Тогда у нас земляной ход был вырыт совсем в другую сторону и дерном закрыт! Там нас никогда не словили бы; сыро только очень было жить, и лихорадка со многими стала делаться.

– Где же вас поймали?

– В кабаке! За вином всего в третий раз с Сарапкой пришли, - тут и захватили, а прочую шайку взяли уж по приказу от Сарапки: он им с нищим рукавицу свою послал - и будто бы приказывает, чтобы они выходили в такое-то место; те и вышли, а там солдаты были и переловили их.

– Стало быть, он изменил вам?

– Известно уж, не поберег; меня было сначала заставляли и розгами даже пугали, я сказал: "Хоть в жерло огненное бросьте, и тогда я того не сделаю, потому я всей шайке клятву давал не выдавать их николи".

– А Сарапка разве не давал?

– И Сарапка давал; оба начальника мы давали; ну, он тоже, видно, не побоялся бога, а шкуры своей больше пожалел.

Вихров заинтересовался видеть и Сарапку.

– А он приведен вместе с тобой?
– спросил он.

– Приведен, - отвечал Гулливый, - в передней тут стоит.

Вихров велел ввести Сарапку.

Два солдата ввели есаула. Это был горбатый мужичонко, с белокурой головой и белокурой бородой, в плечах широкий и совсем почти без шеи.

– Ты силен?
– спросил его Вихров.

– Ничего, силен!
– отвечал ему Сарапка.

– А зачем ты в разбойники пошел?

– От бедности, в кабале большой был у хозяина.

– Ему бы лет сто от кабалы-то не отслужиться, - он взял да и бежал, объяснил за него Гулливый.