Маленькая женщина Большого
Шрифт:
Я мог не пустить. И хотел даже. Все внутри протестовало против того, чтоб она уехала. Но я почему-то вспомнил Лару.
Как силой ее привез в первый раз в квартиру, не хотела она, уговаривала домой отвезти. А я… Дурной был, куда там тому же Бешеному… Краев не видел. Ее хотел, и все берега попутал.
Она уговаривала отпустить. Не сопротивлялась, но и не проявляла инициативы… А я был пьяный и дурной. На следующий день она захотела уйти, а я не пустил. В моей башке даже мысли не возникло — отпустить. Куда? Зачем? Нет уж, пусть под боком, в хате моей живет, постель мне греет… Она же моя!
Сейчас,
Поделом мне все то, что потом Лара устроила. Ох, она отлично отомстила! По полной программе. До сих пор сердцу больно, когда думаю, что все могло бы быть по-другому… Что моя дочь могла расти, с детства зная, кто ее отец. И что он защитит даже из зоны. И что он любит ее.
Да, Лара не смогла бы придумать более изощренную месть…
И вот сегодня, глядя на маленькую, взъерошенную Тину, сверкающую на меня глазами с вызовом и отчаянием, я словил нехилое такое дежавю.
И затормозил коней.
В конце концов, куда она денется отсюда?
Где ее найти, я знаю.
День-другой и ей, и мне не помешают.
Ей — прийти в себя, повспоминать наши горячие минуты и часы, поскучать, наконец.
А мне — спокойно разобраться с текущими делами.
А потом уже, с чувством, с толком, с расстановкой…
Приняв такое решение, я сосредоточился на насущных вопросах, расставив их по приоритетам: Василиса и Алиса и их здоровье, дальнейшие действия, направленные на то, чтоб оставить дочь и внучку здесь, под серьезными присмотром, а не отпускать с этими двумя щенками. И потом — первичные вопросы сотрудничества с Бешеным.
В Москве в этот раз.
Потому что, как ни любил я Питер, и как ни разгреб там для себя офигенную поляну, Москва — это другие бабки. И другой уровень безопасности.
А моим девочкам надо более серьезную подушку.
Мало ли, не станет меня завтра, кому они будут нужны?
На двух Васиных полудурков надежды нет никакой… Щенки еще, хоть и кусают уже прилично. Но ветер в головах, достаточно вспомнить, сколько раз они феерично лажали с Васей. Начиная с того момента, когда тупо попали в полицию, совершенно по-дебильному подставившись и подставив Бешеного, и проебали мою дочь.
И потом их подвигов не счесть.
Так что, расти им еще самим и расти. Несмотря на то, что у них теперь Вася есть. И Алиса, солнышко мое.
Ответственность должны испытывать. А они… Ладно, тут все понятно и печально.
Хорошо, что мы с Бешеным пока не собираемся на покой. Подхватим, поддержим, вытащим на своих горбах еще лет тридцать, не меньше…
А там, глядишь, щенки поумнеют…
Бешеный со мной полностью согласен, потому и сидим мы сейчас в лаунже рядом с бассейном, вдоволь попарившись, выдохнув и основательно приняв на грудь.
Потом, по трезвяку, будем оговаривать нюансы, а сейчас важно основные принципы обозначить.
— Завтра, наверно, — кривится Бешеный, который Москву любит еще меньше, чем я. Но тоже отдает себе отчет, что развитие — там.
— Надо пересечься с Суреном, пока он не свалил еще, — выдвигаю я тему, — он ищет, кому скинуть свои доли.
Бешеный поднимает бровь:
— А чего это он? Там шоколадно.
— Устал,
говорит, — пожимаю я плечами, — но вообще, у него проблемы в последнее время… Я так думаю, поиметь его хотят. А он не знает, кто. Вот и тихарится. Это же Сурен.— А выяснить крысу?
— Вот и выясняет…
— Не с той стороны.
— Его проблемы. Я ему Жнецов скидывал, но он их папашу помнит…
Бешеный понимающе кивает:
— Не верит, что от осинки апельсинки?
— Нет. Слухи, тем более, ходят… Про старшего, да и про младшего… Сыновья своего папаши, типа.
— Ну, в работе это не мешает.
— Но Сурен с предрассудками.
— Ну и дурак.
— Точно. Но долю отдает. Надо пользоваться.
— Надо, — кивает Бешеный, — поеду решать. Может, и ты со мной? Растрясемся?
— Нет, — отказываюсь я, — у меня и тут тряски хватит…
— Та птичка? — усмехается Бешеный, и мне не особо нравится выражение его морды. Пакостное. — Ты смотри, бес в ребро на старости лет — это редкостная хуета…
— О себе думай, — раздражаюсь я, — как бы тебя не долбануло.
— Меня? — Бешеный белозубо ржет, затем отпивает еще коньяк, который мы с ним вполне уважаем после бани, — нет, я свое отдолбал…
— Не зарекайся…
— Это ты у нас романтик всегда был. А я — чисто прагматик. И баб только по делу. И все. Я даже представить себе не могу ту, что заставит меня хотя бы второй раз посмотреть…
— Я тоже не мог представить.
— А теперь?
— А теперь думаю, что зря отпустил.
— Ну… Не к кровати же ее привязывать?
— Была такая мысль…
— Не меняешься ты, Большой.
— В том-то и дело, что меняюсь…
Мы еще что-то говорим, перешучиваемся, выдыхая чуть-чуть перед моментом, когда будем обсуждать доли каждого в предстоящем деле. Это — та еще нервотрепка, но никак не обойтись, лучше на берегу все решить. А то столько народа полегло просто потому, что не смогли вовремя рот раскрыть и словами прояснить все непонятки…
Хлопает дверь бассейна, появляется хмурый Камешек.
И меня выражение его рожи заставляет мгновенно замолчать и напрячься. Чего еще случилось?
— Виталий Борисович, вы срочно нужны Васе.
Я подрываюсь, еще даже не слыша конец фразы.
И Камень лишь успевает с дороги слететь, да дверь предусмотрительно открыть. Это он правильно, вовремя убрался с пути. Соображает. Я бы не тормознул, снес его, к херам.
Потому что в голове — звон чистый, хрустальный. И мыслей никаких, кроме одной: “Что с Васей? Что с Алисой? Что, мать вашу, произошло?”
24. Большой. Помочь подруге
В комнату к дочери я вбегаю с такой мордой, что все, кто там есть сейчас, глаза выкатывают в страхе. Все, кроме Алисы, которой появление деда в образе лешего определенно нравится. По крайней мере, она смотрит на меня без страха, серьезно так, внимательно. Наша порода! Вообще не пугливая!
— Какого?.. — хрипит пришедший в себя самым первым и успевший скатиться с кресла и встать так, чтоб заслонить Васю от неведомой опасности, Лисенок. Он переводит взгляд с меня на Камушка, едва догнавшего в дверях, и договаривает, — хера? Че случилось?