Марш 30-го года

– Честное слово, Таня, вот сейчас при тебе первый раз вспомнил об этом.

– А как же ты думаешь? А как же? Ведь тебя не пошлют на войну? Опять на войну?

– Да... я не знаю... Я просто не вспоминал об институте...

Таня вдруг хлопнула в ладоши:

– Ты представляешь себе: вот если вся власть Советам! Как было бы замечательно учиться. Говорят, всем стипендии будут. Всем, понимаешь, всем! Ты знаешь, уроки эти все-таки надоели. Очень это тяжело: уроки!

– Ты Павлу много должна?

– Сто пятнадцать рублей. А он не хочет считать.

– Оказался меценат?

– Да нет, он просто ничего не помнит.

– Вот какая ты странная, Таня, - вдруг сказал Николай.
– Разве у Павла есть время считать твои деньги? У него есть дела поважнее...

– Зато он о Тане не забыл? Правда?

Таня покраснела, отвернулась к окну, но взяла себя в руки и прошептала:

– Я его очень люблю...

– Деньги - это чепуха, - улыбнулся Алеша.
– О деньгах теперь не стоит и говорить. Мне сюда все какие-то глупые деньги приходят. Ты знаешь, это прямо здорово: война идет, революция, все на попа поставлено, а там люди сидят, считают, ведомости пишут, деньги присылают. Много еще чудаков на свете. Зачем тебе у Павла брать! Да у него и денег нету. Вот смотри, двести рублей. Ты их возьми, Таня, все равно это глупые деньги.

– Да что ты, Алеша...

– Возьми, не разговаривай. Они того не стоят, чтобы о них говорить. Да и будет так замечательно: и Павел тебе помог, и я.

Алеша смеялся в самую глубину ее глаз, а Таня даже и не смущалась.

– Ну, ладно, - улыбнулась она.
– Как это... интересно, когда есть дружба.

– И любовь.

– И любовь, - подтвердила Таня.

Николай сидел на кровати, внимательно слушал их разговор и думал о чем-то своем. Он пополнел и порозовел, но душа у него брела по свету в каком-то тихом одиночестве.

Они ушли. Алеша долго еще улыбался в потолок. "И любовь", - сказала Таня. Только любит она Павла и даже не скрывает этого. А тогда в вагоне... Неужели у него был такой жалкий вид? Алеша задумался над тем, как легко в мире отравить человека: тот любви принял излишнюю дозу, тот жалости, того отравили газы, а другого... погоны.

29

Степан пришел вечером. Капитан лежал на кровати, курил и молчал. Степан закричал с порога:

– Есть тут живой человек?

– Живых нет, - ответил капитан, - есть выздоравливающие.

В сумерках Степан разобрал приветливую улыбку Алеши и загалдел еще громче:

– Есть выздоравливающие, - значит, живые. Мертвый никогда не поправился.

– А ты чего орешь? Ты кто такой?
– спросил капитан хмуро.

– Когда-то был такой-сякой, а потом производство вышло: растакой-рассякой. По миновании же времени, как рассмотрели меня поближе, дали чин повыше: герой не герой, а денщик боевой.

Степан проговорил эту тираду одним духом и замер против капитана в дурашливой позе, склонившись вперед и свесив мешковатые болтающиеся руки. Капитан молча смотрел на его занятно глупую рожу. Алеша громко рассмеялся и хлопнул рукой по сиденью стула:

– Степан, дорогой! Садись... рассказывай...

Степан забыл о капитане и уселся на стул, расставив на всю комнату выцветшие и заплатанные светло-хаковые "коленочки".

– Что же это... ты, Алеша, опять лежишь?

В Алешиных глазах быстро проскочило удивление, но потом у него на душе вдруг стало просто и радостно. От удовольствия он даже потянулся в постели, обратился к Степану улыбающимся румяным лицом:

– Вот спасибо! Ты меня так всегда называй.

Капитан оглянулся через плечо, посмотрел на Алешин затылок, энергичнго ткнул палочкой в гильзу, разорвал ее, бросил и поднялся с постели:

– Мне, может быть, уйти, господин поручик?

– Сиди, - сказал Степан и махнул весело рукой.
– Куда там тебе уходить?

Капитан тупо присмотрелся к Степану и с быстрой, вспыхивающей улыбкой спросил:

– Значит, ты денщик?

– Денщик. А ты кто?

– А я капитан артиллерии.

– Один черт, - сказал Степан.
– Ты - капитан артиллерии, а я - Степан пехоты. А честь одна: и ты провоевался, и я провоевался.

– Ишь ты!
– отозвался капитан и машинально пошевелил палочкой в руках.

Потом так же машинально он опустился на свою кровать, не отрываясь взглядом от Степана, и вдруг серьезно заговорил:

– Ну, хорошо, провоевались, это верно. А что ты дальше будешь делать, товарищ Степан пехоты?

– У меня делов много, - важно ответил Степан и фертом поставил руку на колено.

Капитан покорно подчинился этому важному действию и даже подскочил на кровати, придвигаясь ближе к Степану.

– Много? Какие же такие дела?

– Первое дело: Керенского выгнать.

– Это ты будешь?

– Что?

– Керенского выгонять?

– В общем - я.

– А дальше?

– А дальше: вся власть Советам!

– Вот как? Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов? Так, что ли?

– Угадал! С одного раза угадал!

Степан пришел в восторг и захохотал громко. Засмеялся и капитан. Давно уже, улыбаясь, следил за разговором Алеша.

– Значит, моих депутатов там нет?
– спросил капитан.

Степан как будто впервые обратил внимание на это занимательное обстоятельство. Он сочувственно посмотрел на капитана и даже головой покачал:

– Смотри ты! А выходит: твоих действительно нет. Как же ты теперь будешь?

Капитан не то иронически, не то печально поник головой и пробурчал негромко:

– Вот и вопрос: как я буду?

Он поднял припухшие, воспаленные глаза и сказал:

– Может, ты скажешь, как я буду.

Алеша перестал улыбаться, в его глазах появилось выражение прищуренного детского сочувствия. Степан отнесся к вопросу серьезно, внимательно, как доктор. Он отбросил в сторону тон напыщенной шутки и спросил просто:

– Ты того... богатый?

В глазах капитана блеснула надежда. Он с удовлетворенной готовностью ответил:

– Я... вот... весь здесь.

– Это легче. Это, как же... значит, совсем ничего нет?

– Ничего.

– А... того... делать что-нибудь умеешь?

– Работать?

– Ну, делать работать, тебе не все равно?

– Не умею, - ответил капитан грустно.

Степан возмутился:

– Как это так говоришь: не умею. Грамотный ведь?

Капитан передернул плечами. Степан продолжал: