Маша для медведя

– Он тебя не пожалел.

Маша привстала, потянулась через салон. Тонкие пальцы легли на плечо водителя. Слегка сжали.

– Вы не поняли меня! Вы не поняли! Совсем! Я думаю о маме. Только о ней. Ей сейчас такие новости - хуже всего! Она и так в больнице...

Отдернула руки, будто обожглась. Макс повел головой. Исчезнувшее прикосновение было жутко приятным. Хоть и мимолетным. Но сладострастные, некстати вернувшиеся мысли испарились под тяжелым взглядом доктора, скроившего совершенно кошмарную морду. Экий, право, ревнитель нравственности! Защитник юных дев!

* * *

И вот состоялось - явление внучки, голоногой и растрепанной, одетой в белый халат явно с чужого плеча, с выпачканным зеленкой лицом. В пятом часу утра. В сопровождении широкоплечего гангстера. (На счет занятий Макса Илья Ильич и секунды не заблуждался.)

– Здравствуй.

При спутнике она застеснялась именовать деда на вы. Потупилась, переминаясь на пороге. Илья Ильич велел безапелляционно.

– Живо в дом. Ты почти голая. В подъезде холодно.

Маша прошмыгнула внутрь, прямиком в ванную, защелкнулась, только ее и видели. Мелькнул хвостик рыжей косы и пропал.

Илья Ильич посмотрел в ясные, наглые глаза молодого мужчины. Потом распахнул дверь приглашающим жестом.

– Входите.

– Меня ждут. Спешим.

Макс остановился в дверном проеме. Точно, вопреки своим объяснениям, собирался последовать за девочкой, но вовремя спохватился. Дед был выше ростом, зато вдвое уже в плечах. А вот взгляды проницательные, быстрые друг друга стоили. Щелк, щелк, работал мысленный компьютер разбуженного странным визитом пенсионера. Интересно, чего ты надумаешь, древний пенек - читалось на лице Макса. Старик сказал неожиданно просто.

– Благодарен вам за детку.

– ?

– Вы ей помогли. Это понятно без объяснений.

– А ты не дурак, дед. Хорошо.

Илья Ильич пожал плечами, не снисходя до ответа на похвалу гангстера. Макс подытожил.

– Береги девчонку. С отчимом ей больше жить нельзя.

– Его работа?

– Да.

– Понятно.

– Маша не хочет шума-гама, суда там, разборок. Из-за матери.

– Понятно.

– Ну, пока.

Развернулся, поскакал вниз. Помахал рукой, не оборачиваясь. Снизу долетело, перед тем, как хлопнула дверь подъезда, похожее на приказ короткое пожелание.

– Береги!

* * *

– Доброе утро!

– Доброе.

Маша потянула одеяло вверх, прикрыть грудь. Деда, впрочем, в комнате не наблюдалось. Плотные бархатные занавески были задернуты. Ни за что не поймешь светло на улице или нет. В приоткрытую дверь под аккомпанемент звона посуды и шума воды в мойке, вливался аппетитный запах жареного хлеба. На спинке стула, возле постели, висела безразмерная черная футболка и шерстяное темно синее трико с белыми лампасами. Тут же на полу прикорнули сланцы сорок какого то размера. Маша потянулась, села. Огляделась. Она хорошо знала, как выглядит комната. Бывала в ней неоднократно, но мимоходом. Проводить время, сидеть за чаем с печеньями и болтать, доводилось всегда исключительно на большой светлой кухне. Так что сегодня внучка рассматривала местность по-новому. Из кровати. Перемена точки зрения отразилась на общем впечатлении. Раньше девочке казалось, что жилье деда похоже на берлогу, или пещеру. Темное, неуютное, заставленное книжными шкафами помещение. Огромный рабочий стол, заваленный стопками бумаги, папок, журналов. Повсюду: прилепленные пластырем к мебели и стенам, приколотые к обоям портновскими булавками листы, вырванные из блокнота, с непонятными записями. Почерк у деда отличался абсолютной нечитабельностью. Маша видела давным-давно в учебнике истории фотографию рукописного текста статьи Ленина: кривые строчки невозможных закорючек! Дед писал еще хуже. То есть просто шифр, фиг разберешь. Лучше и не пытаться.

Неуютное обиталище философа, или писателя, однако не навевало никаких мрачных мыслей. Чувствовалось, что здесь много и со вкусом трудились. Маша даже удивилась, что предпочитала общаться с дедом на кухне.

Свесила с постели ноги. Обулась. Потянулась. Боль в спине оказалась не просто чувствительной, почти свирепой. Что ж. Все равно придется сцепить зубы и встать. В туалет хотя бы... Поднялась.

– О, мама.

Бледное приведение в белых трусиках. Пригладила волосы. Нет. Без расчески с гривой не справиться. Влезла в футболку. Длиной она оказалась почти до колен. Натянула трико, подвернув штанины. Смотрится ужасно. А что делать? Выглянула в коридор. Дед возился на кухне. Маша прошмыгнула в туалет, потом закрылась в ванной. Дед деликатно прокричал сквозь дверь про чистое приготовленное полотенце.

– Черное. Лежит на машинке.

Прелесть какая. Маше не доводилось пользоваться столь необычным - с золотым узором громадным полотнищем: мягким, легким, красивым. У знакомых даже близко ничего подобного не водилось. Никогда. Интересно, откуда у деда сия красотища? Точно из фильма стащили, из какой-нибудь мелодрамы про тяжелую жизнь голливудской звезды. После душа девочка завернулась в полотенце целиком. Расплела косу. Мордашка отечная, как у боксера-профессионала, продувшего тяжелый матч. Левый глаз заплыл, на скуле кровоподтек. Еще и зеленка эта. Полный кошмар. Маша неожиданно вновь погладила удивительное полотенце. Ладонью. Оно не замурлыкало, ни по-русски, ни по-английски. Жаль. Вылезать из уютных объятий махрового иностранца не хотелось. Увы, пора. Не сидеть же в ванной целый день.

– Вот и я.

Замерла у двери, глядя деду в лицо. Пальцы рук за спиной сцеплены. Переминается с ноги на ногу - чучело.

– Я ужасная?

– Почему?

Удивился непонятливый дед. Он стоял у плиты в цветастом переднике, помешивал ложкой лапшу на сковородке. Худой забавный старикан. Маша объяснила.

– В смысле, страшная. Очень.

– Видывали и похуже. Честное слово.

– Где?

Дед выключил газ. Снял сковородку, водрузил на деревянную круглую подставку в центре стола. Рядом с гренками.

– Ничего, что без церемоний? У меня тут все очень просто устроено.

– Ты не ответил.

– В разных, разных местах, золотко.

– Был на войне?

– На многих войнах и конфликтах. Не будем об этом.

Его ласковая улыбка противоречила тону слов. Стало ясно, что тема закрыта. Без возражений.

– Голос командный.

– Прости. Привычка. Присаживайся. Будем завтракать. Вернее, обедать.

Маша, подвернув под себя ногу, устроилась на табуретке.

– Я ведь ничего о тебе не знаю. Ну, по большому счету. Мы не говорили об этом. Отчего-то. Верно?

Дед достал и выставил на стол: тарелки, бокалы, вилки.

– Согласен. Внесем ясность. Что ты хочешь услышать?

– Почему ты живешь один. И здесь? Мама ведь училась с твоим сыном в одной школе, в центре.

– Золотко. Я вдовец. Уже три года. Квартиру нашу, большую, продал. Купил себе жилье попроще. Деньги, лишние, отдал Алексею. Он мне ничего про тебя тогда не сказал. Абсолютно. Стервец!

– А как ты узнал?

Дед скривился, не спеша, положил порцию лапши, налил с краю озерко непонятного рыжего соуса из маленькой банки. Пододвинул к девочке.

– Приступай.

Но Маша с мысли не сбилась.

– Ты не ответил.

Илья Ильич ухаживал за собой сам: накладывал еду горкой, посыпал перцем, затем скрыл все это сооружение под толстым слоем загадочной подливки. Маша лизнула капельку со своей тарелки. Остро. Чуть сладко.

– У...

– Соевый. С рисом он еще вкуснее.

– Не увиливай.

Маша перескочила на "ты", вчера, почти случайно, из-за Макса. И возвращаться к прежнему тону общения не собиралась ни за какие коврижки.