Мать ветров

— Дядя Али! — радостно воскликнула Лиза и вышла на дорожку. — Здравствуй! Как тебе мои клумбы?

— Они прекрасны, — улыбнулся Али и пожал серую от земли руку бывшей подопечной.

Лиза отсидела за убийство своего ребенка положенный срок, в тюрьме выучилась ухаживать за комнатными растениями, а на свободе ее взяли следить за территорией вокруг университета. К оранжереям и опытным посадкам глупенькую девушку, естественно, не подпускали, но за клумбами, дорожками и скамейками она смотрела просто замечательно.

— Ты еще розы на той стороне не видывал. Да понимаю, не до того тебе нынче, — сказал приковылявший от своего домика сторож. — Твой лекцию какую-то читают... Сколько народу набежало, страсть! Ну, иди, иди.

Али благодарно поклонился сторожу, подмигнул Лизе — и замер на мгновение.

Как просто! Душистый летний день, голубые глаза девушки под стать небу, солнце в лучиках морщин старого сторожа, неповторимое очарование грузных университетских стен...

И было ли дело этому свету, этим нежным цветам до страшного прошлого Лизы? Что значил ее поврежденный ум, если руки творили чудеса? Что случилось со сторожем, который лет шесть или семь назад презрительно сплюнул и выругался, когда понял все про него и Марчелло?

— Постараюсь вечером посмотреть на твои розы, Лиза.

С той стороны дверей дежурил знакомый чекист. А вот у самой лекционной аудитории их было трое, не считая Саида.

— Что случилось? Ко мне прибежал студент Марчелло, сказал, университет кишмя кишит твоими ребятами, а его самого нигде нет.

— С ним все в порядке, сам слышишь, — ответил Саид и отвел брата в сторонку. — С ним все в порядке, а вот рукопись украли и... Али, твоего Марчелло хотели отравить. Вскрыли кабинет, подмешали в чай яд, пока мы ходили в музей.

— Опять! — застонал Али, стукаясь затылком о стену. — В Пиране чуть не застрелили, здесь чуть не отравили... Что вы придумали? Чтобы он пересказал основные идеи своей работы как можно большему числу студентов?

— Угу. А до начала лекции устроили суету и хмурые морды. На всякий случай. Пусть бы та тварь, если она следит за университетом, какое-то время думала, что все получилось.

— Моя помощь нужна?

— Иди в аудиторию. Марчелло держится отлично, но его здорово разозлила кража рукописи. С тобой и ему будет спокойнее, и лишняя пара глаз пригодится. Смотри за людьми, ага?

… Голос. Этот необыкновенный голос впервые зазвучал в подпольных кружках Пирана, после — в день взятия Сыри, в весеннем вихре революции. Его закалили выступления в городах и деревнях молодой Республики, отшлифовали бесчисленные лекции в университете. С каждым годом низкий, бархатный голос зверя становился богаче и ярче, с каждым годом Али все безнадежнее сходил с ума, когда слышал звучный рык днем — и вспоминал, каким страстным бывает шепот ночью...

— Давайте подведем предварительный итог. Итак, самые крупные державы нашего севера, Грюнланд, Ромалия, Лимерия и, по всей видимости, Саори перешли к новой форме общественного устройства. То же самое касается Корнильона на западе. Что можно сказать об ушедшей форме? Мы помним, как прежде производили продукцию, и как шла торговля. Главную роль в жизни этих стран играли крупные помещичьи хозяйства, которые в основном сами себя обеспечивали. Торговля и города играли роль третьестепенную, товарообмен строился по формуле: Т — Д — Т. Что это значит?

— Товар обменивали на деньги, чтобы на эти деньги купить другой товар, — ответил студент с предпоследнего ряда. — Стоимость в ходе обмена не меняется, различны только потребительные стоимости товаров.

— Галерка не дремлет? — усмехнулся Марчелло. — А мы-то в юности забирались подальше, надеясь выспаться... Молодежь нынче пошла! А мы переходим ко второй, куда более таинственной, даже алхимической формуле современности: Д — Т — Д’.

— За деньги покупают товар, чтобы продать его и получить еще большие деньги, — бойко проговорила девушка, на этот раз из первых рядов. — Вот тут стоимость меняется.

— И под носом у преподавателя не дрыхнут, да что ж с вами сделаешь... Верно! Практически философский камень, из олова получаем золото, из денег получаем больше денег, потому что для покупателя товар дороже, чем для продавца, и таким образом возрастает стоимость. Переходим к следующему вопросу!

— Вот когда ты из олова получишь золото, тогда и перейдешь к следующему вопросу! — весело выкрикнул студент аккурат из середины зала.

— Ну-у-у, я видел, как дерево покрывают золотой краской из олова, — Марчелло с надеждой посмотрел на Али, потом перевел взгляд на дотошного ученика: — Нет, не пойдет? Жаль! Тогда ты нам скажи, откуда берется прибавок.

— Из товара. В том случае, если это такой специфический товар, как труд, ведь труд сам производит потребительную стоимость. Владелец средств производства — мануфактуры, завода или еще чего-то подобного — покупает рабочую силу. Он оплачивает ее как всякий товар, исходя из того, сколько стоит ее производство. В случае рабочей силы это деньги на еду, одежду, жилье... в общем, чтобы рабочий мог работать. Только эта оплата эквивалентна примерно половине рабочего дня, а то и меньше. Остальное время рабочий трудится исключительно на своего нанимателя, производя прибавочную стоимость.

— Секрет превращения олова в золото заключается в том, чтобы вместо олова взять золото. Прекрасно. А теперь я предлагаю несколько иначе посмотреть на эту формулу: Д — Т — Д’. Прежде всего — на товар. Чтобы купить такой товар, как труд, нужно найти самого носителя труда, то есть человека. И этот человек должен быть свободным. Во время революции в Пиране все мы требовали свободы, но подразумевали под этим словом совершенно разные вещи. Мы с товарищами требовали свободы от власти помещиков, от прихотей мастеров, от цеховых пережитков, от самодурства глав семей, в конце концов. Мы хотели, чтобы человек свободно распоряжался собой и сам строил свою жизнь, чтобы все граждане страны получили равные права вне зависимости от происхождения, имущества, пола... А те, другие — они тоже хотели свободного человека. Свободного от средств к существованию, от средств производства, чтобы он мог свободно продать свой труд. Новый собственник, чья власть зиждется не на владении землей, а на владении капиталом, говорит рабочему: «Ты свободен. Ты волен выбирать: подыхать тебе с голоду или пахать на меня», — Марчелло указал рукой на формулу, записанную на доске, и медленно, веско произнес, чеканя каждый слог: — Вот что такое свобода частной собственности, за которую в последнее время ратуют некоторые наши товарищи.

В глубокой тишине аудитории, заполненной людьми до отказа, раздался робкий голос девушки, сидевшей у самой двери:

— Простите, можно...

Али присел на корточки рядом с ней и подбодрил ее улыбкой. Девушка встала, вздохнула полной грудью и сказала уже громче:

— Можно спросить? Я совсем недавно в Блюменштадте. Сюда бежали мои дядя и тетя, они вместе с вами участвовали в ромалийской революции, теперь я приехала к ним. Я два года работала на пиранской фабрике, мы даже пытались бастовать... Не вышло. И наш хозяин...

— Собственник фабрики, — мягко поправил Марчелло. — Что он сделал или сказал?

— Он сказал нам, что мы — как неблагодарные дети. Что он для нас как добрый отец, как взрослый. Он владеет фабрикой и отвечает за каждую, даже самую завалящую деталь. Он все это купил за свои деньги, он заработал их и вложил в дело. И это доброе дело, ведь мы, глупые, неспособные к ответственности, можем работать на него и получать свой честный кусок хлеба. А без него мы пропадем, как несмышленые дети без родителя. Многие из наших согласились, а мне что-то тут не нравится!