Мастер

Старшина задумался, потом ровным голосом спросил:

– На раздумья сколько дашь?

– Минут пять, – ответил Артем.

– Сурово, – покачал головой старшина.

– Чтобы понять, чего сердце хочет, и того не надо, – улыбнулся Артем. – А голову сколько ни ломай – все равно не угадаешь.

– И то верно, – кивнул старшина и уставился на ели; потом, помедлив и тяжело вздохнув, поинтересовался: – Семья-то моя как?

– Семью отсюда забрать не можешь, – отрезал Артем. – Переходы людей между мирами крайне нежелательны, да и не готовы к этому ни твоя жена, ни дети. Ты сам, когда сюда попал, помнишь, как мучился? А ты ведь разведчик. Адаптироваться умеешь. Стаж – ого-го. А они? Что они видели, кроме своей деревеньки?

– Да и не надо им там ничего видеть, – махнул рукой староста. – Грязь там одна. И я не хочу там ничего видеть. Хлебнул уж своего.

– Выйди в отставку, возьми надел, стань фермером, – посоветовал Артем.

– Надо было, – согласился староста. – Дурак был, давно надо было. Но ведь я здесь то и нашел. А там – банкиры, проценты, кредиты, договора, приватизация земли… Тоже геморрой порядочный. Я пахать, сеять хочу, летом с мальцами на речку сходить, а не в судах торчать.

– Ну, решай, старшина, – произнес Артем. – Второго такого шанса не будет. Я от тебя сейчас к другому иду, надо его в свое время вернуть. Только в те условия, из которых он сюда попал, ему уже не надо. Бессмысленно. Поэтому мы для него кое-что подготовили. Но он выбирать не сможет. Тебе – после того, что ты здесь прошел, решил и сделал, – дальше старшиной служить тоже смешно. Но ты можешь выбирать. Хочешь – в Америку тебя выведу, сразу с гражданством. Хочешь – туда же, под Псков, старшиной, но наследство от дядюшки, о котором никогда не слышал, на следующий день получишь. Хочешь – деньги, а хочешь – тот же земельный надел.

– А остаться могу? – неожиданно спросил старшина.

– Можешь, – кивнул Артем. – Ты здесь прижился, так что воля твоя.

– Так я останусь. И знаешь, парень, не оттого, что с семьей расстаться не хочу. Нашел я здесь себя. Хорошо мне. Сеять, пахать, жать – вот для чего я был рожден, оказывается, да понял поздно. А места здесь, парень, какие! Эх! И экологию ту самую лет четыреста здесь еще никто не испоганит. А в Америке твоей в том времени хоть пятачок землицы чистой найти можно? То-то. Ты сюда летом приезжай – загляденье. Землицы у меня вдосталь. Избу справил. Уважают все вокруг. Старостой избрали. Молодой барон привечает, как и старый. Эх, отдал Богу душу, жаль, добрый мужик был. Детишек, мал мала меньше, шестеро по лавкам. Ну что еще надо? Думаешь, я все это на самолеты, пулеметы да автомобили снова променяю? Ни в жизнь. Не нужно мне оно все, только теперь понял. Никуда я, парень, не пойду. Спасибо тебе, не надо. Здесь век дожить хочу.

– Ну, что ж, – улыбнулся Артем. – В добрый путь, староста.

– Прощай, парень.

Артем спрыгнул с саней, но в снег так и не попал, а растаял в воздухе.

– Эх, залетная, пошла, – рявкнул старшина, подхлестывая вожжами лошадку, и затянул во всю мощь своих легких: – Степь да степь кругом…

Глава 68 ВТОРОЙ ШАНС

Снова заунывно выл в печной трубе ветер. Снова метель мела за плотно закрытыми ставнями мирного эстляндского домика. Снова мирно потрескивали в камине дрова. Снова Петр сидел за столом в своей гостиной. Но теперь ему хотелось выть. И черные мысли вяло приходили из мерзлой пустоты: “Член регентского совета, министр внутренних дел, министр двора, посол при дворе ее величества королевы Англии, командир Эстляндского полка, советник наместника Эстляндского – все в прошлом. В прошлом огонь битвы при Ямбурге, в прошлом ярость морской баталии. В прошлом знакомство с Фрэнсисом Дрейком, потрясающим сейчас основы испанского владычества на морях. В прошлом величие одного из самых влиятельных сановников королевства. В прошлом придворные интриги, в прошлом фальшивые друзья, в прошлом заклятые враги. В прошлом великие проекты, в прошлом великие амбиции. Покой, молчание, забвение.

Почему, отчего, зачем все это было? Я, волей которого двигались армии, закладывались крепости, разрушались города, сижу у камина в домике, затерянном среди эстонских полей, и кутаюсь в шерстяную накидку – не мерзну, а боюсь нового приступа ревматизма. Я, который еще недавно противостоял воле первого министра, барона Оладьина, теперь воюю с ленивым слугой, который вечно норовит подать недостаточно горячее молоко.

Анне, моя милая Анне. Почему ты так рано покинула меня? Ты, стойко перенесшая мое заточение, ты, всегда бывшая в дни побед и в дни неудач… Почему тебя нет сейчас, когда ты больше всего нужна? Я виноват перед тобой, не отдал и десятой доли того тепла, которое ты мне дарила. Всегда был чем-то занят. Даже не сидел рядом в последние твои часы, потому что был с инспекционной поездкой в Пскове. Врач сказал, что в бреду ты звала меня, а я даже не поспешил с возвращением. Государственные дела, будь они трижды прокляты! Великие цели… Зачем? Чтобы в начале пятого десятка вот так сидеть у камина и понимать, что жизнь кончена? Я построил флот, но не сделал счастливой женщину, которая меня любила…

Зачем я вообще пошел в эту дурацкую экспедицию? Ах, да, нужны были деньги. Деньги – это наше все. Зачем? Марина потеряла мужа, Сашенька отца. Для них я умер. Эта моя жизнь – вторая. Другая, в другом мире, в другой роли. Тело осталось прежним, а я… Тот человек погиб, но нечто, жившее в нем, предприняло вторую попытку. И вот я снова умираю. Понимая, что так и не нашел главного, ради чего стоило жить. Лучше бы меня убила та чертова рея, – он инстинктивно потрогал шрам на лице„ – Это тело может жить еще долго, но барона Назарова больше нет, как исчез за десять лет до того кандидат исторических наук Петр Назаров. Смогу ли я пройти третьим путем? Но куда? У меня уже нет сил. Надо решаться…”

Дверь со скрипом приоткрылась, и на пороге появился Тыну, по-старчески закутанный в шерстяной платок:

– Приехал гонец, говорит, по срочному делу.

– Какие могут быть у меня теперь срочные дела? – грустно произнес Петр, глядя куда-то сквозь своего секретаря.

– Говорит, очень срочно, – Тыну поежился под недовольным взглядом хозяина.

– Зови, – недовольно бросил Петр.

…Вошедший был весь покрыт снегом, еще не успевшим растаять. По тому, как раскраснелись его щеки, было видно, что он галопом скакал через пургу.

– Вам письмо от барона Оладьина, – произнес он, подавая свернутую трубкой бумагу.

– Можешь идти, – сказал Петр, принимая послание. – Тебя накормят. И согреешься.

– Мне приказано дождаться, пока вы прочитаете, и убедиться, что выполните небольшую просьбу барона, изложенную в конце, – отчеканил молодой человек. – Кроме того, я должен сообщить нечто важное на словах.

– Хорошо, присядь и жди, – кивнул Петр и, развернув лист, углубился в чтение.

Милый друг, – писал Оладьин, – возможно. Вам известно, что после отставки я удалился в свое имение в Карелии, где решил посвятить себя некоему занятию, которое держу в строгой тайне от посторонних глаз и даже от членов своей семьи. В занятии этом вижу теперь смысл своей жизни. К нему Вы подвигли меня своим необычным рассказом о возможных грядущих событиях. Приняв на себя сию тайную миссию, я полностью удалился от мира и даже подумываю об уходе в монастырь. Впрочем, это не столь существенно. Написать же это письмо меня побудило известие, что некая известная нам обоим персона, близкая к нашему дражайшему монарху, девичьей чести которой Вы нанесли серьезное оскорбление в бытность свою на министерском посту, питает намерения отомстить вам. Следуя этим своим желаниям, она убедила Его Величество произвести расследование ваших финансовых операций во время пребывания в государственных чинах, а также фактов злоупотребления властью в пользу коммерческих интересов эстляндских купцов. Мне также стало известно, что в ходе этого расследования вскрылись факты, могущие привести Вас не только к заключению в острог, но и на плаху. Памятуя о нашей былой совместной службе, а также не желая, чтобы Вы под пыткою или в иных обстоятельствах выдали знания о возможном грядущем, коими обладаете, я хочу предупредить Вас. Бегите. Бегите в Польшу, где Вас еще помнят как доброго союзника, всегда отстаивавшего интересы короля Стефана Батория при североросском дворе. В конце своего письма хочу заверить, что, несмотря на серьезную вражду, которая проявилась между нами в последние годы, я более зла на Вас не держу и ото всей души прощаю Вас за все недоброе, содеянное против меня. Надеюсь также, что и Вы по-христиански простите мне все неблаговидные действия, кои предпринимал я против Вас в пылу политической борьбы. Письмо сие прошу сжечь, дабы, попав в руки к недоброжелателям, оно не смогло помешать моей тайной работе во имя грядущего процветания Северороссии.

Храни Вас Бог.

Искренне Ваш

барон Александр Оладьин

Петр поднял глаза на гонца. Тот скользнул взглядом с письма на огонь, пляшущий в камине. Убедившись, что пламя поглотило свиток, Петр спросил:

– Что ты хотел мне передать устно?

– По пути я обогнал отряд, посланный для вашего ареста, – быстро отозвался гонец. – Вам надо спешить.

– Сколько у меня времени? – спросил Петр.

– Не знаю, – пожал плечами молодой человек, – думаю, часа два. Но, может, и меньше.

– Хорошо, – кивнул Петр. – Можешь идти.

– Что мне передать хозяину? – осведомился гонец.

– Скажи, что зла я на него тоже не держу и все, о чем он просит, выполню.

– Слушаюсь, – произнес молодой человек, поклонился и вышел.

После ухода гонца Петр минут пять посидел, молча глядя на горящие в камине дрова, потом поднялся и негромко произнес:

– Что же, может, это и к лучшему. По крайней мере бежать в Польшу, чтобы пить там горячее молоко и страдать от ревматизма, – уж точно смешно. По крайней мере не придется вскрывать вены. Все сделают за меня.

Он прошел в кабинет, сел за стол, что-то писал там четверть часа, потом поднял колокольчик и позвонил. На пороге возник Тыну.

– Собирайся, – сказал Петр. – С этим письмом ты немедленно отправишься в Петербург.

– Может, с утра? – заскулил Тыну.

– Я сказал – немедленно! – гаркнул Петр. – Если через полчаса еще будешь в поместье, шкуру спущу.

– Слушаюсь, – склонился обескураженный Тыну. Приказаний в таком тоне он не слышал от своего хозяина уже несколько месяцев.