Манфред
Шрифт:
Аббат
Нет, никогда не поздно примириться С своей душой, а чрез нее и с небом. Иль у тебя нет никаких надежд? Ведь даже те, что в небеса не верят, Живут какой-нибудь земной мечтой, Прильнувши к ней, как тонущий к тростинке. Манфред
О да, отец, и я лелеял грезы, И я мечтал на утре юных дней: Мечтал быть просветителем народов, Достичь небес, — зачем? Бог весть! быть может, Лишь для того, чтоб снова пасть на землю, Но пасть могучим горным водопадом, Что, с высоты заоблачной свергаясь В дымящуюся бездну, восстает Из бездны ввысь туманами и снова С небес стремится ливнем. — Все прошло, И все это был сон. Аббат
Но
Манфред
Я обуздать себя не мог; кто хочет Повелевать, тот должен быть рабом; Кто хочет, чтоб ничтожество признало Его своим властителем, тот должен Уметь перед ничтожеством смиряться, Повсюду проникать и поспевать И быть ходячей ложью. Я со стадом Мешаться не хотел, хотя бы мог Быть вожаком. Лев одинок — я тоже. Аббат
Зачем не жить, не действовать иначе? Манфред
Затем, что я всегда гнушался жизни. Я не жесток; но я — как жгучий вихрь, Как пламенный самум, что обитает Лишь в тишине пустынь и одиноко Кружит среди ее нагих песков, В ее бесплодном, диком океане. Он никого не ищет, но погибель Грозит всему, что встретит он в пути. Так жил и я; и тех, кого я встретил На жизненном пути, — я погубил. Аббат
Увы! Я начинаю опасаться, Что я тебе помочь уже не в силах. Но ты еще так молод, я хотел бы… Манфред
Святой отец! Есть люди, что стареют На утре дней, что гибнут, не достигнув До зрелых лет, — и не случайной смертью, Иных порок, иных науки губят, Иных труды, иных томленье скуки, Иных болезнь, безумье, а иных — Душевные страдания и скорби. Страшнее нет последнего недуга: Все имена, все формы принимая, Он требует гораздо больше жертв, Чем значится в зловещих списках Рока. Вглядись в меня! Душевные недуги Я все познал, хотя довольно б было И одного. Так не дивись тому, Что я таков, дивись тому, чем был я, Тому, что я еще живу на свете. Аббат
Но выслушай… Манфред
Отец, я уважаю Твои года и звание; я верю, Что ты пришел ко мне с благою целью, Но ты предпринял тщетный труд. Быть грубым Я не хочу, — я лишь тебя щажу, А не себя, так резко обрывая Наш разговор — и потому — прости! (Уходит.)
Аббат
Он мог бы быть возвышенным созданьем. В нем много сил, которые могли бы Создать прекрасный образ, будь они Направлены разумнее; теперь же Царит в нем страшный хаос: свет и мрак, Возвышенные помыслы — и страсти, И все в смешенье бурном, все мятется Без цели и порядка; все иль дремлет, Иль разрушенья жаждет: он стремится К погибели, но должен быть спасен, Затем что он достоин искупленья. Благая цель оправдывает средства, И я на все дерзну. Пойду за ним Настойчиво, хотя и осторожно. СЦЕНА ВТОРАЯ
Другая комната.
Манфред и Герман.
Герман
Вы, господин, велели мне явиться К вам на закате: солнце уж заходит. Манфред
Да? — Я взгляну. (Подходит к окну).
Великое светило! Бог первозданной, девственной природы! Кумир могучих первенцев земли, Не ведавших болезней, — исполинов, Родившихся от ангелов и дев, Сиявших красотой неизреченной! Царь
меж светил, боготворимый миром От первых дней творения, вливавший Восторг в сердца халдейских пастухов И слышавший их первые молитвы! Избранник неземного, что явило В тебе свой светлый образ на земле! Венец и средоточие вселенной, Дающее небесную отраду Всему, что прозябает в дольнем мире! Владыка всех стихий и повелитель Всех стран земных, повсюду положивший Свои неизгладимые печати На дух и облик смертных! Ты, что всходишь, Свершаешь путь и угасаешь в славе! Ты, видевшее некогда мой первый Взор, полный изумленья и восторга! Прости навек, — прими мой взор последний, В последний раз тебя я созерцаю; Твои лучи уж больше никогда Не озарят того, кому дар жизни Был даром роковым. — Оно сокрылось; Мой час настал. СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Горы. — В отдалении замок Манфреда. — Терраса перед башней. — Сумерки.
Герман, Мануэль и другие слуги Манфреда.
Герман
Дивлюсь я графу: вот уж сколько лет Все ночи он без сна проводит в башне — И непременно в башне. Я бывал в ней, Но по тому, что есть в ней, не решишь, Чем занят он. Наверно, потайная Есть комната, и сколько бы я отдал, Чтоб только заглянуть в нее! Мануэль
Напрасно. Доволен будь и тем, что ты уж знаешь. Герман
Ах, Мануэль, ты старше нас и мог бы Порассказать нам многое о замке. Когда ты поступил сюда? Мануэль
Давно. Я до рожденья графа был слугою Его отца, с которым никакого Он не имеет сходства. Герман
Что ж, не редкость! Мануэль
Я говорю не о чертах лица. Граф Сигизмунд был горд, но прост и весел, Любил пиры и битвы, а не книги, Любил людей — и ночи превращал Не в бдения угрюмые, а в праздник, Да ведь какой! Он не блуждал, как волк, По дебрям и ущельям, — не чуждался Земных утех и радостей. Герман
Проклятье! Вот были времена! И неужели Они уж не вернутся в эти стены, Что смотрят так, как будто и не знали Счастливых дней? Мануэль
Пусть прежде переменят Владельца эти стены. О, я видел Немало в них диковинного, Герман! Герман
Будь добр и расскажи хоть что-нибудь. Мне помнится, что возле этой башни Случилось что-то: ты мне намекал. Мануэль
Был, видишь ли, точь-в-точь такой же вечер, Как и теперь; на Эйгере [19] краснела Точь-в-точь такая ж тучка; ветер дул Порывистый, и снежные вершины Уж заливала трепетным сияньем Всходившая луна; граф Манфред, Как и теперь, был в башне; что он делал, Бог весть, — но только с ним была Та, что делила все его скитанья И бдения полночные: Астарта, Единственное в мире существо, Которое любил он, что, конечно, Родством их объяснялось… [20] Кто идет? 19
Эйгер — гора в Бернских Альпах.
20
Родством их объяснялось… — После этих слов в первом варианте третьего акта шла заключительная сцена «Манфреда». Реплика Мануэля прерывалась Германом, обращавшим его внимание на то, что башня Манфреда в огне. Мануэль начинает звать на помощь, но все охвачены страхом и никто, за исключением Германа, не идет вслед за Мануэлем. Мануэль и Герман выносят из башни Манфреда, который умирает в присутствии собравшихся людей, и слова Манфреда: «Старик! Поверь, смерть вовсе не страшна!» — относились к Мануэлю.
Поделиться с друзьями: