Маски сброшены

– Но я изведал это чувство. А тот, кто однажды изведал большое чувство, не сможет довольствоваться малым.

– Тогда, возможно, вы совершили ошибку, - снисходительно произнесла она.
– Одну из тех, которые совершают многие. Одну из тех, которые совершила я. Ошибку, но не преступление.

Владимир улыбнулся. После разговора с ней ему стало легче. Она сумела подобрать именно те слова, которые ему необходимо было услышать.

– Ошибку? Пожалуй, - согласился он.
– Но какие последствия! Прошло уже пять лет, а меня до сих пор преследует этот ад.

– Подобные события всегда оставляют в душе след, - задумчиво произнесла Елизавета.
– Даже когда нам кажется, что все позади и мы излечились от пережитых разочарований, страхов, страданий, но этот след все равно порой напоминает о себе.

Она замолчала и какое-то время продолжала молчать. Он смотрел на нее, терпеливо выжидая, когда вновь заговорит. И поскольку его тема об угрызениях совести была уже завершена и исчерпана, теперь на очереди стояла её тема. Ему хотелось, чтобы за его откровениями последовали её откровения. Его интересовала каждая мелочь её жизни, каждая её тайна, каждая сторона её характера и каждое проявление её души. Ему хотелось узнать, что стоит за её фразами: "мне тоже довелось страдать", "мне гораздо более знакомо угрызение совести за свой обман" и "...ошибку... одну из тех, которые совершила я". Ему хотелось, чтобы она разрешила все слухи и сплетни, которые ходили о ней, и которые ему поведал Узоров.

Наконец, не выдержав её молчания, он произнес:

– Мы очень много говорили обо мне. Я думаю, было бы вполне естественно с моей стороны - попросить вас рассказать о себе.

– Со мной судьба тоже была коварна и жестока, - сразу же отозвалась она на его просьбу.
– Она сыграла со мной злую шутку. Настолько злую, что её последствия мучают меня до сих пор. Не знаю, можно ли сравнить ваш ад с моим. Мой ад, пожалуй, менее суров, но более продолжителен. Мне довелось испытать многое, но я не теряла ребенка. А мне кажется, нет ничего ужаснее, чем потерять ребенка. Я помню, когда Алексису было четыре года, он тяжело заболел. У него был сильный жар. Я не отходила от его постели и молилась, чтобы он поправился. Мне казалось, если он умрет, я умру вместе с ним.

– Мой сын, - с огромной горечью произнес Владимир.
– Как я его ждал и как я о нем мечтал. Я представлял, как буду водить его на прогулки, учить его верховой езде, брать его в свои путешествия.

– А я очень боялась, что не смогу воспитать сына должным образом, не смогу привить ему те качества, которые должны быть у настоящего мужчины. Я боялась, что под влиянием моей чрезмерной материнской любви он может вырасти избалованным, слабовольным. Мой муж - князь Ворожеев не участвовал в воспитании сына. Он считал это обязанностью гувернеров. Впрочем, пожалуй, это и к лучшему.

– У вас чудесный сын, Елизавета Алексеевна, - сказал он.

– Да, - с нежностью и гордостью произнесла она.
– И я благодарна за это Богу.

– Впрочем, иначе и быть не могло. У такой замечательной матери не мог вырасти плохой сын.

Он посмотрел на неё взглядом, полным восхищения и нежности. И снова его взгляд взволновал её.

– Как удивительно, - не отводя от неё взгляда, задумчиво произнес он.
– Мне кажется, будто мы знакомы целую вечность. Мы так хорошо понимаем друг друга и быстро сходимся во мнениях, словно наши души имеют единое происхождение. Еще в первый день нашего знакомства у меня возникло такое ощущение, будто вы - часть меня.

– Но к сожалению, я - часть другого человека, - сказала Елизавета.

– Очевидно, именно того человека, с которым вы собираетесь развестись?
– с некоторой иронией подметил Владимир.

– Вам это известно?
– удивилась она.
– Впрочем, о моем разводе наверняка уже злословит весь Петербург. И каждый пытается по-своему истолковать причину этого развода.

– И в чем же истинная причина?

– Причина проста: я хочу быть свободной от человека, который мне ненавистен и отвратителен. И больше ничего. Но многие почему-то считают, что в простом и очевидном всегда кроется какой-то подвох.

– Вы любили своего мужа?

– Я была очарована им, - с грустью произнесла Елизавета.
– Он казался мне красивым, элегантным и обходительным. В то время я была молоденькой девчонкой, подверженной влиянию своей маменьки. Она горячо способствовала моей помолвке с князем Ворожеевым. Я принимала нашу помолвку как нечто должное и обязательное в жизни каждой барышни. Я уважала и почитала своего будущего мужа, как того и требовалось от благовоспитанной девушки. Но когда перед алтарем я давала священную клятву, я уже была сильно в нем разочарована. И тем не менее я дала эту клятву, зная о том, что каждое слово в ней - ложь, и я вышла за него замуж, заранее предвидев, что этот брак обречен. У меня были очень веские причины, чтобы пойти на это. Скажите, Владимир Елисеевич, вы когда-нибудь ощущали свою беспомощность перед судьбой? Скажите, вам приходилось когда-нибудь следовать по предложенному ей пути, изначально зная, что этот путь неверный?

– Да, пожалуй, - ответил он.

– Тогда вы, должно быть, понимаете меня?

– Да, понимаю. Но даже если вы долгое время шли по неверному пути, никогда не поздно сменить направление.

– Именно это я и пытаюсь сделать!

– И если вам кажется, что вы одна с этим не справитесь, - прибавил он, - знайте, что есть человек, готовый всегда помочь вам и поддержать вас.

Кончиками пальцев он дотронулся до её руки. От этого легкого прикосновения теплая волна нежности и блаженства пробежала по её телу. На её глаза едва не накатились слезы. Уже в который раз она поймала себя на том, что рядом с этим человеком её душу охватывают необычные чувства.

Полностью поглощенные друг другом, они не заметили, как в гостиную вошел Алексис и нерешительно остановился. Некоторое время он с изучающим и серьезным видом наблюдал за матерью и сидящим напротив неё человеком,

– Добрый вечер, граф!
– негромко поздоровался Алексис.

Владимир отстранился от Елизаветы и повернул голову в сторону, откуда прозвучало это приветствие. Увидев Алексиса, он дружелюбно улыбнулся ему и произнес:

– Добрый вечер, сударь!

– Анфиса не предупредила меня, что у вас гости, матушка, - как бы извиняясь за свое вторжение, произнес Алексис.

– Ни о чем не беспокойся, - сказала Елизавета.
– Ты доставишь нам большую радость, если присоединишься к нам.

– С удовольствием.

С появлением Алексиса их разговор приобрел иной характер. В нем больше не было мрачных откровений и душеизлияний. Вместо этого в нем появился смех и легкость. Они приятно провели ещё целый час, беседуя на разные, ничем не связанные между собой темы. Они говорили о музыке, и при этом мужчины не забыли в очередной раз восхвалить музыкальные способности Елизаветы. Они говорили о светских развлечениях, и Елизавета с Владимиром поведали Алексису о рауте в доме госпожи Пилевской, на котором познакомились. Они даже немного пофилософствовали о том, в чем состоят преимущества и недостатки деревенского быта и городского.

Когда граф Владимир Вольшанский ушел, перед этим горячо попрощавшись и бросив на Елизавету пламенный взгляд, Алексис с важным и в то же время озорным видом произнес:

– По-моему, он влюблен в вас, матушка.

– Откуда такие предположения?

– Я заметил, как он на вас смотрел, как с вами обращался.

– И как же?

– Нежно, пламенно, восхищенно, влюбленно, - с расстановкой и придыханием произнес Алексис.

– А ты, оказывается, шпион, - пожурила его мать.