Люди сороковых годов

Ребенок как-то при этом ласково смотрел на него своими голубыми глазенками.

– А Евгений Петрович?
– спросил Вихров Мари.

– Он дома и сейчас придет!
– ответила та.
– Поди, позови барина, прибавила она стоявшему около беседки человеку.

Тот пошел.

Через несколько минут маленький, толстенький генерал, в летнем полотняном сюртуке, явился в сад; но, увидев Вихрова и вспомнив при этом, что вышел без галстука, стал перед ним чрезвычайно извиняться.

– Ничего, помилуйте!
– говорил Павел, дружески пожимая ему руку.

– Все-таки мне совестно, - говорил генерал, захватывая себе рукой горло.

– Простит, ничего!
– сказала ему и Мари.

Генерал наконец успокоился и сел, а Мари принялась сынишку поить чаем, размешивая хлеб в чашке и отирая салфеткой ему ротик: видно было, что это был ее баловень и любимец.

– Ты, однако, не был у покойного дяди на похоронах, - сказала она укоризненным голосом Вихрову.

– Я был болен, - отвечал тот.

– Н-ну!
– сказала Мари.

– Что такое - ну?
– спросил ее Павел.

– Знаю я, - отвечала Мари и немножко лукаво улыбнулась.
– Михаил Поликарпович тоже, я слышала, помер.

– Помер! А Анна Гавриловна, скажите, жива?
– прибавил Вихров после короткого молчания.

При этом вопросе Мари немного сконфузилась - она всегда, когда речь заходила об матери, чувствовала некоторую неловкость.

– Она вскоре же померла после Еспера Иваныча, - отвечала она, - тело его повезли похоронить в деревню, она уехала за ним, никуда не выходила, кроме как на его могилу, а потом и сама жизнь кончила.

– Вот это так любовь была!
– проговорил Вихров.

– Д-да!
– произнесла Мари печально.
– Ты курс, надеюсь, кончил кандидатом?
– переменила она разговор.

– Кандидатом, - отвечал Вихров.

– Какого же рода службе думаете вы себя посвятить?
– отнесся к нему генерал.

– Никакой!
– отвечал Вихров.

Генерал склонил при этом голову и придал такое выражение лицу, которым как бы говорил: "Почему же никакой?"

– По всем слухам, которые доходили до меня из разных служебных мирков, они до того грязны, до того преступны даже, что мне просто страшно вступить в какой-нибудь из них, - заключил Павел.

Добродушный генерал придал окончательно удивленное выражение своему лицу: он службу понимал совершенно иначе.

– Я не говорю об вашей военной, а, собственно, об штатской, - поспешил прибавить Павел.

– А, об штатской - это конечно!
– произнес генерал.

– Тебе надобно сделаться ученым, как и прежде ты предполагал, - сказала Мари.

– Я им, вероятно, и буду; состояние у меня довольно обеспеченное.

– Вот-с за это больше всего и надобно благодарить бога!
– подхватил генерал.
– А когда нет состояния, так рассуждать таким образом человеку нельзя!

– Отчего же нельзя?
– спросила Мари у мужа.

– Оттого, что кушать захочется - да-с!
– отвечал генерал и самодовольно захохотал, воображая, вероятно, что он сострил что-нибудь.

– По-моему, лучше поденщиком быть, чем негодяем-чиновником, - заметила уже с некоторым сердцем Мари.

– Ну нет-с!.. Всякому человеку своя рубашка к телу ближе - хе-хе-хе! засмеялся опять генерал.

Вихров глядел на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство был сильно простоват; затем он посмотрел и на Мари. Та старательно намазывала масло на хлеб, хотя этого хлеба никому и не нужно было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо казался умнее, когда был полковником, но как произвели его в генералы, так и поглупел... Это, впрочем, тогда было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти господа становились в этих чинах и больше высказывались...

Павел между тем все продолжал смотреть на Мари, и ему показалось, что лицо у ней как будто бы горело, и точно она была в каком-то волнении. Здесь я должен войти в глубину души этой дамы и объяснить довольно странные и в самом деле волновавшие ее в настоящую минуту чувствования. Павел, когда он был гимназистом, студентом, все ей казался еще мальчиком, но теперь она слышала до мельчайших подробностей его историю с m-me Фатеевой и поэтому очень хорошо понимала, что он - не мальчик, и особенно, когда он явился в настоящий визит таким красивым, умным молодым человеком, - и в то же время она вспомнила, что он был когда-то ее горячим поклонником, и ей стало невыносимо жаль этого времени и ужасно захотелось заглянуть кузену в душу и посмотреть, что теперь там такое.

– Ты, надеюсь, у нас обедаешь?
– сказала она ему.

– Если позволите, - отвечал Павел.

– Пожалуйста, попросту, по-деревенски, - подхватил генерал и дружески пожал ему руку.

– Ну, а я уж сделаю немножко свой туалет, - сказала, немного покраснев, Мари и ушла.

Вихров остался вдвоем с генералом и стал с ним беседовать.

– Ваша служба лучшая из военных - ученая, - сказал он.

– Да, - произнес генерал с важностью.

– У вас прежде математике в корпусах прекрасно учили, и прекрасно знали ее офицеры.

– Отлично знали, - подтвердил и генерал, - все, знаете, вычисления эти...

– Какие вычисления?
– спросил Вихров, думая, что Эйсмонд под этими словами что-нибудь определенное разумеет.

– Вычисления разные, - отвечал генерал.

Павел понял, что это он так только говорил, а что математику он, должно быть, совсем забыл.

– Сама служба-то приятнее, - продолжал он, - потому что все-таки умнее, чем простая шагистика.

– Конечно!
– согласился генерал.
– Зато для кармана-то тяжеленька, совершенно безвыгодна!

– Это почему?
– спросил Вихров, не зная еще, что, собственно, генерал разумеет под выгодой.

– Да потому, что если взять того же батарейного командира, конечно, он получает довольно... но ведь он всех офицеров в батарее содержит на свой счет: они у него и пьют и едят, только не ночуют, - в кармане-то в итоге ничего и не осталось.

Этими словами Эйсмонд просто возмутил Вихрова. "Сам ворует, а с другими и поделиться не хочет!" - подумал он.

– А что же, в армейских полках разве выгоднее быть командиром?
– сказал он вслух, желая вызвать генерала еще на большую откровенность.

– Там выгодней гораздо!
– подхватил тот.
– Там полковой командир тысяч двадцать пять, тысяч тридцать получает в год, потому там этого нет: офицеры все вразброд стоят.

– Но вы сами согласитесь, - заметил Вихров, - что эти тридцать тысяч те же взятки!

– Какие же взятки?
– воскликнул генерал.
– Нет-с, совсем нет-с! Это хозяйственная экономия - это так!.. Вы знаете что, - продолжал Эйсмонд несколько уже даже таинственно, - один полковой командир показал в отчете в экономии пять тысяч... его представили за это к награде... только отчет возвращается... смотрят: представление к награде зачеркнуто, а на полях написано: "Дурак!".