Малышок
Шрифт:
– Высокий, да? Широкоплечий, - подсказала ей Нина Павловна.
– Лицо узкое, тонкое, умное, лоб широкий, а глаза такие же, как у тебя.
– Нет, у него темнее, - поправила Катя.
– Ну, разве чуть темнее, но все равно синие-синие… А каким ты его помнишь: хмурым, сердитым?
– Нет, что ты!
– возразила Катя.
– Он был всегда такой добрый, веселый…
«Митрия манси Веселым Митрием звали», - подумал Костя, сидевший на медвежьей шкуре.
– А помнишь, какой он был сильный?
– Сильнее никого не было!
– с гордостью сказала Катя.
– Он на медведя ходил чуть ли не с голыми руками, с одним ножом… А как он бегал на лыжах,
«И Митрий на медведя с ножом ходил… А на лыжах лучше всех бегал», - подумал Костя.
– Ты все, все вспомни!
– говорила Нина Павловна.
– Ты вспомни и подумай: разве с таким человеком могло случиться то, чего ты так боишься? Кто был смелее, отважнее твоего отца? Кто был таким ловким?
– Никто!
– твердо сказала Катя.
«Митрий к дикому козлу на сажень подходил», - подумал Костя с грустной улыбкой.
– Как же ты можешь думать, что с ним что-нибудь случилось, глупенькая моя!
– Нет, я тоже думаю, что с ним ничего не случилось!
– воскликнула Катя.
– Это я только тогда думала, когда оставалась совсем одна. Нет, с ним ничего не случилось! И знаешь, почему еще я так думаю? Вот я тебе все искренне скажу. Если с ним… что-нибудь случилось, то мне нужно умереть, а я не представляю, как можно умереть. И вот я чувствую, понимаешь, все время чувствую, что не умру… Значит, папа наверное жив.
– Она помолчала и шепнула: - Только если с ним все-таки… что-нибудь случится, тогда я непременно умру, вот увидишь… Зачем мне тогда жить!…
– Если ты еще повторишь это глупое слово, я рассержусь!
– строго остановила ее Нина Павловна.
– Что это за мысли! Я не думала, что ты такая малодушная! Хотя нет, я знаю, я хорошо знаю, откуда у тебя такие мысли. Ты со своим горем забилась в уголок. Ты думала, что этим все кончилось, вся жизнь кончилась. А ты представь, ты на одну минутку представь: вот к тебе пришли все те женщины, которые потеряли на войне своих родных, любимых людей - мужей, отцов, братьев, сыновей… Они пришли к тебе с заводов, из учреждений, из колхозов, со всей страны и спрашивают: «Что нам делать, Катя? Научи нас, как нам жить дальше». А ты говоришь им…
– Нина… - жалобно шепнула Катя.
– Нет, слушай, - с болью продолжала Нина Павловна.
– А ты им говоришь: «Больше незачем жить, работать, бороться. Это нужно было делать, пока на фронте были ваши родные люди. А теперь это не нужно. Вам незачем жить, вы должны умереть… Какое вам дело до тех, кто остался на фронте!…»
– Нет, нет!
– горячо ответила Катя.
– Зачем ты так… Это я только для себя решила… для себя одной… что я не буду жить, не смогу жить, Ниночка…
– А разве те женщины решают не каждая для себя?
– проговорила Нина Павловна.
– Только они решают правильно - они остаются жить и работают еще больше, чем работали раньше, потому что на фронте миллионы родных людей. Они такие близкие, такие дорогие, эти люди, каждый из них - свой, любимый человек, как бы его ни звали! Разве можно его бросить, оставить без помощи? Нет, стыдно тому, кто опустит руки, кто забудет о миллионах родных людей… Еще больше работать, еще больше делать для фронта!
– И ты тоже… ты тоже потому так много работаешь, что думаешь - папа… погиб?… Да?
– со страхом спросила Катя.
– Нет!
– твердо ответила Нина Павловна.
– Забудь это слово. Василий не мог погибнуть! Я тебе объяснила, почему он не мог погибнуть. Такие люди не погибают.
– Да… он жив, он не погиб!
– повторила ее слова Катя.
– Я теперь все время буду так думать. Только… ты не уходи, Ниночка, ты мне больше говори, какой был папа. Никуда не уходи, а то я опять стану глупо думать… Сегодня суббота, а завтра выходной день… Ты всегда будешь у нас, да? Зачем тебе жить у Пестряковых, не понимаю. Всегда живи у нас. Хорошо?
– Ты устала, девочка? Хочешь спать?
– Возле тебя мне теперь так спокойно. Расскажи еще о папе.
Обняв колени руками, Костя смотрел в темноту пристально и настойчиво, и снова его глаза наполнил невидимый огонь. Но черный убийца не осмелился появиться. Он теперь был далеко, там, где на него шли великаны - такие, как Митрий, такие, как Василий. Неправда, значит, что погиб Митрий! Он продолжал сражаться, потому что Василий был такой же, как Митрий, - они обнялись, слились, и враг бежал от них. Великаны становились все сильнее, потому что где-то далеко-далеко, в Уральских горах, человеческое сердце поняло, что нельзя на смерть отвечать смертью, что нужно на смерть отвечать борьбой и верой, чтобы победила жизнь…
Было очень тихо.
Залаял Шагистый, послышались голоса. В ту же минуту зажглось электричество, в гостиную влетела Леночка, за нею показался улыбающийся Сева, а за ними Антонина Антоновна, - и все счастливые, все со своей радостью.
– Катя, Катюшенька, меня в комсомол приняли!
– крикнула Леночка; увидела Нина Павловну, растерялась, все поняла и обрадовалась еще больше.
– Ой, как хорошо!
– и бросилась обнимать Катю.
– Малышок, мы двести до комсомольского собрания дали!
– сообщил Сева.
– Вахта так вахта!
– Ниночка, чай я здесь соберу!
– суетилась Антонина Антоновна.
Костя вышел на кухню за Антониной Антоновной и сказал ей:
– Совсем помирились.
– Вижу, вижу!
– прошептала старушка радостно и опасливо, будто боялась спугнуть мир.
– Уж самой себе не верю… Спасибо, Костенька, что привел.
– Ты, Антоновна, на стол подай получше!
– распорядился Костя.
– Ты не скупись, не жалей. Покорми всех как след…
Вышла Нина Павловна и прогнала Костю:
– Иди к ребятам! Мы с бабушкой будем хозяйничать.
В гостиной Леночка рассказывала Кате, как они стояли вахту с Севой и вдруг стали садиться резцы, потому что попались очень твердые заготовки, а Герасим Иванович забеспокоился и принес - сам принес, вы подумайте!
– победитовые резцы. А потом было общее комсомольское собрание, Леночка рассказала свою биографию, и…
– Ей зааплодировали, а она испугалась и под стол президиума полезла, - сказал Сева.
– Ничего подобного!
– покраснела Леночка.
– Я вовсе не испугалась. Только у меня слетели очки, и я полезла их достать… А ты знаешь, Катя, я почему-то не знала, что у меня такая коротенькая биография. А Зиночка тоже выступила и сказала, что скоро вся, ну совершенно вся наша бригада будет комсомольской…
– Брось!
– не поверил Костя и стал еще счастливее.
Поспели картошка, оладьи, какао на молоке, все получили шоколад, но даже и без этого пышного угощения вечер остался бы самым лучшим из всех вечеров в доме Галкиных. Если бы Косте предложили уступить хоть одну минуту за все самородки Урала, он ответил бы с презрением: «Подите прочь с вашим золотом!»