Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

* * * На дальнем горизонте, Как сумеречный обман, Закатный город и башни Плывут в вечерний туман. Играет влажный ветер На серой быстрине; Траурно плещут весла Гребца на моем челне. В последний проглянуло Над морем солнце в крови, И я узнал то место — Могилу моей любви. <1911> * * * Тихая ночь, на улицах дрема, В этом доме жила моя звезда; Она ушла из этого дома, А он стоит, как стоял всегда. Там стоит человек, заломивший руки, Не сводит глаз с высоты ночной; Мне страшен лик, полный смертной муки, — Мои черты под неверной луной. Двойник! Ты, призрак! Иль не довольно Ломаться в муках тех страстей? От них давно мне было больно На этом месте столько ночей! <1911> * * * Племена уходят в могилу, Идут, проходят года, И только любовь не вырвать Из сердца никогда. Только раз бы тебя мне увидеть, Склониться к твоим ногам, Сказать тебе, умирая: Я вас люблю, madame! <1911> * * * Я в старом сказочном лесу! Как пахнет липовым цветом! Чарует месяц душу мне Каким-то странным светом. Иду, иду, — и с вышины Ко мне несется пенье. То соловей поет любовь, Поет любви мученье. Любовь, мучение любви, В той песне смех и слезы, И радость печальна, и скорбь светла, Проснулись забытые грезы. Иду, иду, — широкий луг Открылся предо мною, И замок высится на нем Огромною стеною. Закрыты окна, и везде Могильное молчанье; Так тихо, будто вселилась смерть В заброшенное зданье. И у ворот разлегся Сфинкс, Смесь вожделенья и гнева, И тело и лапы — как у льва, Лицом и грудью — дева. Прекрасный образ! Пламенел Безумием взор бесцветный; Манил извив застывших губ Улыбкой едва заметной. Пел соловей — и у меня К борьбе не стало силы, — И я безвозвратно погиб в тот миг, Целуя образ милый. Холодный мрамор стал живым, Проникся стоном камень — Он с жадной алчностью впивал Моих лобзаний пламень. Он чуть не выпил душу мне, — Насытясь до предела, Меня он обнял, и когти льва Вонзились в бедное тело. Блаженная пытка и сладкая боль! Та боль, как та страсть, беспредельна! Пока в поцелуях блаженствует рот, Те когти изранят смертельно. Пел соловей: «Прекрасный Сфинкс! Любовь! О любовь! За что ты Мешаешь с пыткой огневой Всегда твои щедроты? О, разреши, прекрасный Сфинкс, Мне тайну загадки этой! Я думал много тысяч лет И не нашел ответа». 1920

Анджело Полициано

583. Эпитафия фра Филиппо Липпи [7]

Здесь я покоюсь, Филипп, живописец навеки бессмертный. Дивная прелесть моей кисти — у всех на устах. Душу умел я вдохнуть искусными пальцами в краски, Набожных души умел голосом бога смутить. Даже природа сама, на мои заглядевшись созданья, Принуждена меня звать мастером равным себе. В мраморном этом гробу меня успокоил Лаврентий Медичи, прежде чем я в низменный прах обращусь. 1914

7

Эпитафия сочинена Полицианом и вырезана на могильной плите художника в Сполетском соборе по повелению Лаврентия Великолепного.

Аветик Исаакян

584.

Схороните, когда я умру, На уступе горы Алагяза, Чтобы ветер с вершин Манташа Налетал, надо мною дыша. Чтобы возле могилы моей Колыхались пшеничные нивы, Чтобы плакали нежно над ней Распустившие волосы ивы. 1915

585.

Во долине, в долине Салнo боевой, Ранен в грудь, умирает гайдук. Рана — розы раскрытой цветок огневой, Ствол ружья выпадает из рук. Запевает кузнечик в кровавых полях, И, в объятьях предсмертного сна, Видит павший гайдук, видит в сонных мечтах, Что свободна родная страна… Снится нива — колосья под ветром звенят, Снится — звякая, блещет коса, Мирно девушки сено гребут — и звучат, Всё о нем их звенят голоса… Над долиной Салнo туча хмуро встает, И слезами увлажился дол. И сраженному черные очи клюет Опустившийся в поле орел… 1915

586.

Словно молньи луч, словно гром из туч, Омрачен душой, я на бой пошел. Словно стая туч над зубцами круч, Милый друг сестра, брат твой в бой пошел. А утихнет бой — не ищи меня В удалой толпе боевых друзей, Ты ищи, сестра, воронa коня, Он копытом бьет в тишине полей. Не ищи, душа, не ищи дружка На хмельном пиру, средь товарищей. Взвоет горный ветр, кинет горсть песка В твоего дружка на пожарище. И чужая мать, неродная мать Будет слезы лить над могилою, Не моя сестра — горевать, рыдать, Рассыпать цветы над могилою… 1915

587.

Быстролетный и черный орел С неба пал, мою грудь расклевал, Сердце клювом схватил и возвел На вершины торжественных скал. Взмыл сурово над кручами гор, Бросил сердце в лазоревый блеск, И вокруг меня слышен с тех пор Орлих крыл несмолкаемый плеск. 1915

588.

Да, я знаю всегда — есть чужая страна, Есть душа в той далекой стране, И грустна, и, как я, одинока она, И сгорает, и рвется ко мне. Даже кажется мне, что к далекой руке Я прильнул поцелуем святым, Что рукой провожу в неисходной тоске По ее волосам золотым… 1915

Закрис Топелиус

589. Млечный путь

Погашен в лампе свет, и ночь спокойна и ясна, На памяти моей встают былые времена, Плывут сказанья в вышине, как перья облаков, И в сердце странно и светло, печально и легко. И звезды ясно смотрят вниз, блаженствуя в ночи, Как будто смерти в мире нет, спокойны их лучи. Ты понял их язык без слов? Легенда есть одна, Я научился ей у звезд, послушай, вот она: Далёко, на звезде одной, в величьи зорь он жил, И на звезде другой — она, среди иных светил. И Саламu звалась она, и Зуламuт был он, И их любовь была чиста, как звездный небосклон. Они любили на земле в минувшие года, Но грех и горе, ночь и смерть их развели тогда. В покое смерти крылья им прозрачные даны, И жить на разных двух звездaх они осуждены. Сны друг о друге в голубой пустыне снились им, Меж ними — солнечный простор сиял, неизмерим; Неисчислимые миры, созданье рук творца, Горели между ним и ей в сияньи без конца. И Зуламит в вечерний час, сжигаемый тоской, От мира к миру кинуть мост задумал световой; И Салами в тоске, как он, — и стала строить мост От берега своей звезды — к нему, чрез бездну звезд. С горячей верой сотни лет упорный длился труд, И вот — сияет Млечный Путь, и звездный мост сомкнут; Весь охватив небесный свод, в зенит уходит он, И берег с берегом другим теперь соединен. И херувимов страх объял; они к творцу летят: «О господи, чтo Салами и Зуламит творят!» Но всемогущий им в ответ улыбкой просиял: «Я не хочу крушить того, что жар любви сковал». А Салами и Зуламит, едва окончен мост, Спешат в объятия любви, — светлейшая из звезд, Куда ни ступят, заблестит на радостном пути, Так после долгих бед душа готова вновь цвести. И всё, что радостью любви горело на земле, Что горем, смертью и грехом разлучено во мгле, — От мира к миру кинуть мост пусть только сил найдет, — Верь, обретет свою любовь, его тоска пройдет. 1916

590. Летний день в Кангасала

Качаюсь на верхней ветке И вижу с высоких гор, Насколько хватает зренья, Сиянье синих озер. В заливах Лэнгельмэнвеси Блестит полоса, как сталь, И нежные волны Ройнэ, Целуясь, уходят вдаль. Ясна, как совесть ребенка, Как небо в детстве, синя, Волнуется Весиэрви В ласкающем свете дня. На лоне ее широком — Цветущие острова, Как мысли зеленой природы, Их нежит воли синева. Но сосны сумрачным кругом Обстали берег крутой, На резвую детскую пляску Так смотрит мудрец седой. Созревшие нивы клонят Лицо к озерным зыбям, Цветы луговые дышат Навстречу летним ветрам. Финляндия, как печален, А всё красив твой простор! И златом и сталью блещет Вода голубых озер! Звучит и печаль и радость В напевах финской струны, И в мерном качаньи песен — Игра зыбучей волны. Я — только слабая птичка, Малы у меня крыла. Была б я орлом могучим И к небу взлететь могла, — Летела бы выше, выше, К престолу бога-отца, К ногам его припадая, Молила бы так творца: «Могучий владыка неба, Молитве птички внемли: Ты создал дивное небо! Ты создал прелесть земли! Сиять родимым озерам В огне любви нашей дай! Учи нас, великий боже, Учи нас любить наш край!» 1916

М. А. Волошин

Жозе-Мария Эредиа

591. Бегство кентавров

Сорвавшись с дальних гор гудящею лавиной, Бегут в бреду борьбы, в безумьи мятежа. Над ними ужасы проносятся, кружа, Бичами хлещет смерть, им слышен запах львиный… Чрез рощи, через рвы, минуя горный склон, Пугая гидр и змей… И вот вдали миражем Встают уж в темноте гигантским горным кряжем И Осса, и Олимп, и черный Пелион… Порой один из них задержит бег свой звонкий, Вдруг остановится, и ловит запах тонкий, И снова мчится вслед родного табуна. Вдали, по руслам рек, где влага вся иссякла, Где тени бросила блестящая луна, — Гигантским ужасом несется тень Геракла… 1904

Эмиль Верхарн

592. Осенний вечер

В дикой скачке тучи скачут, Тучи в пляске завились. Эй, Луна, берегись! Мгла гудит и разрывается, И деревья на полях То застонут, то заплачут, Выгибаются… Эй, Луна, берегись! Желтый лик больной Луны Мертвый пал в зеркальность пруда, Раздробясь о грань волны, Окруженный бледной просинью, — Это ветер свадьбу правит с Осенью. Эй, Луна, берегись! Как тяжелый всадник, рвется ураган, В двери бьет размашисто и хлестко, И гуляет, буйный, распален и пьян, С рыжей Осенью по дальним перекресткам. Эй, Луна, берегись! Этот лик святой и чистый, Звезд лампады, нимб лучистый Здесь не к месту средь разгула Пьяного, тяжелого, Там, где Осень с Ветром потеряли голову… В судоргах объятий Вздохи всё короче. Беспредельность ночи… Да лишь лес кричит из вихря и тумана Под ударами ночного урагана. Эй, Луна, берегись! Рыщут псы, и липнет грязь на лапах. От полей идет сырой и пьяный запах. И на юг, на север, на восток — повсюду Разлилось дыханье похоти и блуда, Как кошмар прерывистый и рдяный. Ветер с Осенью распутною и пьяной В буйных судоргах упали и сплелись. Эй, Луна, берегись! И собаки воют, точно волки. 1905

593. Ужас

В равнинах Ужаса, на север обращенных, Седой Пастух дождливых ноябрей Трубит несчастие у сломанных дверей — Свой клич к стадам давно похороненных. Кошара из камней тоски моей былой В полях моей страны унылой и проклятой, Где вьется ручеек, поросший бледной мятой, Усталой, скучною, беззвучною струей. И овцы черные с пурпурными крестами Идут послушные, и огненный баран, Как скучные грехи, тоскливыми рядами. Седой Пастух скликает ураган. Какие молнии сплела мне нынче пряха? Мне жизнь глядит в глаза, и пятится от страха… <1910>