Мальчики Из Бразилии

Либерман посмотрел на Клауса, сидящего слева от него, чтобы увидеть, понимает ли он, о чем говорит Нюренбергер. Клаус старательно прожевывал морковку. Поймав взгляд Либермана, он ответил ему тем же самым выражением - а вы понимаете? Либерман покачал головой.

– И, конечно же, русские, - продолжал Нюренбер­гер, раскачиваясь на стуле, со сплетенными на колене пальцами, - скорее всего, зашли дальше всех, потому что им не мешали ни церковь, ни общественное мнение. Готов допустить, что где-то в Сибири у них есть целая школа с первостатейными маленькими Ванями; может, они даже и постарше, чем ребята Менгеле.

– Прошу прощения, - сказал Либерман, - но я как-то не понимаю, о чем вы ведете речь.

Нюренбергер удивленно посмотрел на него. И терпе­ливо повторил:

– Однояйцевое репродуцирование. Создание генети­чески совершенно идентичных копий одного и того же организма. Вы вообще изучали биологию?

– Немного, - признался Либерман.
– Лет сорок пять назад.

Нюренбергер расплылся в мальчишеской улыбке.

– Как раз в то время впервые была признана такая теоретическая возможность, - сказал он.
– Ее выдви­нул Талдейн, английский биолог. Он назвал ее «клонинг», от греческого корня. Но «однояйцевое репродуци­рование» гораздо более точный термин. Зачем изобре­тать новые слова, когда то же самое можно выразить и старыми?

– Клонинг короче, - сказал Клаус.

– Да, - согласился Нюренбергер, - но не лучше ли потратить несколько лишних слогов и точно выразить свою мысль?

Либерман прервал его.

– Расскажите мне об однояйцевом репродуцирова­нии, Но учитывайте про себя, что я изучал биологию лишь в силу необходимости; по-настоящему я интересо­вался только музыкой.

– Попробуйте пропеть, - предложил Клаус.

– Песни не получится, если бы даже я и смог, - сказал Нюренбергер.
– Тут ничего общего с прекрасной песней любви, которая сопровождает обыкновенное вос­произведение себе подобных. Итак, у нас имеется яйцек­летка и сперматозоид; в ядре той и другого содержится набор из двадцати трех хромосом, в которых сотни тысяч генов, как бусинки на ниточках. Когда эти два ядра сливаются, происходит оплодотворение яйцеклетки, воз­никает полный набор в сорок шесть хромосом. Я говорю сейчас, как это происходит у человеческих особей, ибо у разных живых созданий их количество различно. Хро­мосомы дублируют сами себя и каждый из их генов тоже удваивается, - что, в сущности, представляет собой подлинное чудо, не так ли?
– в результате чего при делении яйцеклеток в каждой из них оказывается пол­ный набор идентичных хромосом. Такое дублирование и деление повторяются снова и снова...

– Митозис, - сказал Либерман.

– Да.

– Чего только не остается в голове!

– И через девять месяцев миллиарды клеток состав­ляют законченный организм. Каждый из них несет в себе определенные функции - они становятся костной струк­турой, мышцами, кровью или волосами и так далее - но каждая из этих клеток, каждая из тех миллиардов, что составляют тело, несет в своем ядре оригинальный набор из сорока шести хромосом, половина которых досталась от матери, а половина от отца; их сочетание, исключая случаи однояйцевых близнецов, носит совер­шенно уникальный характер - каждый организм создается по своим чертежам, Единственным исключением из правила сорока шести хромосом, являются яйцеклетка и сперматозоиды, содержащие по двадцать три хромосомы, чтобы они могли, объединившись, положить начало но­вому организму.

– Пока все ясно, - сказал Либерман.

Нюренбергер наклонился вперед.

– Таким образом, - сказал он, - в природе проис­ходит обыкновенное репродуцирование. Теперь загля­нем в лабораторию. При однояйцевом репродуцировании само яйцо изымается или уничтожается, оставляя нетро­нутой оболочку. Этого можно достичь с помощью облу­чения, приемами микрохирургии или каким-то еще, бо­лее сложным способом. В такую оболочку, лишившуюся своего содержимого, вводится оплодотворенное яйцо ор­ганизма, который предстоит воспроизвести. В таком случае мы получаем все, что соответствует естественно­му воспроизведению: оболочку с яйцом, в котором со­держится сорок шесть хромосом, оплодотворенное яйцо, в котором начинается процесс дублирования и деления. Когда число делений достигает шестнадцати или трид­цати двух - что занимает от четырех или пяти дней - его можно имплантировать в матку той женщины, кото­рая с биологической точки зрения отнюдь не является матерью в полном смысле слова. Она принимает в себя оплодотворенное яйцо, она предоставляет ему соответ­ствующую среду, в которой предстоит развиваться и расти зародышу, но не передает ему ни одного из своих генов. Ребенок, появившийся на свет, не имеет ни отца, ни матери, а только донора, точной генетической копией которого он является. Его хромосомы и гены точно соот­ветствуют тому набору, что был у донора. И вместо появления на свет новой уникальной личности мы пол­учаем точную копию уже существующего.

Либерман спросил:

– И это... может быть сделано?

Нюренбергер кивнул.

– Это делается,– бросил Клаус.

– С лягушками, - уточнил Нюренбергер.
– Доста­точно несложная процедура. По крайней мере, об этом было известно, а потом словно опустилась крышка - в Оксфорде в шестидесятых - и о последующих исследо­ваниях в этой области ничего больше не слышно. До меня доходило, как и до других биологов, что проводи­лись эксперименты с кроликами, собаками и обезьяна­ми; они шли в Англии, Америке, здесь, в Германии, словом, повсюду. И как я уже говорил, не сомневаюсь, что в России вышли уже на эксперименты с людьми. Или, по крайней мере, пытаются. Каким образом пла­нируемое общество может сопротивляться этой идее? Увеличение числа выдающихся личностей и пресечение размножения неполноценных! А какая экономия затрат на медицину и выхаживание! Через два или три поколе­ния качество общества заметно улучшится!

– Мог ли Менгеле, - спросил Либерман, - в начале шестидесятых приступить к экспериментам с людьми?

Нюренбергер пожал плечами.

– Теория уже разработана достаточно хорошо, - сказал он.
– Ему было нужно всего лишь соответству­ющее оборудование, несколько здоровых и послушных молодых женщин и высокий уровень мастерства микро­хирурга. Кое-кто этим уже обладал: Гурдон, Шеттлес, Стиптоу, Чанг... и, конечно, место, где он может рабо­тать, не привлекая к себе внимание общества.

– В то время он был в джунглях, - сказал Либер­ман.
– Я загнал его туда в 59-м...

– Может, и не вы, - сказал Клаус.
– Может, он сам решил отправиться туда.

Либерман растерянно посмотрел на него.

– Совершенно бессмысленно, - сказал Нюренбер­гер, - говорить о том, мог ли он сделать это или нет. Если то, что мне передала Лена, правда, значит, он, конечно же, добился успеха. И тот факт, что мальчики были размещены в семьях совершенно сходного харак­тера, подтверждает это.
– Он улыбнулся.
– Видите ли, гены не единственный фактор, влияющий на конечное развитие и становление личности; не сомневаюсь, вы с этим согласны. Ребенок, появившийся на свет подобным образом, вырастая, будет похож на своего донора, унас­ледовав от него определенные черты личности и склонности, но если он будет расти в совершенно ином окру­жении, будет подвергаться другим домашним и культур­ным влияниям - чего в общем-то не избежать, учитывая время, в которое он появился на свет, значительно по­зже своего донора - ну, он будет в психологическом смысле сильно отличаться от него, несмотря на их пол­ное генетическое сходство, Менгеле же был, вне сомне­ния, заинтересован не только в том, чтобы произвести на свет некое свое биологическое подобие, что, как я думаю, делают русские, а репродуцировать самого себя, со всей индивидуальностью. Подбор сходных семей - это попытка максимально увеличить шансы на то, чтобы ребенок рос в соответствующей домашней обстановке.

За спиной Нюренбергера из двери кухни появилась Лена,

– И эти мальчики, - спросил Либерман, - они... дубликаты Менгеле?

– Генетически один к одному, - сказал Нюренбер­гер.
– Удастся ли им в целом, вырастая, стать его полными двойниками, это, как я говорил, другой вопрос.

– Прошу прощения, - вмешалась Лена.
– Мы мо­жем пойти перекурить.
– Она смущенно улыбнулась; ее хорошенькое личико продолжало оставаться спокойным и безмятежным.
– Идемте, а то все остынет.

Встав, они перешли из маленькой комнаты, застав­ленной старой мебелью, с изображениями зверюшек на стенах, с грудами книг в бумажных обложках, в такую же крохотную кухоньку, тоже увешанную изображени­ями животных, с окнами, забранными металлическими решетками, со столом, на красной скатерти которого уже стояли салат, нарезанный хлеб, графин красного вина и разнокалиберные стаканы.

Либерман, которому с трудом удалось уместиться в маленьком плетеном кресле, посмотрел через стол на Нюренбергера, который с аппетитом намазывал хлеб маслом.

– Что вы имеете в виду, - спросил он, - говоря, что ребенок должен расти «в соответствующей домашней обстановке»?

– Чтобы она как можно больше напоминала ту, в которой вырос сам Менгеле, - подняв глаза, ответил Нюренбергер. Он усмехнулся в густую бороду.
– Видите ли, - сказал он, - если бы я хотел создать другого Эдуарда Нюренбергера, было бы достаточно отщипнуть кусочек кожи, скажем, с мизинца, вышелушить одну клетку и подвергнуть ее той самой процедуре, которую я только что описал - при условии, конечно, что я обладаю такими способностями и соответствующим обо­рудованием...