Люди сороковых годов

– Это уж немножко странно, - сказал Вихров.

– Нет-с, не странно!
– возразил генерал.
– Вы согласитесь, что полковой командир может и сэкономить, может и не сэкономить - это в его воле; а между тем, извольте видеть, что выходит: он будет сдавать полк, он не знает еще, сколько с него будущий командир потребует, - что же, ему свои, что ли, деньги в этом случае прикладывать; да иногда их и нет у него... Потом-с вдруг говорят: переменить погончики такие-то. Министр военный говорит: "Нужно отнестись к министру финансов".
– "Не нужно, говорят, пусть полковые командиры сделают это из экономических сумм!" Значит, само начальство знает это.

"Вот, внуши этому человеку, что честно и что нечестно!" - думал Павел, слушая генерала.

Мари наконец кончила свой туалет и пришла к ним. Она заметно оделась с особенной тщательностью, так что генерал даже это заметил и воскликнул:

– Как вы интересны сегодня!

Павел тоже с удовольствием и одобрительно на нее смотрел: у него опять уже сердце забилось столь знакомым ему чувством к Мари.

Вслед за матерью вошел также и сынишка Мари, в щегольской гарнитуровой рубашке и в соломенной шляпе; Мари взяла его за ручонку.

– Пока на стол накрывают, не хотите ли, cousin, прогуляться?
– сказала она Павлу.

Тот этому очень обрадовался; генерал же пошел делать свой туалет: он каждодневно подкрашивался немножко и подрумянивался.

Мари, ребенок и Павел пошли по парку, но прошли они недалеко и уселись на скамеечке. Ребенок стал у ног матери. Павлу и Мари, видимо, хотелось поговорить между собой.

– Я слышала, - начала Мари тихим и неторопливым голосом, - что нынче всю зиму жила здесь Клеопатра Петровна.

– Жила, - отвечал Павел односложно.

– Ты видался с ней часто?
– спрашивала Мари, как бы ничего по этому поводу не зная.

– Очень часто, - отвечал Павел.

– Где же она теперь?

– Она теперь уехала к мужу.

– Опять?
– спросила Мари как-то уж насмешливо.

Павел весело и добродушно смотрел на нее.

– Послушайте, кузина, - начал он, - мы столько лет с вами знакомы, и во все это время играем между собой какую-то притворную комедию.

Мари вдруг вся вспыхнула.

– Почему же притворную?
– спросила она.

– Притворную! Прикажете разъяснить вам это?

– Разъясните!
– сказала Мари и потупилась, а вместе с тем с губ ее не сходила немножко лукавая улыбка.

– Во-первых, бывши мальчиком, я был в вас страстно влюблен, безумно, но никогда вам об этом не говорил; вы тоже очень хорошо это видели, но мне тоже никогда ничего об этом не сказали!

Мари слушала его, и Вихров только видел, что у ней уши даже при этом покраснели.

– Теперь та же самая комедия начинается, - продолжал он, - вам хочется спросить меня о Клеопатре Петровне и о том, что у меня с ней происходило, а вы меня спрашиваете, как о какой-нибудь Матрене Карповне; спрашивайте лучше прямо, как и что вам угодно знать по сему предмету?

– И ты скажешь мне откровенно?
– спросила Мари, взмахнув на него свои голубые глаза.

– Все откровенно скажу, - отвечал Павел искренно.

– Что же ты, влюблен в нее очень?

– То есть я любил ее очень.

– А теперь - что же?

– Теперь - не знаю.

– Как не знаешь?
– спросила Мари.

– Так, не знаю: перед отъездом ее в деревню я очень к ней охладел, но, когда она уехала, мне по ней грустно сделалось.

– Что тебе мешает? Поезжай сам за ней в деревню!..
– И на лице Мари, как легкое облако, промелькнула тень печали; Павел и это видел.

– В деревню я не поеду, потому что это может рассердить и огорчить ее мужа.

– Муж ее, я слышала, скоро умрет, и ты можешь сейчас же жениться на ней.

– Нет, я не женюсь на ней, - возразил Павел.

– Отчего же?
– спросила Мари как бы с удивлением.

– Во-первых, оттого, что она старше меня годами, а потом - мы с ней совершенно разных понятий и убеждений.

– О, она, разумеется, постарается подражать всем твоим понятиям и убеждениям.

– Не думаю...
– произнес протяжно Павел.

Разговор на несколько времени приостановился; Павел, видимо, собирался с мыслями и с некоторою смелостью возобновить его.

– Вот видите-с, - начал, наконец, он, - я был с вами совершенно откровенен, будьте же и вы со мной откровенны.

– Да в чем же мне с тобой быть откровенной?
– спросила Мари, как будто бы ей, в самом деле, решительно нечего было скрывать от Павла.

– А в том, например, что неужели вы никогда и никого не любили, кроме вашего мужа?
– проговорил Вихров неторопливым голосом.

Мари несколько мгновений молчала; видимо, что она обдумывала, как отвечать ей на этот вопрос.

– Никого!
– произнесла она, наконец, с улыбкой.

– Не верю!
– воскликнул Павел.
– Чтобы вы, с вашим умом, с вашим образованием, никого не любили, кроме Евгения Петровича, который, может быть, и прекрасный и добрый человек...

– Никого не любила!
– поспешила перебить его Мари.

– И впредь не полюбите?

– Постараюсь, - сказала Мари.

– И что же, все это для исполнения священной обязанности матери и супруги?
– спросил Павел.

– Для исполнения священной обязанности матери и супруги, - повторила за ним немножко комическим тоном и Мари.

– Только для этого, не больше?

– Только для этого, не больше, - повторила еще раз Мари.

– Ну, а мне больше этого и знать ничего не надо!
– произнес Павел.

– Ничего?
– спросила Мари.

– Ничего, потому что я теперь уже все знаю.

Мари опять немножко лукаво улыбнулась и встала.

– Пора, однако, пойдем обедать!
– сказала она.

Павел последовал за ней. За обедом генерал еще больше развернулся и показал себя. Он, между прочим, стал доказывать, что университетское образование - так себе, вздор, химера!

– Чему там учат?
– говорил он.
– Мне один племянник мой показывал какой-то пропедевтик [66] ! Что такое, скажите на милость!

Вихров усмехнулся немного.

– Да и в корпусах, я думаю, тому же самому учат, - проговорил он.

– Э, нет!
– воскликнул генерал.
– В корпусах другое дело. Вон в морском корпусе мальчишке скажут: "Марш, полезай на мачту!" - лезет! Или у нас в артиллерийском училище: "Заряжай пушки - пали!" - палит! Есперка, будешь палить?
– обратился он к сынишке своему.