Мальчик нарасхват

Но хочу ли я это сделать?

Не думаю, что меня пугают подобные выходки. Вымораживают, от них мне не по себе до мурашек по спине, однако это вовсе не страх. Чувство это липкое и холодящее, сковывающее. Та взбудораженность, что преследует меня после минутного оцепенения, под эту характеристику никак не попадает.

Наоборот, возникает желание узнать мотив мужчины. Что толкнуло человека, всячески плевавшегося ядом и всеми силами пытавшегося помочь справится с “недугом”, на этот поступок? Или, может, даже откровение?

Подойти спросить напрямую… опасаюсь? Стесняюсь? Мнусь? Все верно. Я страстно хочу узнать ответ, но получить его боюсь не меньше. Вот такой парадокс.

Особенно я растерялся (мягко сказано) последний раз. Если перед этим Вадим и целовал меня, то скорее показушно. Это была постановка для одного зрителя. Вот только сколько человек это увидело, я без понятия. В тот момент забыл оглядеться и проверить, много ли людей стоят с открытым ртом или с застывшей брезгливостью на лице.

Но после этого… Может, я болтал слишком много? Или это было заранее спланировано мужиком? Нет, хоть он и гад редкостный, но составление стратегий явно не его.

И я возмутился бы, честное слово, возмутился, не будь в таком смятении. Стыд, удивление, испуг - на сей раз стояли мы в людном месте - все это перемешалось, мешая предпринять что-либо. А если еще и учитывать, что решения придаются мне более чем трудно, то…

В общем, не оставалось мне ничего, кроме как с потерянным взглядом плестись за спиной Вадима и стараться вновь не потерять его из вида. А делать это было не легче, чем с выпученными глазами нестись от дворовых псов: попробуйте угнаться за человеком с двухметровым шагом!

Помню я это и дальнейшее несколько смутно, будто в тумане. Наверное, из-за подкатившего к горлу волнению. Помню только, что мы сели в такси, не проронив по дороге домой ни единого звука, а уже дома Матвей развопился, что начал волноваться, но получил от Вадима леща и быстро успокоился.

Хотя нет, вру. Еще отлично помню, как, выйдя из ванной комнаты спустя полтора часа в одних трусах, Вадим, показав мне внушительный кулак, предупредительно произнес:

– Только попробуй меня теперь игнорировать.

Сглотнув, я клятвенно пообещал, что этого не случится. Мужчина лишь утомленно кивнул и скрылся в спальне.

***

Тихий звук ударяющихся об оконное стекло дождевых капель. В ноздри ударяет легкий запах сырости, тело окутывает прохлада, заставляя поджимать пальцы на босых ногах. Горячая кружка в руках придает гармонию, пусть ненадолго, но рождая чувство комфорта и уюта. Отрывающаяся от ароматного напитка и стремящаяся вверх, к белому потолку, струйка пара гипнотизирует.

Унылый вздох разом разрушил тишину, фоновую мелодию природы. Невольно оторвав взгляд от кружки, поднимаю его на сидящего напротив мужчину.

Тот, то откидываясь на спинку стула, то ложась на стол, то опираясь о стену, своей постной миной заставлял гнить перезревшее яблоко на столе быстрее раза в два. Рядом, среди крошек и нескольких белых волос, стояла еще одна кружка, с той лишь разницей, что чай плескался на самом дне.

Лицо у Матвея было тоскливым. Часто он бросал на меня страдающие обиженные взгляды, но задавать наверняка желаемые вопросы о том, что, собственно говоря, так тревожит мужчину, я не собирался. Оттого взгляды становились все более отчаянными и расстроенными. О вздохах, каждый из которых становился все тяжелее и непереносимее, вообще умолчу.

Видимо, не имея больше сил терпеть, Матвей все же, взмахнув гривой белых волос, отросшие корни которых были намного темнее, а потому заметнее, оскорбленно произнес:

– Знаешь что, малец?

Мысленно пробурчав, что, судя по всему, не называть меня по имени это уже традиция, выдохнул:

– Что?

– Вот тебя когда-нибудь динамил любимый человек?

Заметив мой непонимающий взгляд, Матвей охотно разъяснил:

– Ну вот, к примеру, пишешь ты, звонишь, в дверь стучишься или даже на улице где-нибудь здороваешься, а тебя в упор не замечают! Было?

Задумавшись, я почему-то вспомнил о Славе. Он отлично подходил под описание, мужчина забыл разве что добить про разобиженные взгляды. И любимым Слава был в несколько другом смысле. Заглянув в свою кружку, грустно кивнул.

– Да, бывало.

Приободрившись, мужчина заявил:

– Свинство! И вроде не виноват ты ни в чем, а как подумаешь, что с тобой дела желать не имеют, сразу утопиться хочется. Будто целую охапку дров наломал, хотя ничего такого вроде не было.

Не удержавшись, подарил Матвею скептический взгляд. Тот его, правда, не заметил, снова распластавшись на столе. Развивать тему я не спешил, но мужчина в этом и не нуждался. Наверное, ему просто нужен был слушатель, тот, кому он мог бы высказаться. Так как Вадим все еще был на работе, а телефон Матвея почему-то не устраивал, носовым платком стал именно я.

Не сказать, что я был против этого. Бурчание блондинистого мужика совсем не мешало, даже успокаивало. Это не было нытьем или потоком из одних бранных слов, только обиженное и недоуменное гудение на одной ноте. Сонно зевнув, я изредка кивал, показывая поглядывающему на меня мужчине, что его слушают.

Через какое-то время я полностью погрузился в свои мысли. Матвей пару раз вставал, подливал чай в кружки, уходил из кухни, снова возвращался. Оккупировали кухню мы почти с самого утра. Приползли, молча расселись по углам, каждый смотря в свою сторону. Настроения ни у меня, ни у мужчины не было, разговаривать совсем не хотелось. Но страдать в одиночестве, закрывшись по комнатам, не хотелось еще больше.

Наверное, нас обоих подбодрял тот факт, что кому-то еще более хреново. Взаимовыручка так сказать, немая поддержка. Странно, наверное, так говорить, но с фактом не поспоришь.

Затем пошел дождь, стало холоднее. Какое-то время Матвей терроризировал свой сотовый телефон, хмурясь и огрызаясь себе под нос. Я от скуки царапал поверхность стола ногтем.

Потом, сердито откинув от себя глухо брякнувший мобильник, блондинистый мужик предложил выпить чай. Я отказываться не стал. Незаметно для себя мы разговорились. Темой стал купленный несколько дней назад торт, с одной стороны у которого не хватало здоровенного куска. Пояснив, почему не следует доедать угощение (к Славе пойти я еще не передумал), мы отыскали в холодильнике засохший старый корж, который затерялся на верхней полке за кастрюлей с гороховым супом.

Решив, что лучше что-то, чем ничего, мы не побрезговали и, разломав корж напополам, съели его. А после просто гоняли голый чай по кругу, до тошноты и отвращения в глазах.

Казалось, время застыло на одном месте, хотя, наверное, прошло полдня: за окном все так же мирно постукивал дождь, пятки касались такого же холодного пола, а кружка в руках была единственной вещью, на которую я смотрел.

Когда Матвей, в очередной раз вернувшись откуда-то, полез в холодильник, я поджал губы. Уже давно меня терзал кое-какой вопрос, и теперь я вдруг почувствовал, что пришло подходящее время произнести его вслух. Ведь при мне блондинистый мужик разоткровенничался, пусть и в разумных пределах, так почему бы и мне не поступить так же? Тем более вопрос стало невыносимо терпеть.