Манул

— А ну пошли отсюда, бисовы отродья! — откликнулся еще один, визгливый и сонный голос. Ему вторил жалобный и прочувственный собачий вой. — Сенечка, душечка, прогони поскорее эту погань!

В окнах ближайшего дома зажглись огни. Дверь распахнулась, выпустив из недр дома сердитого городского обывателя, одной рукой почесывающего лысину, другой — сжимающего ручной арбалет.

— Так, пошли вон, пока стрелу в мягкое место не пустил, — пригрозил он, подняв оружие на изготовку.

Солоха была первой из всей компании, не пожелавшей испытывать простого трудового человека, поспешив дернуть Мая за рукав. Оборотень кивнул, подумав, что двух хороших потасовок в эту ночь ему хватило выше крыши. Остальные покорно последовали за Маем, поспешив уйти с негостеприимной улицы.

— Так, мне кто-нибудь объяснит, что тут делает самый опасный наемник всего северного квартала? — Адина мучила неопределенность. Парнишка часто слушал россказни взрослых, посещавших Белград и живших в северном квартале. Последний год говорили они в основном только про жуткого помощника самого Пузыря. Обсуждали его коварство и воистину демоническую силу.

Сейчас же, исподтишка наблюдая за легендарным Шлындой он не мог отделаться от чувства острого разочарования. Наемник имел вполне приятную внешность (если, конечно, нарочно не кривлялся), среднее телосложение и рост. А поведение его и вовсе не соответствовало заявленному образу.

— Не поверишь, но он нас спасал, — ответил ему Май. Адин удивленно приоткрыл рот, пребывая в явном шоке. Чтобы Шлында кого-то спасал? Немыслимо! — Да, да, я и сам немного растерян. Но его помощь оказалась очень кстати.

— Не обольщайся, Грабленосец, — вмешался в диалог Икар. — Мы с Пузырем давно точим зубы на начальника городской стражи. Это был лишь хороший повод припугнуть его. Пузырь — добрый мужчина и справедливый. Он не любит, когда в его дела вмешиваются. Ульс же последние пару месяцев ведет себя слишком самоуверенно. Я думал, что история с Маркусом его научит не лезть на рожон, но как видишь, он нашел тебя. Было бы очень не красиво возвратиться с проигрышем. Это бы пагубно сказалось на моей репутации и репутации Пузыря.

— А, то есть твой проигрыш на арене не считается за подпорченную репутацию? — ехидно переспросил Май. Икар обернулся к оборотню, и неожиданно легко рассмеялся. Манул, совершенно сбитый с толку отступил на шаг. Он-то надеялся, что хоть в этот раз ему удастся отыграться и вывести из себя наёмника. Но, душевнобольной был явно не настроен злиться.

— Ты прав. Проигрыш слегка подпортил мой статус. И, скорее всего Пузырь будет гневаться. Но против меня он не пойдёт. А узнав о разгроме в доме Ульса и вовсе рассыплется в благодарностях. А свою репутацию я всегда смогу спасти. Так что, выздоравливай поскорее, Грабленосец! И советую лишний раз не светиться на улицах! Наш общий знакомый бывает порою злопамятным, а в столице, как известно, даже у стен есть глаза и уши.

С этими словами Икар исчез, птицей взрыв в небо. Наёмник в воздухе чувствовал себя вполне комфортно, вскоре скрывшись с глаз Мая.

— Эх, сейчас поесть… — мечтательность пробормотал вовкулака.

— И поспать, — зевнула Солоха.

— Вот чёрт! — подытожил Май, в последний момент, осознав, что после разрыва с Добриком путь в таверну ему заказан, а другого места на ночлег спутникам предусмотрено не было

***

— Вот мне просто интересно, вроде бы пол ночи мы занимались чернобоже знает чем, но ты просто светишься от восторга. Раздражает — рычал манул, задумчиво разглядывая дома и улицы центральной, древней части Белграда. Шедшая впереди Солоха обернулась и фыркнула. Не смотря на внушительного вида мешки под глазами, она действительно выглядела радостной. Ещё бы! Ведь исполнилось давняя, заветная мечта селянки!

В глубине души девушка не ожидала встретить темную сторону Белграда, потому изначально слегка побаивалась взглянуть и на светлую сторону. Однако вид древних зданий, блистающих белизной стен в свете ясного утреннего солнца, её взбодрил. Обрадовали и вышедшие с наступлением утра по своим делам горожане. Жуткий контингент северного квартала остался позади, предоставив Солохе возможность любоваться на благодушные физиономии средних слоёв общества Антского царствия.

По широким мощеным дорогам неспешно прохаживались пожилые люди, спешили рабочие, шли весёлые парубки и девушки, тащили корзины с бельем голосливые бабы, время от времени, покрикивая на путающуюся между ногами детвору.

Лану, в отличие от Солохи Белград не нравился. Даже с утра шум тут стоял невозможный, особенно для вовкулаки. Оборотень то и дело кривился, улавливая целую какофонию звуков и запахов, а так же лиц и цветов. Пестро напряжённые иностранцы, цветастые подолы простых горожанок, блеск ярко расписанных вывесок приводил Лана в замешательство. В Приграничье все было более простым и привычным.

— Эй, куда побежал! — раздался по улице разъярённый рык Солохи. Оборотень вздрогнул, расширившимися от ужаса глазами глядя на свою хозяйку со скоростью гончей кинувшейся в толпу. Рядом запричитала какая-то ярко размалеванная деваха, кинувшись следом за Солохой. За девкой, побледнев, бросился и Май с Адином.

Сбитый с толку Лан кинулся следом, к набережной, где народу было уже порядочно. Люди уступали дорогу крайне неохотно, осыпая вовкулаку очень красочными эпитетами.

— Сам такой, — очередной раз огрызнулся парень, озираясь. В тот момент он понял, что талантом быстро передвижения в толпе подобно Маю или Солохе он все же не обладает. Впрочем, это его не устрашило, и вовкулака продолжил проталкиваться вперед, наступая людям на ноги, отчаянно огрызаясь, толкаясь и получая тычки взамен.

К своему стыду Лану удалось подоспеть только к развязке, кое-как протолкавшись через собравшуюся толпу, окружившую пространство возле одного из памятников, расположенных у широкой площади. Прямо у постамента сидела Солоха, с видом победителя прижимая к земле голову какого-то отчаянно визжащего мужика. Рядом слегка растерянно переглядывались Май с Адином. Видимо, даже для манула стала неожиданностью такая нечеловеческая прыть и сила.

— Попался, ирод! — вещала самодовольно запыхавшаяся девушка, вытащив у мужика из-за пазухи ярко расписанный дамский кошелек. Под лучами ясного солнца вышитые на ткани драгоценные камни вспыхнули радугой, чуть не ослепив вовкулаку. Лан рыкнул тихо, отступив на шаг назад.

— Белобоже, что ж сее деется? — тут же прошептала стоящая в переднем ряду бабенция, всплеснув руками. Расчувствовавшись, она совсем забыла о своей корзине с бельем, которое в итоге просыпалось по брусчатке.

— Ну, ничего себе девка! Сразу видно, не местная, — перешептывались друг с другом парочка сомнительного вида мужиков, от которых за милю несло спиртным. — А как держит его, профессионально!

— Ради Иррииила, пропустите! Да что же вы встали! — вторил мужским сердитый женский голосок. — Да пропустите же!

Недовольно заворчавшие передние и задние ряды все же подвинулись, пропустив к памятнику запыхавшуюся и всклокоченную цветасто размалеванную фифу — владелицу того самого кошеля. Следом за ней прибыли и стражники. Тут уж Лан с плохо скрытым ехидством наблюдал, как всего на мгновение исказилось лицо Мая. И хотя с утра оборотень как мог «поколдовал» над внешностью спутников, сейчас почему-то все равно нервничал, потянувшись к свежевыкрашенным угольно-черным патлам. Солоха же, занятая правосудием вовсе не задумывалась над тем, кого стоило опасаться их компании, а кого нет. Увидев подоспевших, она радостно заулыбалась для порядка пнув вора.

— Мой кошель! — радостно воскликнула фифа, выхватив из рук Солохи дорогую вещицу.

Стражники же, переглянувшись, последовали к замершему в ожидании расправы вору.

— Ба, Лютик, а вот и ты, песий хвост! — расхохотался один из мужиков. Занятые своей ежедневной работой они не особо старались выполнять новое высочайшее распоряжение, пришедшее в их отдел от самого «вашего благородия господина Ульса». Описание особо злостных преступников они хоть и запомнили, но сейчас не могли придраться к присутствующим. Все как один чумазые и черноволосые, они все были для стражей на одно лицо. Повышенное внимание они обратили только на девушку, что так легко удерживала стальным захватом бывалого вора. Но даже в ней они не смогли признать описанною «вашим благородием» худую испуганную и трусливую дуру. Без сомнения девка явно была не городской, ни особой худобой и тем более трусостью она не отличалась. А по иссиня черному цвету волос, и жгучему, откровенно нагловатому взгляду в ней можно было признать только уроженца далекого юга.