Маски сброшены

– Неужели я наконец-то от тебя освобожусь?
– холодно произнесла Елизавета, пряча под своей холодностью обиду.
– А я-то думала, мне предстоит тяжелая битва!

Ворожеев панибратски похлопал её по плечу.

– Eh bien, que tu!20 - ухмыльнулся он.
– Разве я могу тебя разочаровать? Я предоставлю тебе такую битву, какой даже не видел сам Бонапарт. Я пущу в ход все средства.

– Зачем? Зачем тебе все это нужно?

– Затем, что тебе это не нужно, - просто объяснил он.

– Глупо было задавать этот вопрос, - с горечью произнесла Елизавета. Ты всегда все делал вопреки моим желаниям. Все твои поступки и действия сводились в конечном счете к тому, чтобы досадить мне. Тебе доставляло неописуемое удовольствие все то, что было неприятно мне.

– Не могу сказать, чтобы наш брак доставлял мне хоть какое-либо удовольствие, - пренебрежительно произнес он.
– Ты разочаровала меня как жена и как мать. Но для меня брак - священен. Мы повенчаны в церкви. Нас соединил Господь. Отречься от этого брака - все равно, что совершить святотатство.

Он произносил эти высокопарные фразы с иронией, смешанной с откровенной издевкой. Он знал, что его утонченные и подковыристые издевательства действовали на неё гораздо больнее, нежели грубые оскорбления. И он не упускал случая, чтобы их применить.

– Шут! Насмешник! Ничтожный и подлый человек!
– сквозь зубы прошипела Елизавета, стараясь сдерживать свой порыв ярости.
– Как я тебя ненавижу!

– Возможно ли это?
– с наигранным возмущением спросил Ворожеев. Возможно ли ненавидеть отца своего сына? Сына, которого обожаешь! Оскорбляя меня подобными словами, ты оскорбляешь своего сына. Нашего дорогого Алексиса. Ведь он - плоть от плоти моей. Не правда ли, забавно? Твой единственный сын - твоя гордость, твоя радость и смысл твоей жизни, - плоть от плоти моей. Тот, кого ты больше всего любишь, является продолжением и частью того, кого ты больше всего ненавидишь.

– Ты в этом уверен?
– непроизвольно вырвалось у Елизаветы.

– В чем именно? В том, что ты любишь Алексиса или в том, что ненавидишь меня? Или, может быть, в том, что Алексис - плоть от плоти моей?

От его последних слов Елизавету передернуло. Ее охватило волнение.

– Так какая же из моих уверенностей должна вызвать у меня сомнение? настаивал он.

– Вряд ли Алексиса можно назвать твоим продолжением, - несмотря на свое волнение, твердым, спокойным голосом заявила она.
– Слава богу, ему не передались от тебя твои отрицательные черты и повадки. Он куда более мое продолжение, нежели твое.

– И тем не менее он мой сын, - с гордостью произнес Ворожеев.
– В нем течет моя кровь. Он Ворожеев! Он единственный наследник древнего княжеского рода Ворожеевых!

Елизавета закрыла глаза и поднесла руки к вискам, словно сказанное причиняло ей огромную боль. Ворожеев окинул её злорадным взглядом.

– Ручаюсь, ты бы все на свете отдала, чтобы это было не так! ухмыльнулся он.
– Ты бы хотела, чтобы его отцом был кто-нибудь другой. Неважно - кто! Лишь бы не я!

– Это верно, - холодно ответила она.

– Но увы!
– развел руками он.
– Увы, для тебя и, к радости, для меня, я - отец Алексиса.

– Как знать!

– Право, если бы я не был так уверен в твоей высоконравственности и добродетели, подобное восклицание заронило бы в моей душе сомнения.

В этот момент на пороге кабинета показался Алексис. В руке он держал канделябр. Мерцающее пламя свечей освещало его прекрасное, благородное лицо, на котором едва заметны были следы тревоги.

– Матушка, что здесь происходит?
– обеспокоенно спросил он.
– Я услышал голоса и... Le pere21? Вы здесь? В такой час?

– Mais que tu es etonne, le fils?22 - развязным тоном произнес Ворожеев.
– Как-никак я нахожусь в спальне своей супруги.

– Перестань насмешничать!
– воскликнула Елизавета.

– К моему великому сожалению, эти двери для меня уже давно закрыты, с напыщенным вздохом произнес Ворожеев.
– И мне остается только одно: подобно влюбленному рыцарю, рискуя своей жизнью, пробираться в заветную комнату, дабы лицезреть даму своего сердца. Ты не представляешь, мой дорогой Алексис, как я истосковался по своей супруге и по тебе - своему сыну!

– Однако вам не нужно было приходить сюда ночью, да ещё тайно, - с нотками упрека произнес Алексис.
– Вы очень напугали матушку. И меня, признаться, тоже. А если бы вас приняли за грабителя? С вами ненароком могли сделать что-нибудь недоброе. Мне страшно об этом подумать!

– Страшно подумать?
– жалостливым голосом переспросил Ворожеев. Какое чуткое сердце у моего сына! Тебе небезразлична моя судьба?

– Конечно. Вы же мой отец.

– Как ты меня растрогал, мой дорогой Алексис! Позволь мне обнять тебя!
– Он протянул руки к сыну, однако тот не двинулся с места.
– Ну что же ты? Приди в мои объятия, мой дорогой Алексис!

– Простите меня, папа, - с сыновним почтением произнес тот, - но я не могу этого сделать. Я бы с удовольствием вас обнял... если бы ваши проявления чувств ко мне были искренними и не отдавали притворством.

– Стало быть, так! Ну что ж! Поскольку моя супруга и мой сын не оценили по достоинству мои высокие порывы и все жертвы, на которые я пошел, дабы иметь удовольствие видеть их и говорить с ними, то мне ничего не остается сделать, как...
– Он гордо выпрямился.
– Покинуть этот негостеприимный и суровый дом. Приношу свои извинения за доставленные неудобства: вам, моя дражайшая супруга, и тебе, сын.

Он принялся с притворной вежливостью перед ними раскланиваться.

– Убирайся, шут!
– раздраженно воскликнула Елизавета.

– Однако, моя дражайшая супруга, между нами остался один неулаженный вопрос, - напомнил Ворожеев.
– Алексис, ты не оставишь нас наедине?

Алексис вопрошающим взглядом посмотрел на мать. Она слегка улыбнулась и моргнула глазами, как бы давая ему понять, что он может не беспокоиться за нее. Алексис молча вышел.

– Что тебе нужно?
– грубо спросила Елизавета.

– Я насчет драгоценностей, которые принадлежат мне по праву, - нагло заявил Ворожеев.

– Можешь забирать то, что тебе удалось стащить, - надменно произнесла Елизавета.

– Стащить, - поморщился он.
– Повторяю: эти драгоценности мои по праву. Однако здесь далеко не все. И я хотел бы получить их в полном объеме.

– Ничего ты не получишь! А коли будешь настаивать, я предам тебя в руки полиции, как вора.

Он рассмеялся.

– Своего собственного мужа?
– с ехидством произнес он.
– Ты выставишь себя на посмешище.