Люди сороковых годов

– Стою, - отвечала та.

– А вы стоите, что не была?
– прибавил он разбойникам.

– Стоим-с, - отвечал атаман.

– Ну, хорошо, - сказал Вихров и разбойников велел опять вывести, а Лизавету оставить.

Несколько времени он смотрел ей в лицо; она стояла и как бы усмехалась.

– Послушай, - начал он, - зачем ты наговариваешь на себя? Если ты мне не скажешь причины тому, я сейчас же тебя из острога выпущу и от всякого дела освобожу.

Лизавета побледнела.

– Да как же вы меня выпустите, коли я сама говорю?

– Это ничего не значит: твои слова не подтверждаются.

– А коли скажу, вы не выпустите меня?

– спросила Лизавета.

– Если скажешь, не выпущу!

– Мне в Сибирь хочется уйти - вот зачем!
– отвечала Лизавета, и у нее вдруг наполнились глаза слезами.

– Зачем же тебе в Сибирь уйти хочется?

– Чтобы с мужем не жить!

– А ты не любишь его?

– Нет, по неволе я выдана.

– Ну, да ты так бы куда-нибудь от него отпросилась.

– Не пускает, все лезет ко мне: вот и в острог теперь все ходит ко мне. А что, сударь, коли я в Сибирь уйду, он никогда уже не может меня к себе воротить?

– Никогда.

Лицо Лизаветы окончательно просияло.

– И ты твердо и непременно решилась уйти от него?

– Еще бы не твердо, а не то руки на себя наложу.

– И никогда не раскаешься в том, что сделала это?

– Николи! Мне вот говорят, что наказывать меня будут, - да пусть себе наказывают. Лучше временное претерпеть мучение, чем весь век маяться.

Вихров пожал плечами и стал ходить по комнате.

– Вот видишь, - начал он, - я не имею права этого сказать, но ты сама попроси атамана, чтобы он тебя оговорил; я вас оставлю с ним вдвоем.

Сказав это, он снова велел ввести атамана, а сам, будто бы случайно, вышел в другую комнату.

Он слышал, что Лизавета что-то долго и негромко говорила атаману, а когда, наконец, разговор между ними совершенно прекратился, - он вошел к ним. Лицо у Лизаветы было заплакано, а атаман стоял и грустно усмехался.

– Что вы, столковались ли?
– спросил Вихров.

– Да теперь точно что, - отвечал атаман с прежней усмешкой, припомнил, она была у нас.

– И вести вам давала?

– Давала и вести.

– И вы ей о разбоях рассказывали?

– Рассказывали.

– И ты начальству об том никому не объявляла?

– Не объявляла-с, - отвечала Лизавета.

Вихров все это записал.

– Ну, теперь крепко; смотри, - прибавил он Лизавете, - не раскайся и не попеняй после на нас.

– О, нет-с, сударь, как это возможно!
– возразила Лизавета.
– Благодарю только покорно!.. Благодарю и вас оченно!
– прибавила она уже с некоторым кокетством и атаману.

Тот покачал только головой.

– Баба-то что оно значит, удивительная вещь, право!
– проговорил он.

Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на кого не смотрел.

Всем им народ беспрестанно подавал: кто копейку, кто калач. Гарнизонные солдаты шли за преступниками, ковыляя и заплетаясь своими старческими ногами.

XVII БЕГУНЫ

Дня через три Вихров опять уже ехал по новому поручению, в тарантасе, с непременным членом земского суда.

Губернатор послал его в этот раз на довольно даже опасное поручение: помощник его, непременный член суда (сам исправник схитрил и сказался больным), был очень еще молодой человек, с оловянными, тусклыми глазами и с отвислыми губами.

– Лес этот, где мы будем отыскивать бегунов, большой?
– спросил его Вихров.

– Больсой-с, я думаю-с!
– просюсюкал член суда.

– Что ж, нам надобно будет взять народу, мужиков?

– Возьмем-с, я сбегаю-с.

Вихров больше и говорить с ним не стал, видя, что какого-нибудь совета полезного от него получить не было возможности; чем более они потом начали приближаться к месту их назначения, тем лесистее делались окрестности; селений было почти не видать, а все пошли какие-то ровные поляны, кругом коих по всему горизонту шел лес, а сверху виднелось небо.

– Ты Поярково-то самое знаешь?
– спросил Вихров кучера, посмотрев в предписание, в котором было сказано, что бегуны укрываются в лесах близ деревни Поярково.

– Знаю-с, - отвечал тот.

– Подъехав к селению, - продолжал ему приказывать Вихров, - ты остановись у околицы, а вы сходите и созовите понятых и приведите их ко мне, - обратился он к члену суда.

– Слушаю-с, - отвечал тот.

Кучер у первой же попавшейся на дороге и очень большой деревни остановил лошадей.

– Вот и Поярково!
– сказал он, обращаясь к Вихрову.

– Я пойду-с теперь, - сказал непременный член и как-то ужасно неловко вылез из тарантаса. Когда он встал на ноги, то оказалось (Вихров до этого видел его только сидящим)... оказалось, что он был необыкновенно худой, высокий, в какой-то длинной-предлинной ваточной шинели, надетой в рукава и подпоясанной шерстяным шарфом; уши у него были тоже подвязаны, а на руках надеты зеленые замшевые перчатки; фамилия этого молодого человека была Мелков; он был маменькин сынок, поучился немного в корпусе, оттуда она по расстроенному здоровью его взяла назад, потом он жил у нее все в деревне - и в последнюю баллотировку его почти из жалости выбрали в члены суда. Настоящее служебное поручение было первое еще в жизни для него. Выскочив из тарантаса, он побежал в деревню и только что появился в ней, как на него со всех сторон понеслись собаки. Отмахиваясь от них своими длинными рукавами, он закричал, но собаки еще пуще на него накинулись, и одна из них, более других смелая, стала хватать его за шинель и разорвала ее. Мелков закричал благим матом и, вскочив потом, как сумасшедший, на скат лесу, начал оттуда ругаться:

– Черти, дьяволы! Выпустили ваших собак, уймите их - говорят вам!

Находившиеся на улице бабы уняли, наконец, собак, а Мелков, потребовав огромный кол, только с этим орудием слез с бревна и пошел по деревне. Вихров тоже вылез из тарантаса и стал осматривать пистолеты свои, которые он взял с собой, так как в земском суде ему прямо сказали, что поручение это не безопасно.

Мелков, впрочем, не заставил себя долго ждать. Он собрал человек двадцать мужиков, вызвал сотского и со всей этой ватагой шел к Вихрову, продолжая все ругаться: