Марш мародеров

– Атас!
– Хал вскакивает, напряженно вслушиваясь.
– Чё-то случилось, блин. Зуб даю!

Ник тоже поднимается, на всякий случай подтянув к себе ржавую арматурину. Эн демонстративно отворачивается - она хочет спать.

Сторож - им оказывается кучерявый малый Жора по прозвищу Домовой - тычет пальцем в сторону выхода и что-то втолковывает Бабаю про какие-то песни.

– Айда, позырим!
– Хал дергает Ника за рукав.

– Эн?
– поворачивает тот к девушке.

– Я сплю!

– Идите, молодые люди.
– Профессор садится, хрустнув суставами, вытягивает ноги.

– Я присмотрю за нашей…

– Ага, щас! Эксо-эксо, Кэнди!
– Эн немедленно вскакивает.
– Что там у вас?

Хал, перепрыгивая через ступеньки, уже бежит к арене. Ник и Эн устремляются за ним.

Цирк понемногу оживает - люди поднимаются, переговариваются. Отовсюду слышится:

– Что случилось?

– Что там?

– Тревога?

– Тихо!
– подняв руку, рычит Бабай.
– Все в порядке, спите! Просто человек пришел. Новый.

– Песни поет!
– вякает из-за его спины Жора, тряся кудрями.

Хал пробегает вдоль бортика арены, застывает возле входа и вдруг начинает пятиться. Ник, остановившись в паре метров позади, вскидывает арматурину.

Из темноты выплывает тяжелый, низкий бас:

– Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и Дух Правый обнови внутри мен-я-я-я!

Слова гудят набатом. Это не стихи, но и не песня, а скорее какой-то варварский гимн, псалом, полный внутренней силы, мощный и пугающий.

Эн ойкает. Хал отступает в сторону. Бабай, наоборот, делает пару шагов по направлению к черному зеву выхода и растопыривает толстые руки, точно хочет остановить то, что прет из тьмы. Жора нелепо оглядывается, ища, куда бы спрятаться.

– Не отринь меня от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня-я-я-я!
– ревет бас.
– Возврати мне радость спасения Твоего и Духом Владычественным утверди меня-я-я-я!

Мрак колышется. Ник угадывает в нем высокую человеческую фигуру, широким шагом движущуюся по проходу.

– Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратя-я-я-ятся!
– дорёвывает последний строки псалма бас, и в круг света вступает мужчина огромного роста, весь в черном, косматый, до самых глаз заросший густой бородищей.

Сжимая в руке суковатую палку с прикрученным алюминиевой проволокой позеленевшим медным крестом, незнакомец встает перед Бабаем, смотрит на него сверху вниз, гулко пристукивает посохом и заканчивает псалом на невероятно низкой ноте:

– А-а-а-а-м-м-ми-и-и-н-н-нь…

Глава пятая

– Еще один шизик.
– Хал плюхается на пол возле Ника, профессора и Эн.
– Слаб на башку народ, блин.

Цирк постепенно успокаивается. Люди укладываются, шикают на детей, Бабай возвращается к костру, заваливается на лежанку, закрывает глаза.

Возле вновь прибывшего хлопочут женщины, в основном пожилые - о чем-то спрашивают его тихими голосами, а он, задрав бороду, неразборчиво гудит в ответ колокольным басом. Ник следит за пришельцем, прикрыв глаза, и уже готовится соскользнуть в сонный омут, как вдруг бородач поднимается во весь свой немалый рост, выставив руку с посохом так, что крест оказывается высоко вверху, и провозглашает на весь Цирк:

– Господь послал рабам своим испытание! Помолимся, братья и сестры, как деды и прадеды наши молились. Отче наш, Иже еси на небесах…

И удивительное дело - никто не кричит на него, как на других шизиков, никто не выражает неудовольствие, что, мол, нельзя шуметь ночью, люди ведь спят - и все такое… Со смешанным чувством удивления и досады Ник наблюдает, как старухи вокруг пришельца начинают опускаться на колени, как взлетают руки с собранными в троеперстие пальцами. Многоголосый хор плывет над ареной:

– Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли-и-и…

Все новые и новые люди поднимаются со своих мест, присоединяясь к горстке молящихся. Голоса умножаются, взлетают под самый купол:

– Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго-о-о…

И все покрывает тяжелый бас бородача:

– А-а-а-а-м-м-ми-и-и-н-н-нь…

– Я этого монаха видала, - слышит Ник тихий говорок какой-то женщины, вместе с парой товарок устроившейся через три ряда от них.
– В Раифском монастыре, на Пасху.

– Важный чин, небось?
– спрашивает кто-то.

– Ну, важный или нет - не знаю, а только он во время крестного хода самую большую хоругву нес.

– Кому попало не доверят, - уверенно вмешивается в разговор еще один женский голос.
– Бабы, а чего мы лежим-то? Айдате, помолимся с остальными. Без веры нельзя…

Женщины поднимаются, встают, поправляя лохмотья, повязывают головы тряпками и одна за другой начинают спускаться вниз, к арене.

– Не хочу оказаться провидцем, но явление данного человека может принести вред всей общине, - вдруг произносит профессор.

Он тоже не спит и, подобно Нику, следит за разворачивающимся внизу богослужением.

– Почему, Аркадий Иванович?
– шепотом интересуется Ник.

– Нынешняя ситуация, молодой человек, как никакая другая располагает к религиозному фанатизму. Верующим нужен только толчок, запал, детонатор, если угодно. И все, взрыв. Жаль, что среди нас нет настоящего священника, грамотного и рассудительного батюшки, который смог бы дать окорот этому несчастному.

– А разве нужен этот самый… окорот?

– Наш гость явно не в себе, но его помешательство особого свойства. Не удивлюсь, если он имел душевное расстройство еще до… хм-хм, катастрофы.

– Братья и сестры!
– басит на арене монах.
– Помолимся теперь обо всех погибших и умерших, о детях, отцах, матерях и родных наших! Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего, сестры нашу, всяк имя свое скажи…

И десятки голосов вразнобой, торопливо частят, выкрикивая имена родственников.