Мародеры на дорогах истории
Шрифт:
Явление Мурада Аджиева полезно уже тем, что позволит встряхнуть сонное царство обывателя, "зомбированного" всякой мистической дребеденью и однонаправленным "плюрализмом" средств массовой информации. Оно помогает понять и роль "евразийства" в разрушении России, и просто осознать "кто есть ху", как выразился первый и последний президент Союза. Надо отметить, что, как и все "перестройщики", М. Аджиев сбрасывал камуфляжные одеяния по мере того, как "процесс пошел", а противодействия ему практически не было. Последние его статьи в "НГ", перекрывшие в русофобском азарте исступленные писания разных "Г" (Гитлер, Гиммлер, Геббельс и др.), похоже, вызвали беспокойство и кое у кого из тех, кто обеспечивал "зеленую улицу" любым эмоциональным "выбросам" этноисторика. В "НГ" началось что-то вроде дискуссии. С резкой критикой концепции Аджиева выступил В. Каджая ("НГ", 15.01). Статью Аджиева "О москальских вотчинах в России" ("НГ", 11.01) он осудил "предварительно" как "галиматью, насквозь
В. Каджая прав. Но только отчасти. Уход от политических оценок — это тоже политика. А "академизма" в них как раз не хватает. Набор мнимых русско-норвежских языковых параллелей у Круковского, которыми показывается перевес северогерманского влияния над тюркским, тоже политика, а не "академизм". Такие параллели можно найти и на островах Полинезии. Надо бы прежде выяснить, что в норвежском от германского, а в германском от индоевропейского. Давно установлено, в частности, что германские языки впитали древний пласт языков иллиро-венетских и кельтских племен, с которыми славяне общались непосредственно (та же "брага" — не норвежский, а кельтский напиток и т. п.). С эпохи неолита и бронзы по северу расселяются также уральские племена, смешавшиеся с индоевропейскими.
Ничего "академического" нет и в общем выводе Круковского, будто "сильное тюркское влияние на Древнюю Русь было выдумано и насаждалось в наше сознание нашими партийными идеологами от истории, чтобы доказать нашу обособленность". Ни одного имени автор не назвал, и не случайно. На Восток Россию развернули "евразийцы", будучи в эмиграции. Агенты ЧК среди них были, но от "партийных идеологов" они отстояли так же далеко, как и от "академизма". Близко их знавший И.А. Ильин видел у них лишь "склонность к умственным вывертам и крайне незначительный уровень образованности". И главный современный "евразиец", недавно скончавшийся Л.Н. Гумилев воевал не только с русской национальной, но и "партийной" идеологией. Идеология за всем этим есть, но иная.
Старые "евразийцы", начав с отвержения Европы (в том числе славян), затем повернули к немецкому нацизму. Туда же в большинстве склоняются и нынешние. Отсюда и их слепой нор-манизм. Между тем давно установлено, что по балтийским берегам смешивались разные племена, и славяне были одним из самых многочисленных. И в Скандинавии местами славянская речь удерживалась до XVII века. На Руси же первые "бурги" и "штадты" появятся с Петра I, когда выходцы из разных германских государств "жадною толпой" обсядут трон.
Маловато "академического" и у А. Новосельцева Сказать по поводу очевидной нелепости (будто имя Иван по-тюркски значит "дурак") "мне не встречалось" можно было, лишь защищая оппонента от серьезной академической критики. Но удивительного в этом ничего нет: А. Новосельцев был одним из крестных отцов "этноисторика", дававший ему путевку в "большую жизнь" (см. "Вокруг света", 1992, № 4–6).
В. Каджая вызывает расположение искренним желанием показать, что ничего, кроме голой политики, за оголтело расистскими и русофобскими излияниями Аджиева нет. Но от аргументации его тоже хотелось бы большей "академичности", дабы не давать неистовым Беляевским повода, по принципу "сам дурак", тоже кричать о "невежестве".
В статье "Мародеры на дорогах истории" ("Литературная Россия", 1994, № 10) мне пришлось отметить одну неточность у Каджая: Ярослав в 1036 году под Киевом разбил не половцев, а печенегов. Это факт из школьной программы, и многие могут обратить на него внимание, тем более, что для обсуждаемой темы он весьма важен. Но в условиях нашего безвременья, похоже, перестали следить даже за публикациями по интересующим авторов сюжетам. В итоге через два месяца после указания на неточность она разрастается в подарочный букет для Беляевской. "Кипчаки, — пишет автор в последней статье, — которых русские называли половцами (то есть живущими в Поле), появились в Причерноморских степях где-то около XI века, вытеснив печенегов, которые, в свою очередь, вытеснили венгров, ушедших в Придунайскую равнину. Первое время половцы успешно разоряли Русь, пока в 1036 году Ярослав Мудрый не разбил их наголову под Киевом, после чего вчерашние враги стали добрыми союзниками. Киевские князья охотно женились на половецких принцессах, и наоборот, между двумя народами складывались тесные культурные связи, так глубоко и основательно прослеженные Олжасом Сулейменовым в его интереснейшей книге "Аз и Я".
К сожалению, в столь важном концептуальном пересказе нет ничего достоверного даже с чисто фактической
стороны. Половцы появляются у границ Руси лишь в 1055 году, уже после смерти Ярослава Мудрого. Название их племени связано, как многократно отмечалось, со словом "полова" (солома, мякина) и "половый", то есть бледно-желтый. (Видимо, это связано с особенностью головных уборов: предшественники половцев назывались на Руси "черными клобуками", что является буквальным переводом этнонима "каракалпаки" — черные шапки.) Название, по всей вероятности, занесено на Русь донскими и тмутараканскими русами и славянами, которые раньше познакомились с половцами и лучше понимали тюркские языки.Печенеги (видимо, входившие в собирательное название "черные клобуки") отступили к Дунаю именно после победы над ними Ярослава Мудрого (остатки же их, тюрков, берендеев в конечном счете станут союзниками Руси). Венгры ушли на Средний Дунай еще в конце IX века, задолго до появления половцев.
"Культурные связи", конечно, были. Но не в духе умильного братства. От первого нападения половцев в 1061 году до Калки (1223 г.) летописи отмечают полсотни больших походов половцев на Русь, а мелких нападений — вообще не счесть. Чего стоит один образ "Слова о полку Игореве": "А мои ти куряне сведоми кмети, под трубами повити, под шеломами възлелеяны, конець копия въскормлени, пути имь ведоми, яругы им знаеми". Более столетия Курск принимал на себя волны набегов из "Поля половецкого", и горожанам приходилось постоянно быть начеку. Князья (да и дружинники) на половчанках женились. Но такое родство мало что значило и на Руси, и в Степи. Экзогамия (браки вне своего рода) предполагала и покупку жены, и умыкание, и договоренность. Но родство считалось только по мужской линии. "Сваты", приглашаемые из Степи во время усобиц, ничем не отличались от "диких половцев", разоряя земли и "врагов", и "союзников". Не от хорошей жизни массы людей в XI–XII веках переселялись из черноземного Поля в лесистый и болотистый край, а многие поселения в Причерноморье, на Дону и Кубани были уничтожены кочевниками. Оставались лишь островки, вроде упоминаемых в XVI веке С. Герберштейном "пятигорских славян". (На таких "островках" и вырастает казачество.)
Каджая напрасно поверил Аджиеву, будто тот "цитировал" Ибн-ал-Асира. Как и в других случаях, текст источника заменен собственными фантазиями. И "академизм" здесь был бы убедительней, чем рассуждения о возрасте средневекового историка. Главное же в другом. Обвиняя Каджая в "невежестве", Беляевская верит, что об Аджиеве, так же, как об "Аз и Я" О. Сулейменова, будут с гордостью говорить "наши потомки". Кто эти "наши" — из "Завтра" или из позавчера — она не проясняет. Но безусловно у нее больше оснований взять за одни скобки двух поборников пода половецкого, чем у Каджая их противопоставить Кстати и в 1975 году, когда вышла книга "Аз и Я", шуму было много. И то же многие издания готовы были рекламировать "певца кипчаков" даже Д.С. Лихачеву не дали выступить с возражениями, касавшимися в основном текста "Слова о полку Игореве", то есть вопроса, по которому филолог признавался одним из ведущих специалистов. А по секрету всему свету внушали, что поэт свой человек в семьях Кунаева и Брежнева и споры с ним чреваты неприятностями. Эту информацию, то ли защищаясь, то ли запугивая. распространял в кулуарах и вице-президент АН Каз. ССР А.Н. Нусупбеков во время конференции двух академических отделений — истории и филологии — 13 февраля 1976 года.
Естественно, что столь высокий уровень обсуждения вызывался не качеством выдвинутой концепции, а именно высоким рангом поэта в феодальной иерархии той эпохи. Ведь до обсуждения на высшем научном форуме критическую рецензию осмелился дать лишь один орган: "Молодая гвардия" (1975, № 12).
Обсуждение, в котором участвовали практически все ведущие специалисты — историки, филологи, лингвисты — русисты и тюркологи, — убедительно показало, что "Аз и Я" — сплошная фантазия. И исторически, и лингвистически. Сам поэт держался довольно развязно, но сник, после того, как видный тюрколог Н.Н. Баскаков ("отеческую" рецензию его отвергли редакторы) показал, что автор не знает тюркских языков, в том числе казахского. (Краткий обзор обсуждения опубликован в журнале "Вопросы истории", 1976, № 9. Конечно, с учетом упомянутой выше кулуарной информации.)
К сожалению, Каджая не пояснил, в чем он усмотрел разницу в концепциях двух современных "евразийцев". Он верно заметал, что фантазии Аджиева метят в казахский национализм, стремятся его подогреть, поскольку казахи (вернее, часть их) восходят к древним кипчакам. (Строго говоря, это арабское обозначение предполагает не этнос, а территорию, а потому и половцы — только часть кипчаков.) Выступления Н. Назарбаева показывают, что почва для такой пропаганды готова, а подтасовки на выборах с целью устранения с ведущих политических и экономических позиций русского населения удивили даже западных наблюдателей. "Евразийские" идеалы реализуются на наших глазах в Казахстане, и хищный их оскал Каджая заметил верно и своевременно. Но ведь и О. Сулейменов всегда тянул в ту же сторону и, пожалуй, значительно дальше. Судя по всему, О. Беляевская это поняла. Каджая, возможно, прошел мимо главного.