Мать ветров

Почти сразу после восхитительной и одновременно мучительной близости и он, и Кончита уснули мертвым сном, тесно сплетаясь в неразрывном объятии. А, проснувшись, оба почувствовали настоятельную потребность в неторопливой беседе. С учетом частичных проблем с языком времени им требовалось явно больше одного-двух часов. Поэтому Милош без зазрения совести прикинулся хворым и, как только товарищи покинули гостиницу, он сообразил завтрак на двоих — заодно решив похвастаться перед любимой саорийскими лепешками — и вернулся в комнатку Кончиты. К счастью, девушка предупредила его, что на кухне от сеньора Ортеги, сеньоры Изабеллы и Каролины можно не прятаться.

Видно, последние страхи развеялись с восходом солнца, и влюбленные нахально устроились на кровати в свитом из одеяла и накидки гнездышке. Кончита, немного помятая, ленивая, с растрепанными и спутавшимися черными косами, казалась не пылкой корнильонкой и не загадочной рохой, а уютной взъерошенной голубкой.

— Чей ты? — спросила вдруг Кончита, когда со зверским аппетитом расправилась с последним кусочком наана. Милош удивленно поднял брови. Девушка объяснила на словах и знаками: — Не свой собственный, не мой, а... больше. Чей? Ты знаешь беды рохос, ты хотел помочь... — тут она запнулась на миг, — Хуану. Ты помогал, дома. Чей ты?

Милош, как умел и насколько имел право, раскрыл Кончите суть Фёна.

— Фёны как наши герильерос?

— Герильерос? А... Guerra… Да?

— Guerra — большая и, — тут девушка взмахнула руками, и Милош в совершенном обалдении наблюдал объяснение с помощью жестов принципов позиционной войны. — А guerilla — маленькая и как у вас. Герильерос — люди.

— В Бланкатьерре есть герильерос? — в свою очередь логически предположил фён.

— Были, — покачала головой Кончита. — Сейчас мало. Почти нет.

— А что есть? Ты чья?

— Есть Hermanos. Я — с ними. Решила прошлой ночью, — на грани слышимости, очень доверительно ответила роха. — Корнильонцы верят в единого Бога, ты знаешь. Слово о едином Боге сказал святой Аурелиано. Золотая вера.

Да уж. Если святой и впрямь был святым, должно быть, его весьма огорчило бы то, что значение его имени использовали для оправдания роскоши храмов и богатства священников.

— Потом был святой Франциск. Был нищий и учил, что золото не в монетах, золото — в сердце.**** Потом был святой Камило. Был герильеро и учил, что грех — бедность, — Кончита вновь на пальцах разъяснила двусмысленную формулировку, мол, бедность приводит к греху, люди грешат, потому что бедны. Осеклась на миг, будто задумавшись о чем-то своем, тряхнула взъерошенными косами и продолжила: — Нет бедности — нет греха. Царство Бога на земле.*****

— Богатые тоже грешат, — с легкой иронией заметил Милош.

— Они тоже нищие, — в тон ему ответила Кончита. — Так слушай... Камило потом убили в бою. И появились Hermanos — орден святого Камило. Он запрещен властями Бланкатьерры.

— Святой Камило... Так вот почему!..

— Да. Та роха молилась. Когда казнили Хуана.

— Но Hermanos — не герильерос?

— Сейчас — нет. А будут разные. Все нужны. Учителя. Врачи. Поэты. Ученые. Герильерос. Согласен?

— Да. У нас тоже не все фёны — герильерос.

Милош с удобством устроился на мягком бедре Кончиты и мечтательно улыбнулся. Ну у него чутье! В незнакомой стране, не зная языка и обычаев, а найти и полюбить подпольщицу. Только нужно было кое-что уточнить.

— Кончита, ты веришь в Бога. Я — не верю. Как ты... тебе не... плохо?

— Бог в сердце, в делах. Святой Камило учил: если бы святой Аурелиано пришел к нам с вестью от Бога сегодня, он стал бы герильеро.****** Ты — герильеро.

Пещера, в которой время от времени тайно собирались Hermanos, находилась совсем недалеко от Сорро, на берегу моря. Но между ней и городом лежало разоренное первыми захватчиками старое кладбище рохос.

Уже после полного подчинения народа Бланкатьерры корнильонцы выяснили, что в этих землях местными жрецами практиковались когда-то человеческие жертвоприношения. Насколько можно было судить, в последние пару веков подобные традиции сошли на нет, что не помешало священникам Золотой веры использовать эту практику как аргумент за бесцеремонное обращение с местными культами и заодно их носителями. Впрочем, кто знает, не придерживались ли отдельные жрецы обычаев своих предков сегодня.

Как бы то ни было, жуткий таинственный культ породил не менее зловещие суеверия, и о разоренном кладбище ходили легенды, от которых кровь стыла в жилах. Поэтому корнильонцы, да и молодые рохос в этих местах особо не шастали, и Hermanos преспокойно собирались в своей пещере, не опасаясь слежки. Кладбище они знали как родное и только на всякий случай, проходя через него, шептали молитвы святому Франциску. По преданию он умел говорить с птицами. Неужто с призраками не найдет общий язык?

Прошел месяц, прежде чем Hermanos разрешили Милошу присутствовать на их встрече. Тот как опытный подпольщик полностью согласился со всеми мерами предосторожности. Побеседовал с двумя священниками, подлечил нескольких рохос, в качестве испытания поспособствовал побегу трех братьев из тюрьмы в деревеньке неподалеку от Сорро, про себя с удовольствием отметив: священники — такие священники.

Перед походом через кладбище он на всякий случай прихватил парочку оберегов, хотя и не надеялся особо, что они сработают здесь, в Бланкатьерре. Однако об эфемерных тревогах Милош забыл мгновенно, как только увидел печальные земли, усеянные остатками надгробий. Лишь кое-где сохранились целые камни с резким орнаментом рохос, между которыми летали последние шарики мельты. Посреди этой пустыни мертвых безмолвными величавыми стражами высились старые ветвистые опунции.

В сгущающихся сумерках послышался далекий протяжный вой, отдаленно напомнивший Милошу песни волков в Черных Холмах.

— Кто это? — вполголоса, дабы не нарушать скорбную тишину поруганного погоста, спросил он у Кончиты.

— Койот. Похож на собаку.

За этот месяц фён проникся искренней симпатией к Hermanos в целом и личности святого Камило в частности, хотя и не разделял их веры в Бога. Что не мешало ему слегка опасаться встречи. Религиозные обряды в родном Грюнланде вызывали в нем смешанные чувства — неприятия и откровенной скуки. Что-то ждет его нынче вечером?

Пещера ласково встретила Милоша запахами моря, трав и костра. Hermanos, почти сплошь рохос или полукровки, девять мужчин и четыре женщины, поприветствовали его не сдержанными жестами местных жителей и не поклонами корнильонцев, а простыми дружескими рукопожатиями. Правда, в отличие от Грюнланда и других стран севера, здесь протягивали друг другу сразу обе руки.

Горячие тортильи, крепкий сладкий кофе, живые, обычные для подполья разговоры захватили Милоша, и он с наслаждением нырнул в родную стихию с головой. И короткая сердечная молитва перед едой его вовсе не смутила, благо, его самого молиться никто не заставлял.

Где-то через час или два — фён на радостях слегка потерял чувство времени — в проеме показалась худощавая фигура, и сразу несколько человек вскрикнуло:

— Уго!

— Уго! — Кончита с пылкостью корнильонки вскочила на ноги и через мгновение крепко сжимала руки рохо лет тридцати на вид, с привычно непроницаемым, но сразу располагающим к себе лицом. Девушка обернулась: — Милош, иди сюда! — и уже тише, печальнее, — Познакомься. Это Уго, брат Хуана. Уго, а это — мой Милош.

Рохо скупо, но очень тепло улыбнулся Милошу. Только мелькнуло в его взгляде что-то обреченное. И эта грусть, видимо, касалась не погибшего брата.