Марш 30-го года

– А, еще один воин? Удрал, такой-сякой?

– Нехорошо говоришь, хозяин, не по-военному. Не удрал, а отступил в беспорядке. А еще говорят: потерял соприкосновение с противником.

Семен Максимович иронически глянул на Степана, но было видно, что Степан ему пришелся по душе:

– Не понравился тебе противник?

– Не понравился, Семен Максимович, здорово не понравился. И связываться не хочу.

– Ты, видно, не дурак. Сколько тебе?

– Да вот скоро тридцать шесть будет.

– Не дурак.

– Да нет, Семен Максимович, не дурак.

На что уж суровый человек был Семен Максимович, а тот улыбнулся:

– Где офицер наш?

– Его благородие в госпиталь поехал ночевать.

– Ну, давай ужинать. Садись, брат Степан... Как тебя по отчеству?

– Да это ни к чему.

– А говорил, не дурак. Как же это ни к чему? У русских людей так полагается: имя и отчество.

– А это смотря какие люди.

– Смотря какие! Люди все одинаковые. Чего я буду тебя без отчества звать. Ты ведь не мальчишка. А слуг у меня никогда не бывало, не привык я к лакеям. Да и ты человек, надо полагать, честный.

– Да в этом роде. Если так... Плохо лежит меньше тысячи, ни за что не возьму.

– А если больше?

– А если больше, не ручаюсь. Если больше, - может быть, какая-нибудь свинья положила.

Семен Максимович ставил на стол бутылку с самогоном и даже задержался:

– Ха! А ты и в самом деле не дурак, Степан...

– А Иванович.

– Степан Иванович. Садись. Самогонку пьешь?

– У хорошего хозяина пью.

– Только я больше двух рюмок не дам. Не жалко, я не люблю пьяных.

– Пьяных и я не люблю, Семен Максимович. Пьяный человек вроде как и на барина похож, потому что кричит, и вроде как на лакея, потому что все кланяется. И не разберешь, кто он будет.

– Ишь ты? Правильно. Так, рассказывай, Степан Иванович, почему тебе неприятель не понравился.

– Да он все стреляет, а мне умирать не хочется.

– Смерти боишься?

– Смерти не боюсь, а умирать как-то расхотелось.

– А раньше хотелось?

– Да раньше как-то... ничего. Мне это говорят: умирай за веру, царя и отечество, ну, думюа... подходяще, за это можно.

– А потом?

– А потом разобрался, вижу, смерть моя, можно сказать, без надобности.

– Ну?

– Совсем без надобности. Первое...

– Первое, вот выпей.

– Ну, будь здоров, Семен Максимович и Василиса Петровна. Желаю вам, чтобы Алексей, поручик, поправился в добром здравии и чтобы на фронт больше не поехал.

– Поедет или не поедет, пока помалкивай, а за здоровье выпьем.

– Выпьем. Хороший он человек. Свой человек. И солдаты его любили, да... вот... пропали все.

– Так, первое, говоришь?

– Первое - за веру. Теперь я так вижу: если люди верят, пускай себе верят... Чего тут защищать. А если люди потеряют веру, так тоже ничего страшного. Пугают там разными адами, а я так думаю, что и там рабочему человеку место найдется. Да я тебе и так скажу: у нас в батальоне и евреи были, и магометы, и католики. Черт его разберет, какую тут веру защищать. Так я и решил, что без меня, пожалуй, будет спокойнее.

– Так. Дальше!

– Дальше: его императорское величество. Тут люди свои, рабочие. Видишь, защищать царя поставили нас сколько миллионов. Все мы царя защищаем, а он себе сидит в ставке и никакой ему опасности. И сколько всяких войн ни было, нашего брата целыми полками в землю втаптывали, а царям что? Цари всегда помирятся, у них обиды нет - один к другому. И выходит так: будто мы тонем, а царь сидит на берегу, чай пьет, а нам еще и кричат: "Тони веселей, царя спасай!" Я так и решил, что мне в это дело лучше не вмешиваться.

– Лучше не вмешиваться?

– Лучше. Вильгельм и Николай и без меня помирятся как-нибудь.

– Так. А отчество как же?

– Отчество, Семен Максимович, это, конечно, так. Я его два с половиной года спасал, а потом уже и запутался - не разберу, от кого его спасать нужно. Как положили наш полк целиком, да не один наш, так я и подумал: где этот самый враг? Немец или кто другой?

– А если на твою деревню немцы полезут?

– У меня никакой деревни нет, Семен Максимович. А если полезут, надо как-нибудь иначе. Народ у нас не любит, когда к нему лезут. А вот теперь народ обозлился, только видишь, не на немцев.

– А на кого?

– Да черт его знает! На всех. Сейчас, если бы только старший нашелся... ого!

– Война надоела?

– И война надоела, и жизнь надоела. До ручки дошло. Говорят, раньше были войны, и воевал народ, и генералы были, а сейчас все пошло прахом. Россия вроде как перемениться должна, а такая уже не годится в дело.

Долго еще Семен Максимович толковал со Степаном, а больше слушал.

На глаза Алексею Степан старался не попадаться, и Алеша делал такой вид, как будто он ничего не знает и не знает даже того, что Степан вот здесь живет в кухне, самое деятельное участие принимает в домашнем хозяйстве, ходит на базар. Не заметил, как будто Алеша и того, что на Степане появилась сначала его старая "реальная" блуза с золотыми пуговицами, потом и его старые штаны. У Степана была циклопическая шея, воротник блузы не мог достать петлями до пуговиц, и поэтому даже зимой Степан имел такой вид, как будто ему страшно жарко. Степан всегда был в прекрасном настроении и даже пел. Голос у него был обыкновенный солдатский, и тихо петь было ему трудно. Пел все одну любовную песню, в которой с особенной нежностью выводил:

На моих засни коленочках...

Как ни старался Алеша игнорировать существование Степана на кухне, даже сапог свой сам чистил, чтобы не пользоваться услугами, а пения Степана не мог не заметить и, наконец, возмутился открыто в другой комнате:

– Черт! Коленочки! На этих коленочках дрова рубить только!

Степан очень обрадовался Алешиному голосу и подошел к дверям:

– Может, отставить, ваше благородие?

Алеша поднял плечи на костылях и обратил к Степану к Степану большие свои серьезные глаза:

– Чего это ты про любовь распелся?

– А про что петь, ваше благородие?

Алеша повел губами и тронул правый костыль, отворачиваясь от Степана:

– Не о чем сейчас петь.

Степан ступил шаг вперед и прислонился к наличнику.

– Ты это напрасно, Алексей Степанович, на себя тоску нагоняешь. Ты думаешь, как нас побили, так и беда? А может, иначе как обернется?

Алеша опустился на диван и задумался, не выпуская из рук костылей. Потом сказал тихо:

– Нет, не обернется. Мы уже не побьем. Уже кончено.

– У меня было... такой случай был. Работаю я на Херсонщине, у хохла богатого. И он, собака, натравил меня на одного парня, из-за бабы все. Я на парня и полез с куалаками. А он меня и отдубасил, да еще как: два дня лежал. А только поправился, сам у этой бабы поймал на месте не своего соперника, значит, а хозяина. Ну, я тут такой прорыв сделал, даже другие люди жалели хозяина. Видишь?

– Ты это, собственно говоря, к чему?
– спросил Алеша.

Выпятив локоть, Степан почесал бок и посмотрел на Алешу денщицким взглядом - домашним, послушным и даже чуточку глуповатым: