Малина
Шрифт:
Я: Мне необходимо, чтобы я могла подчиняться добровольно, ты ведь немного моложе меня, и я встретилась с тобой довольно поздно, рано или поздно — это не так важно, важна сама разница. (А об Иване я вообще не хочу говорить, чтобы Малина ничего не узнал, ведь если Иван и хочет вытравить из меня возраст, я все-таки должна его сохранить, чтобы Иван никогда не стал старше меня.) Ты же совсем на чуть-чуть меня моложе, это дает тебе огромную власть, так воспользуйся же ею, я подчинюсь, временами я это умею. Это приходит не по зрелом размышлении. Ему предшествуют отвращение или симпатия, тут я уже ничего изменить не могу, мне страшно.
Малина: Может быть, я старше тебя.
Я: Конечно, нет, я это знаю. Ты явился после меня, до меня тебя не могло быть, тебя вообще можно представить себе только после меня.
К последним июньским дням я особого доверия не питаю, но часто замечала, что больше всего расположена к людям, которые родились летом. Наблюдения такого рода Малина с презрением отвергает, скорее уж я могла бы подступиться к нему с вопросами по астрологии, — я ничего в ней не смыслю. Госпожа Зента Новак, которая весьма популярна в актерских кругах, но к которой обращаются также промышленники и политики, однажды изобразила в виде кругов и квадратов то, что мне предначертано, все возможные тенденции, она представила мне мой гороскоп, показавшийся ей необыкновенно странным, я сама не могу не видеть, как резко тут все прорисовано, с первого взгляда — сказала она, — в этом гороскопе читается невероятное напряжение, в сущности,
Малина с одинаковой серьезностью рассматривает все, суеверие и лженауки он находит не более смешными, чем науки, относительно коих через каждые десять лет выясняется, сколько суеверий и лженаучности лежало в их основе и от скольких результатов они вынуждены отречься, дабы продвинуться вперед. То, что Малина все рассматривает бесстрастно, и людей и вещи, характеризует его наилучшим образом, вот почему он принадлежит к тем редким людям, которые не имеют ни друзей, ни врагов, однако не замыкаются в себе. Меня он тоже рассматривает, когда выжидательно, когда внимательно, он позволяет мне делать или не делать, что я хочу, он говорит, что людей вообще можно понять, только если не лезть к ним в душу, если ничего от них не требовать и не давать им слишком многого требовать от тебя, — все и так проявится само собой. Это равновесие, это хладнокровие, которые ему присущи, рано или поздно доведут меня до отчаяния, я-то ведь реагирую во всех ситуациях, участвую в каждом смятении чувств и несу потери, которые Малина безучастно принимает к сведению.
Есть люди, полагающие, что мы с Малиной женаты. Нам никогда не приходило в голову, что мы могли бы стать мужем и женой, что существует такая возможность, мы даже не предполагали, что другие могут такое о нас подумать. Очень долгое время мы вообще не задумывались над тем, что, подобно другим парам, появляемся всюду как муж и жена. Для нас это было полнейшим открытием, но мы не знали, что с ним поделать. Мы страшно смеялись.
Утром, когда я вяло расхаживаю туда-сюда и рассеянно готовлю завтрак, Малина способен, например, проявить интерес к ребенку, который живет напротив нас, в заднем дворе, и уже целый год выкрикивает всего два слова: «Алло, алло! Олла, олла!» Как-то раз я хотела пойти туда, вмешаться и поговорить с матерью этого ребенка, ведь очевидно, что она с ним совсем не разговаривает и здесь происходит нечто, вызывающее у меня страх за будущее, да и теперь уже эти ежедневные «алло» и «олла» — пытка для моего слуха, хуже, чем вой Лининого пылесоса, шум воды и стук тарелок. Но Малина, должно быть, слышит в этих криках что-то другое и не считает, что надо срочно известить врачей и Охрану детства, он слушает этого кричащего ребенка так, словно здесь просто возникло существо иного рода, которое вовсе не кажется ему более странным, чем существа, пользующиеся сотней, тысячей или многими тысячами слов. Я думаю, что перемены и превращения в любом смысле Малину совершенно не трогают, ибо он вообще ни в чем не видит ни хорошего, ни плохого и уж тем более ничего выдающегося. Мир для него просто такой, какой есть, каким он его застал. И все же иногда меня берет страх перед ним, оттого что его взгляд на человека отмечен величайшим, всеобъемлющим знанием, которого нельзя приобрести нигде и никогда, за всю жизнь, и нельзя передать другим. Меня глубоко оскорбляет его манера слушать, ибо во всем, что говорится, он словно улавливает нечто невысказанное, но также и то, что повторяется слишком часто. Нередко я чересчур много выдумываю, и Малина указывает мне на излишества моей фантазии, тем не менее я не сочла бы его взгляд и слух ни сверхточными, ни совершенно необычными. У меня есть подозрение, что он не видит людей насквозь, не разоблачает их, ведь это было бы весьма обычным и пошлым, к тому же и подлым по отношению к людям. Малина созерцает людей, а это нечто совсем другое, от этого они становятся не мельче, а крупнее, страшнее, мое воображение, над которым он подсмеивается, возможно, низший подвид его способности, благодаря которой он все разбирает и различает, всему придает форму и законченность. Поэтому я больше ничего не говорю Малине про трех убийц, еще меньше я хотела бы говорить о четвертом, о ком мне ему рассказывать незачем, ибо у меня своя манера выражения и я мало искусна в описаниях. Малина не хочет описаний и впечатлений о каких-то там ужинах, за которыми я когда-то сидела с убийцами. Он занялся бы всем в целом и не ограничился бы каким-то впечатлением или смутным беспокойством, а представил бы мне настоящего убийцу и через очную ставку открыл бы истину.
Я сижу, понурив голову, и потому Иван говорит:
— У тебя же нет ничего такого, ради чего бы стоило жить.
В сущности, он прав, ибо разве есть кто-нибудь на свете, кто чего-то от меня хочет, кому я нужна? Однако Малина должен мне помочь найти основание для моей жизни, хотя у меня нет ни старика отца, которому я должна быть опорой на склоне лет, ни детей, которым постоянно что-то нужно, вот как детям Ивана, — тепло, зимнее пальто, микстура от кашля, спортивная обувь. Даже закон о сохранении энергии ко мне неприменим. Я — первый пример безоглядного расточительства, существо восторженное и неспособное разумно использовать окружающий мир, я могу появиться на общественном маскараде, но могу и остаться вне его, как человек, которому что-то помешало или который забыл сделать себе маску, по небрежности уже не может найти свой костюм и потому в один прекрасный день больше не получает приглашения. Когда я стою в Вене перед какой-нибудь еще знакомой мне дверью, потому что, возможно, условилась о встрече, в последнюю минуту мне приходит в голову, что я могла ошибиться — перепутать дверь или же день и час, и я поворачиваю, возвращаюсь обратно на Унгаргассе, слишком быстро устав, слишком сильно сомневаясь.
Малина спрашивает: «Ты никогда не думала о том, сколько усилий нередко затрачивали на тебя другие люди?» Я благодарно киваю. О да, они даже наделили меня некоторыми свойствами, и тут не пожалели труда, они снабдили меня историями, а кроме того, кое-какими деньгами, чтобы я могла ходить одетая, доедать остатки, чтобы я продолжала существовать и никому бы не бросалось в глаза, как я существую. Чересчур быстро устав, я могу присесть в кафе «Музеум» и полистать газеты и журналы. У меня возрождается надежда, я возбуждена, взбудоражена, ведь теперь два раза в неделю есть прямые рейсы в Канаду, компания «Квантас» с удобствами доставляет в Австралию, охота на крупного зверя становится дешевле, кофе «доро» с солнечных плоскогорий Центральной Америки с его неповторимым ароматом надо бы уже завезти и к нам, в Вену, Кения помещает объявления, «Хенкель Розе» позволяет флиртовать с новым миром, для лифтов «Хитачи» не бывает слишком высоких домов, вышли в свет книги для мужчин, которые приводят в восторг и женщин. Чтобы ваш мир не мог стать для вас слишком тесным, существует «Престиж», дуновение дали и моря. Все говорят о залоговых свидетельствах. У нас — в наилучшей сохранности, объявляет некий ипотечный банк. В нашей обуви вы пойдете далеко — «Тарракос»; чтобы вам никогда не понадобилось заново красить жалюзи «Флексалум», мы красим их два раза. Компьютер «Руф» не бывает один! И затем — Антильские острова, le bon voyage! [79] Вот почему Бош-эксвизит — одна из лучших посудомоечных машин в мире. Момент истины наступает, когда клиенты задают вопросы нашему специалисту, когда обсуждается
технология, калькуляция, прибыль, упаковочные машины, сроки поставок. ВИВИОПТАЛ для людей типа Ничего-не-могу-вспомнить, Примите утром… и день принадлежит вам! Стало быть, мне нужен всего только вивиоптал.79
Счастливого пути! (фр.)
Хотела я победить под неким знаком, но раз я никому не нужна, раз мне об этом сказали, то я побеждена Иваном и этими gyerekek, с которыми мне, наверно, можно будет опять пойти в кино, в кинотеатре «Бург» сейчас идет «Микки Маус» Уолта Диснея. Кому же было и победить, как не им. Но, быть может, меня победил не один Иван, а кое-что еще, это, по-видимому, нечто более значительное, ведь все толкает нас к нашему предназначению. Иногда я еще подумываю, что бы я могла сделать для Ивана, ибо нет такой вещи, какой бы я для него не сделала, но Иван не требует, чтобы я выбросилась из окна, чтобы ради него прыгнула в Дунай, чтобы кинулась под машину, возможно, затем, чтобы спасти Белу и Андраша, — у него так мало времени и никаких потребностей. Он не хочет также, чтобы я вместо г-жи Агнес убирала его две комнаты, стирала и гладила его белье, он хочет только заскочить ко мне на минутку, получить свою порцию виски с тремя кубиками льда и спросить, как вообще дела, он и мне позволяет спросить, как вообще дела у него самого и в доме возле Метеостанции. На Кертнерринге всегда одно и то же, много работы, но ничего особенного. Для партии в шахматы времени слишком мало, я больше не делаю успехов в шахматной игре, так как играем мы все реже. Не знаю, с каких пор мы реже играем, в сущности, мы больше совсем не играем, группы фраз на шахматные темы покоятся нетронутые, некоторые другие группы тоже заброшены. Но ведь не может быть, чтобы фразы, к которым мы так медленно шли, теперь, тоже медленно, нас покинули. Однако возникает новая группа фраз.
К сожалению, у меня со временем
Конечно, если у тебя туго со временем
Просто сегодня у меня особенно мало времени
Разумеется, раз у тебя сейчас нет времени
Если потом у меня будет побольше времени
Со временем мы, конечно же, это только теперь
Мы ведь можем потом, когда у тебя будет время
Как раз в это время, если все наладится
Тебе бы надо поаккуратней со временем
Мне бы только поспеть вовремя
Ах, Господи, смотри не пропусти время
У меня никогда еще не было так мало времени, очень жаль
Когда у тебя опять будет побольше времени, то, возможно
Позже у меня будет побольше времени!
Каждый день мы с Малиной, иногда даже под градусом, напряженно раздумываем над тем, что бы еще ужасного могло случиться в Вене сегодня ночью. Ведь если позволить себе увлечься и прочесть газету, если доверчиво воспринять несколько сообщений, то воображение начинает работать на всю катушку (это словцо придумала не я и даже не Малина, но Малина привез его, как забавную находку, из путешествия по Германии, ведь выражения вроде «на всю катушку» можно подобрать лишь в таких деятельных, живых странах). Но постоянно соблюдать воздержание от газет я не могу, хотя все удлиняются периоды, когда я не читаю уже ни одной или только, заходя в кладовку, где рядом с нашими чемоданами лежит пачка журналов и газет, наугад вытаскиваю какую-нибудь и ошеломленно смотрю на дату: 3 июля 1958 года. [80] Что за наглость! Даже в этот давно минувший день они без всякого толку пичкали нас сообщениями, суждениями о сообщениях, извещали о землетрясениях, авиакатастрофах, внутриполитических скандалах, внешнеполитических промахах. Когда сегодня я смотрю на газету от 3 июля 1958 года и пытаюсь поверить в реальность этой даты и соответствующего ей дня, который, возможно, действительно был, хотя в своем ежедневнике я не нахожу под этим числом никаких записей, никаких сокращенных обозначений вроде: «15 ч. Р.1 17 ч. звонил В., вечером Гессер, доклад К.», — это относится к 4, а не к 3 июля, тот листок остался пустым. Вероятно, это был день без загадок, наверняка и без головной боли, без приступов страха, без невыносимых воспоминаний, разве только с немногими, всплывшими из разных времен; возможно, просто день, когда Лина затеяла летнюю генеральную уборку, а я, изгнанная из дома, сидела то в одном, то в другом кафе, читая газету за 3 июля, экземпляр которой читаю сегодня. Вот единственное, что делает этот день загадкой: это пустой или обобранный день, когда я стала на день старше, когда я не сопротивлялась и позволила чему-то случиться.
80
Дата первой встречи Ингеборг Бахман с Максом Фришем.
За 3 июля я нахожу еще иллюстрированный еженедельник, а на полках у Малины — июльский номер одного культурно-политического журнала, и вот я начинаю лихорадочно их просматривать, я хочу узнать что-нибудь про этот день. Анонсируются книги, которых я никогда не видела. КУДА ДЕВАТЬ СТОЛЬКО ДЕНЕГ? — вот один из самых непонятных заголовков, даже Малина не сможет мне его объяснить. Так куда же девались те деньги и что за деньги надо было куда-то девать? Хорошее начало, такие заголовки способны довести меня до дрожи, до трясучки. КАК СРЕЖИССИРОВАТЬ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ? Написано с превосходным знанием дела и с суховатым, порой саркастичным юмором. Подсказки для читателей, которые хотят мыслить политически, хотят, чтобы их просветили. Нужно нам это, Малина? Я беру шариковую ручку и начинаю заполнять анкету. Как я информирована: достаточно, хорошо, очень хорошо, выше среднего уровня? Ручка сначала пачкает, потом кажется, будто она пуста, потом опять пишет чисто. Я ставлю крестики в маленьких пустых клеточках. Делает ли вам ваш муж подарки: никогда, редко, неожиданно или же только в день рождения и в день свадьбы? Я должна быть сугубо осторожна, все зависит от того, о ком из них я думаю — о Малине или об Иване, и я ставлю крестики обоим, Ивану, например, «никогда», Малине — «неожиданно», но на это тоже нельзя полагаться. Вы одеваетесь, чтобы хорошо выглядеть на людях или чтобы нравиться ЕМУ? Ходите ли вы к парикмахеру регулярно — раз в неделю, раз в месяц или только когда есть крайняя нужда? Какая нужда имеется в виду? Какой государственный переворот? Мои волосы свисают над государственным переворотом и находятся в крайней нужде, так как я не знаю, стричь мне их или нет. Иван считает, что мне надо их отрастить. Малина полагает, их надо обстричь. Вздыхая, я подсчитываю крестики. В итоге у Ивана получилось 26 очков, у Малины тоже 26, хотя крестики мне пришлось им ставить в совершенно разных клетках. Я складываю еще раз. Все те же 26 очков у каждого. «Мне 17 лет, и у меня такое чувство, будто я неспособна любить. Увлекусь каким-нибудь мужчиной, а всего через несколько дней уже другой. Может, я чудовище? Моему теперешнему другу 19 лет, и он в отчаянии, потому что хочет на мне жениться». «Синяя молния» врезалась в «Красную молнию», 107 погибших и 80 раненых».
Прошло уже много лет, а нам преподносят все то же: дорожные аварии, какие-то преступления, известия о предстоящих встречах на высшем уровне, прогнозы погоды. Ни один человек сегодня уже не знает, для чего когда-то понадобилось все это сообщать. Лаком для волос «Пантин», который тогда рекламировали, я начала пользоваться всего несколько лет назад, и незачем было мне его рекомендовать в то давным-давно минувшее 3 июля, а уж сегодня и вовсе.
Вечером я говорю Малине:
— Единственное, что осталось, это, похоже, лак для волос, видимо, к этому все и сводится, потому что я по-прежнему не знаю, куда девать столько денег и как срежиссировать государственный переворот, во всяком случае, денег выбрасывается слишком много. Теперь они этого добились. Когда флакон лака у меня иссякнет, другого я на сей раз покупать не стану. У тебя 26 очков, больше ты требовать не можешь, больше я просто не могу тебе дать. Делай с ними что хочешь. А помнишь, как «Синяя молния» врезалась в «Красную молнию»? Благодарю! Так я и думала, вот каково твое сочувствие к несчастьям, выходит, ты не лучше меня. Но очень может быть, что все это — невероятный обман.