Марш Акпарса

— Кучака бери себе. Делай с ним что хочешь. Смерть при­думай, какую— знаешь сам. Бери.

Аказ подошел к связанному мурзе, велел ему встать. Кучак побледнел. Зубы его стучали. Быть может, впервые за многие го­ды в жестокое сердце мурзы властно вошел страх. Много опас­ных минут было в жизни Кучака, но тогда он не боялся так, как сейчас. В набегах, схватках мурзе грозила смерть, и это не стра­шило прирожденного воина. Но сейчас предстояла смерть мед­ленная, мучительная от жестокого врага. Кто знает, на сколько растянет этот черемисин его мучения, какие пытки придумает его озлобленный ум?

— Много лет я ждал этой встречи, мурза. Пойдем,— сказал Аказ.

Медленно спустились с горы, вышли из крепости на узкую тро­почку, бежавшую меж густого кленового леса. Аказ толкнул мурзу вперед, и тот медленно пошел по стежке, чувствуя за собой острие копья.

Шли долго. Когда вышли на большую, подернутую по краям туманом поляну, Аказ поставил мурзу к дереву, сам сел напротив на высокий пень. Начал не спеша говорить:

— Много зла принес ты, мурза, мне и моему роду. Говорят, ты убил моего деда Изима, смертельно ранил моего отца Тугу. Ты украл мою молодую жену, ты исковеркал мою и ее жизнь... Сколь­ко нашей крови пролил ты в день моей свадьбы, сколько жи­лищ наших спалил? Сколько людей моих ты ограбил, сколько жен наших осквернил. Разве можешь искупить ты все зло, ко­торое причинил моему народу! Ты заслужил страшную смерть, мурза,— и Аказ вынул из-за пояса нож.

Мурза упал на траву животом вниз. От страха, от своего бессилия дико взвыл:

— Ы-ы-ы!!

Аказ подошел к нему, ногой перевернул его на спину, плюнул в лицо.

— Прошу тебя... Аказ... сделай смерть короткой! — умолял мурза.— Я скажу тебе, где спрятано мое золото!

— В таких делах золото цены не имеет,— сказал Аказ.— Гордость свою отдай. Целуй мою ногу!

Мурза приподнялся и чмокнул носок сапога.

— Если бы знал мой народ, какой человек угнетал их столько лет! Ты не только презренный трус, мурза, но и низкий человек. Самый захудалый мужичонка из моего илема не целовал твоих ног и не будет никогда. А ты кичился своим благородством, кровью великих ширинов, храбростью и гордостью! Ты даже умереть достойно не умеешь! Я хотел тебя убить, но разве нужна смерть этому червяку? Убить тебя, беззащитного и презренного,— опо­зорить себя и свое оружие. Знай, мурза Кучак, я воин и не за­пятнаю свою честь убийством человека, лижущего мои ноги! Я отпускаю тебя! Иди! Думаю, что мы встретимся в бою—и тогда я убью тебя честно.— Аказ приставил к дереву мешавшее ему копье и начал перерезать веревки на руках мурзы.

Дальнейшее произошло мгновенно. Кучак перевернулся, под­скочил к дереву, схватил копье и с силой метнул его в грудь Аказа.

О, если бы под кафтаном не было панциря — копье прошло бы насквозь. Но раздался скрежет, мурза понял, что грудь Аказа защищена, и бросился бежать. В несколько прыжков он достиг леса и скрылся в нем.

Аказ упал. Панцирь был легкий, кованого серебра, и копье, пробив его, застряло в металле. Кончик копья чуть-чуть поцарапал грудь. Аказ почувствовал, как под панцирем растекается горячая кровь. Боли почему-то не было.

— Спасибо тебе, Москва,— прошептал Аказ.— Не панцирь ты подарила мне, ты подарила мне жизнь.

ГУСЛИ АКАЗА

Кончилось бабье лето.

Повозка легко катилась по влажной лесной дороге. Эрви с наслаждением смотрела по сторонам. Мимо проплывали убранные поля, конопляники, рощи белоствольных берез, солнечные опуш­ки, глухие боры, овраги с холодными и стремительными ручьями, тропинки, засыпанные ворохом опавшей листвы. Ветерок приносил грибные запахи, дым от костров, запах смолы и тонкую, еле уло­вимую горечь моховой пыльцы.

Хайрулла с джигитами ехал впереди и Эрви не беспокоил. Дорога длинная, есть время полюбоваться багряными красками осени и помечтать о предстоящей встрече с Аказом, с родными местами, близкими людьми. Эрви хотя и понимала, что прошло много времени, но раз Аказ жив, думала она, значит, все будет хорошо.

Где-то искоркой мелькала мысль: вдруг ей Аказ не поверит, но мысль эта гасла сразу же. Аказ сам был в плену. А разве она не была пленницей? Судьба развела их, теперь снова сводит, но любовь как была, так и осталась.

Эрви долго думала, как ей одеться. Сююмбике подарила ей целый короб нарядов — одежду со своего плеча. Дорогие, кра­сивые платья, почти новые (их царица надевала лишь по несколь­ку раз), яркие шали и платки, сафьяновые оборные сапожки. Женское тщеславие подогревало одеться ярко, удивить и поразить подруг, понравиться любимому. Но разум и сердце подсказало: надо прийти такой, какой ушла. И Эрви надела свой свадебный наряд, взяла вюргенчык, сохраненный с тех памятных дней. Она ясно представляла, как подойдет к Аказу, повесит свадебный платок на его плечо, приникнет к груди...

Катится по лесной дороге повозка, плывут мимо мягкие краски осени, а Эрви вся в мечтах радостно-тревожных, и сладко замирает в груди сердце...

За Нуженалом, там, где заросли орешника спускаются по кру­тому склону к реке, раскинулась небольшая поляна. У старой развесистой березы, прямо под открытым небом устроена кузница. Янгин качает мехи, Аказ ворошит полоской железа в горне, рас­каленные угли выбрасывают искры. Разведочный поход на Ка­зань показал: оружия в горном полку не хватает. Аказ распустил сотни по домам, воевода выдал им железа, чтобы ковать дома мечи, наконечники копий и стрел.

Возвратившись в Нуженал, Аказ начал готовить оружие. Сам кует мечи, воины за кузницей делают луки, стрелы, точат на граните ножи, наконечники, выпиливают рукоятки. Аптулат не­далеко от горна устроил очаг, варит в котле мясо.

Янгин качает мехи, глядит в сторону костра и, переглатывая слюну, спрашивает:

— Дед, скоро у тебя? С утра у котла колдуешь, а толку что-то мало. У нас кишки к спине присохли.

— Корова была старая, мясо худое,— оправдывается Аптулат.

— Ты давай работай,— строго говорит Аказ,— горн не потуши. Еще семь мечей...— Аказ выхватывает из огня белую полоску же­леза, бросает на наковальню. Янгин хватает большой молот и с остервененьем бьет по металлу. Полоса вытягивается, но скоро остывает, и снова опускает ее Аказ в гудящую пасть горна.

— Скоро сотники придут, надо успеть.

– - Ты бы лучше не поминал про них,— Янгин вытер пот со

лба,— чем я хуже сотников?

— Никто не говорит, что ты хуже.

— Скажи: мы у царя были?

— Ну, были.

– - Я обещал ему подмогу? Обещал. А ты меня в поход взял? Не взял. Ковяжу дал сотню, Топейка тоже сотник. А Янгин куй мечи, Янгин готовь мясо, мотайся по илемам — собирай народ. Ты тоже дома не живешь. Утром приедешь—вечером в Свияжск убежишь. Все дела взвалили на меня.

– - Давай отдохнем.— Аказ сунул окованный меч в воду, из кадки вырвался клуб пара.— Чего ты хочешь, брат?

— Я воевать хочу. В Москве мне дали шлем, кольчугу. На на­рах зря валяются. Подумать только, Топейка с сотней был в усадьбе Кучака. Весь дохм вверх дном перевернул, а я варю для победителей лапшу. Вот придет скоро твой Топейка, будет красо­ваться, хвастаться...

— А ты наденешь кольчугу и думаешь, что будешь сразу во­ином? Мало знаешь ты. Мы на Казань ходили — это верно. Но нам хвалиться нечем. Побили нас, Янгин.