Люсипаф

Здесь мысль его оборвалась и он исчез в клубах табачной ауры.

Пафнутий, как человек энергетический, к куреву относился крайне отрицательно. Хотя, с другой стороны, как христианин, к людям Пафнутий относился очень хорошо. Расщепляемый сейчас этой антиномией, Пафнутий потоптался перед Лопоухим, подождал, пока тот появится из-за завесы и бодро попрощался.

– У-у!
– промычал в ответ Лопоухий и сосредоточенно запыхтел.

Вынырнув из ядовитых паров табака, Лопоухий словно опомнился и побежал догонять Пафнутия.

– Владик, а ты сейчас чем занят?
– окликнул Пафнутия Лопоухий.

– Сейчас я иду в церковь!
– значительно произнес Пафнутий.

– А-а!
– неопределенно протянул Лопоухий.
– А возьми меня с собой, Влад, я никогда там не был.

– Ну, конечно, пойдем! Там отец Петроний, такой славный батюшка, так служит, закачаешься!

– А что сегодня праздник какой?
– по-детски любопытствовал Лопоухий.

– Сегодня праздник всеобщей любви и всепрощения!
– улыбнулся Пафнутий и почувствовал прилив нежности к Лопоухому.

Он уже с утра пребывал в состоянии любви и всепрощения ко всему миру. В очереди, где он очутился, чтобы купить молочка на разговление, его так обругали, что другой плюнул бы, крикнул: "Да ебись ты колом!" и убежал. Нет. Пафнутий стоял, и, переминаясь с ноги на ногу, перепуская через себя железную брань хозяек, чувствовал, что любит их божественные яркие субстанции. Попадись ему сейчас хоть сам Сатана, Пафнутий скрепился бы и произнес:

– Я люблю тебя! Сатана сразу бы раскаялся и бросился бы на грудь Пафнутию, обливаясь горючими слезами. "Потому что любовь всемогуща!" - чувствовал Пафнутий.

Они подошли к церкви. На паперти сидел юродивый и, задрав вверх голову, просил у Бога копеечку. Пафнутий с сострадательной миной уже полез в карман, как калека вскочил и начал размахивать костылем перед его лицом. Он не просто размахивал, а еще и кричал, что на Пафнутии весь легион бесов, тех самых, что в свином стаде сидят, и что храм Божий не морская бездна, чтоб сюда с откоса...

Пафнутий, сначала улыбаясь, отошел, а потом, печально глядя на юродивого, говорил тихо, будто про себя. Но Лопоухий слышал:

– Эк, брат, как тебя нечистый в оборот принял. На благочестивых прихожан, любимый, такую скверну несешь. И как Господь попускает?!

Своими совершенными звукоуловителями Лопоухий слышал одновременно и другое. Естественно, что на такой шум сбежались с окрестных скамеек вертящие клубками старушки. Они еле слышно, крестясь, шептали:

– Сережа зря кричать не станет. Он от Бога помазан храм Божий охранять от нечестивых. Вон, на Страстной такого черта из-за Николая Чудотворца вытащил - все свечи разом потухли, а смердело...

Пафнутий между тем не знал, что делать. Юродивый не унимался:

– Мать Богородицу, заступницу нашу призываю на брань с тобой, сарацин!

Бабки неистово крестились, забыв про свои клубки, которые катались сейчас вольно по песку и играли разноцветные свадьбы.

– Он, что, белены объелся?!
– испуганно посмотрел на Пафнутия Лопоухий.

– Да нет, - отвечал тот, разворачиваясь.
– Его Лукавый попутал. Он сам не виноват, я его даже люблю.

Лопоухий недоверчиво оглянулся на Сережу.
– А бабки?
– Они тоже хорошие. Все, как одна, богомольные! "Эти особенно!" - оглядывался на серо-коричневую свору старух Лопоухий. Он слышал, как они, вконец осмелев и приняв сторону юродивого, покрикивали:

– Молодец Сережа! Ишь, басурманы, накануне Светлого праздника храм поганить!

Сережа под одобрительный бабий гул ходил по паперти гоголем и широко крестился. Он даже забыл о деньгах, и просто кланялся полезшим под гул колоколов в церковь старушкам.

– Пойдем в другую, Владик! Что на этой свет клином сошелся?
– внес предложение Лопоухий.

– Нет. Это уже Бог против, чтоб мы сегодня под сень его храма вступили. Сейчас домой и на колени! Так, что давай!

– Ну, давай!
– ударили они по рукам, и Лопоухий, набив трубку, с удовольствием запыхтел на ходу.

* * *

– Я автобиографию Нерона пишу...
– грязно выругался в адрес своего героя Фефела.
– Трудно!
– О-го!
– поднял еще повыше сломленную ногу Маргинальный Морг.
– А причем тут его матушка?
– Так а кто же причем? У него в квадрате все три шестерки и уместились!
– Где уместились?!
– В квадрате. Мамина одна, папина, соответственно, и третья, может быть и от собаки. От собаки?
– дрожа, хватался за мысль Фефелы Маргинальный Морг.
– А что за квадрат?
– Да, элементарный квадрат. Раз, два, три, четыре и до девяти. Ты когда родился?
– А что?
– замер Маргинальный Морг.

Квадрат свой хочешь посмотреть?
– нетерпеливо привстал Фефела.
– Да! откровенно выдохнул Маргинальный Морг.
– Ну, вот мне и нужна твоя дата рождения!
– А, - Маргинальный Морг назвал.
– Ну, вот, - уверенными движениями чертил Фефела схемку.
– Теперь считаем.
– Deutshe Soldaten...
– мычал он еле слышно.
– Deutshe Offiziеren! Маргинальный Морг, не разобрав слов и не уловив мелодии, попытался подтянуть, но Фефела, оставив арифметику, как-то пристально взглянул на Маргинального Морга и припечатал его к лежаку.

– Ну, обычная ситуация, - выносил он приговор.
– Чуть ли не каждой твари по паре. Я так и думал.

– Почему?
– Ну, так, - ушел дипломатично от ответа предсказатель.
– А посмотреть можно?
– не веря в такую кондовую ординарность своей натуры, сунулся Маргинальный Морг.

– Пожалуйста, - пьяно протянул листок Фефела. Маргинальный Морг погрузился в арифметику и секунд через десять вынырнул из ее глубин: - Так здесь ошибка...
– Где?

Десять да восемь, сколько будет? Восемнадцать?
– Ну?!
– А тут двадцать два стоит. Вот. Тогда картина иная. Да и число у меня не десятое, а девятое. По Гринвичу?

– Ну, да, по Гринвичу!
– набирал паритета Фефела.
– Тогда, действительно интереснее.

– А-а, - приподнял больную ногу Маргинальный Морг.

– Правда, безрадостно, - щелкнул пальцами Фефела.
– Еще четыре раза кармироваться придется. Усиленная судьба на восьмерках.

– Ну и что?
– Ну, и карма, - заявил безапелляционно Фефела.
– Так что... Может быть Чайковского?
– сделал паузу он.
– А то в горле что-то...

– А, конечно, поставь воду. Я-то...
– и Маргинальный Морг чуть ли не покачал больной ногой.