Мед.ведь.ма

— Элия, прекрати свои шалости! — крикнул Эвр. — Перестань это делать, послушай меня! — Ветер усилился ещё, и ещё. Бобби вцепился в край крыши, чтобы не быть сорванным с неё. Глаза у девушки смотрели не мигая на него, пустые, страшные, но вместе с тем горящие, не холодные — обжигающие. — Элия, неужели ты хочешь навсегда остаться там? В этом маяке? Неужели тебе тут нравится?

Она ничего не ответила, но вдруг пошевелила губами и, не уверенный, но попытавшийся понять, Бобби разобрал дважды повторённое «будь ты проклят». Вспыхнула очередная молния, ливень захлестал, сокрушая всё на своём пути. Вихрь воздуха, полный влаги, окутал Чживона и потащил прочь. Хватаясь за крышу, болтаясь, как опущенный флаг, он был выворочен из-за низкого бордюра крыши и всё-таки сорвался вниз, на гальку. К счастью, со второго этажа, а не с того, на который вначале надеялся забраться. Волна, горой поднявшаяся над берегом, застыла на долю секунды, упала вниз, накрыла Чживона, ударившегося и растерявшегося, и как щупальцем исполинского кракена, утащила его обратно в пролив. Мокрый язык слизал свою жертву во чрево своего организма.

Простоявшая ещё какое-то время у окна Элия, моргнув, наконец, всхлипнула и, поймав ртом воздух, упала на колени с разрывающим горло криком, перемешавшимся со стоном боли, унижения и ненависти; несильно ударившись лбом о подоконник и почувствовав у лба прохладный камень, уже специально она пару раз постукалась о него сама. Хрипя и сжимая виски, ведьма свернулась калачиком, рыдая во всю глотку. Когда плач стал утихать, она опять зашевелила губами, но уже никто не видел повторения одного и того же «не люблю больше, не люблю!», в котором неизвестно, кто должен был быть убеждён. А буря стала сходить на нет.

________________________

Примечание:

* положение левентик — в мореплавании, ситуация, когда ветер дует точно спереди. Для парусного судна это означает невозможность двигаться вперёд

Отпущенные

Чонгук видел, как показалась в вытянутом верхнем окне Элия, он видел, что Бобби пытается что-то говорить ей, но ничего не было слышно, парень добрался до берега в самый шквал и порывы, с ушами, полными воды до самых перепонок, шумящим, утомлённым от заплыва грудным дыханием, и пытался подкрасться незамеченным, чтобы выкрасть из маяка девушку, не осознающую, в капкан каких заблуждений попала. Но наёмника победила стихия и, шмякнув на землю, уволокла в воду. Почти минуту Чонгука терзали сомнения, в какую сторону продолжить свой путь? К захвату ведьмы или выуживанию Чживона из воды? Тот, было похоже, вырубился, или ушибся, и вряд ли имел хороший шанс спастись из-под толщи заливающих волн. Бросить его на волю случая? Не был бы он золотым, тогда мог махнуть рукой и рвануть к цели. Но он был золотым, воином, которого честь обязывала спасать людей. И Чонгук, бросив по ощущениям прощальный взгляд на Элию, словно покидал её теперь уже точно навсегда (девушку, не заметившую второго похитителя из-за сосредоточенности на Бобби, и не смотревшую в его, Чонгука, сторону), нырнул сызнова в гневный и ссорящийся с небесами пролив, чьи скандалы громом и молниями, поднимающимися волнами и паутинистой сетью пены гремели, сшибались и разносились по округе.

Наёмник, попавший под луч фонаря, был отыскан, и дряблым лоскутом погружаясь на дно, опускался в глубины тёмных вод, уносимый течением и напором. Чонгук напряг силы и, торопясь, чтобы хватило кислорода, дотянулся до Бобби, подхватил его подмышки и потянул вверх, уже не надеясь вернуться на Педра Бранка, но надеясь хотя бы выбраться живым из этой заварушки. Тело ныло и сковывало лёгкие, нечасто практиковавшие такое воздержание от дыхания.

И теперь, сидя на тёплом и спокойном берегу необитаемого крошечного островка, одного из многих возле малазийского побережья, Чонгук не мог понять, какая пчела его укусила, что он полез спасать их врага — эту сволочь? Ради чего? Кому он был нужен? Не стоило ли позволить природе — или Элии, как представительнице оной, — стереть гада с лица Земли? Но рассуждать об этом было поздно, отплевавшийся и очнувшийся Эвр сидел в каких-то пяти метрах, подогнув одну ногу, и подбрасывая в ладони камень, величиной с грецкий орех, покатый и сточенный водой, смотрел на горизонт, прояснившийся и открывший без туч и облаков рельеф Джохора, осколков скал, выдающихся из пролива, мелких клочков суши, непригодных для обживания, каменных, голых и вечно захлёстывающихся мощными перекатами волн. Между ним и Чонгуком сидели Хоуп с Хонбином, подобравшие парней, барахтавшихся на поверхности и истощавшихся в своей энергии, точнее истощавшегося Чонгука, придерживавшего отключившегося Бобби.

Хоуп с Хонбином были предусмотрительнее. Выброшенные с катера ударом волны, они нашли возле него, разбитого и непригодного, спасательные жилеты, опрокинутые изнутри следом за ними. Привязав их, не тонущие, как поплавки, к щиколоткам ног на длинных верёвках, чтобы не уйти штопором вниз, утянутыми штормовыми воронками, они стали окунаться в поисках исчезнувших молодых людей, плавно двигаясь к острову с маяком. Ничего не способствовало тому, чтобы разглядеть кого-либо, даже с подводными фонарями, но во всех этих попытках они были награждены удачей: буря усмирялась, затихая и, как будто бы, отступая, словно её втягивал где-то в тылу огромный пылесос, и на поверхности показался Чонгук, кое-как подволакивающий добычу, которую выудил. Она была не той, за которой они явились сюда, но не отвлечься на неё не позволила золотому совесть. Столько раз за время пребывания в Сингапуре с Чжунэ он размышлял о том, что надо понимать разницу, видеть различия, заботиться в первую очередь о достойных того, чтобы о них заботились (в откровениях Чжунэ эта категория обозначалась как друзья и близкие, а не выделенные по каким-либо моральным качествам люди), но вот, попав в экстраординарную ситуацию, механически спас того, кто больше нуждался, а не ту, которая больше заслуживала.

Хонбин быстро оценил конъюнктуру: катер разбит и непригоден для дальнейшего использования, Чонгук выбивается из сил, Чживона следует доставить до твёрдой почвы. Плыть к маяку смысла уже не было, им не на чем было увозить Элию, им требовалось побеспокоиться о себе самих. Бродяга с Хоупом затащили наёмника на доску, отщепившуюся от катера, а Чонгук ухватился за один из спасательных жилетов, чтобы отдохнуть. Старшие товарищи потянули младших двоих к ближайшей же отмели.

— Часов через пять-шесть за нами постараются прибыть, — прервал молчание Хосок, скинув сигнал по своеобразному зачипованному пейджеру, автоматически подающему координаты получателю передаваемого сообщения, который всё плавание, герметично упакованный, хранился прикреплённым к поясу владельца. Чонгук с кислым лицом смотрел всё туда же, по направлению к маяку, чей силуэт не проглядывался на горизонте, а остался за ним. Чживон, всё так же балуясь камешком той рукой, что была восстановлена наукой и знаниями гения Ю Ёндже, глядел в пустоту, вернее, куда-то в свои мысли, не присутствуя и не участвуя в переговорах золотых. Хонбин, безэмоционально, но внимательно, просто принимал к сведению произносимое Хоупом, поэтому тот продолжил: — Попытка не удалась, и если она сорвалась из-за Элии, то я не знаю, стоит ли повторять и как?

— Ты думаешь ей в радость сидеть в этом маяке? — покосился на друга Чонгук, грозный и хмурый, словно пропавший шторм вселился в него и спрятался за лицом. В глазах сверкали вспышки, бившие в его собственное сердце. — Думаешь, мы не должны предоставить ей лучших условий?

— Ну, лично я ей вообще ничего не должен, — пошутил Хосок, и понял, что для Гука то была неудачная ирония. Дважды не справившийся с заданием, связанным с ведьмой, младший золотой готов был рвать и метать, его гордость, воинская, мужская, любая другая — пострадала, и требовала вендетты. Хотя назвать его состояние обидой ущемлённой гордости было бы не вполне справедливо, потому что тогда сложилось бы впечатление, что молодой человек был себе на уме и имел обыкновение думать, что всё ему легко удаётся и должно удаваться. Это было не так, он знал, что жизнь ему, лично, как и Хосок Элии, ничего не должна. Скорее это была обида на самого себя, обвинение себя самого в том, что не выложился на полную катушку, где-то проглядел правильный путь, где-то недоработал, в чём-то плохо подготовился. Гордость, наверное, в первую очередь принадлежала его совести, до того бывшей чистой, и внезапно замаравшейся упущением. Но где же допущена оплошность? В чём? Что он проглядел? Какие варианты исполнения спасения ещё были и были ли они?

— Ясно одно, — подал голос Бродяга, — повторять аналогичную попытку спасения бесполезно.

— Да как к ней вообще подобраться, если она чует, что к ней приближаются? — Хоуп кивнул на Бобби. — Или без этого попробовать? Может, это она на него зла и пыталась отомстить?

— Нет, — вспомнив, как испортилась погода в Сингапуре в тот день, когда он додумался поискать Элию на островах, сказал Чонгук, — она не хочет подпускать никого, кто старается вытащить её отсюда.

— Что ещё раз возвращает меня к вопросу — а не оставить ли всё, как есть? — пытливо и не сдаваясь произнёс Джей-Хоуп, но при этом не повёл и глазом в сторону Чонгука, будто не с ним спорил, не у него спрашивал, а так, бесцельно рассуждал. Отвечающему за сеульских золотых Хоупу были дороже свои парни, чем злополучная тибетка.

— Я верну вам ведьму, — вдруг пробасил Чживон, прокашлявшись после сорвавшихся слов. Три пары глаз уставились на него. Он не ответил на их взгляды своим, но подбрасывать камень перестал, сжав его в кулаке, исполосованном множеством шрамов от множества причин: драк, аварий на мотоцикле, юношеских безумств в виде паркура или тренировок вольного братства, когда разбиваешь руками кирпичи, ломаешь стекло, закаляешь тело жаром и холодом, от которых остаются следы ожогов и обморожения. Все старались останавливать взгляд, если он скользил, на этом кулаке, потому что выше него, до самого плеча, зрелище было не самым приятным.

— Откуда такая настойчивость? — прищурился Хосок с улыбкой. — И какая тебе от того польза?

— Вам какое дело? Я обещаю достать её, дальше — мои проблемы.

— Э, нет, — помотал указательным пальцем Хоуп, отклоняя такую перспективу. — Ты надеешься, что мы тебя вот так отпустим, чтобы ты действовал по своему усмотрению? Никто тебя не освобождал от нашего присутствия.

— Вы не понимаете! То, чего и я сначала не понял, — Бобби повернулся к нему, минуя взгляд Чонгука, ухватившегося за вражеское лицо. — Вернуть её может только сам Дракон, она в его руках марионетка, и что он ей прикажет, то она и делает, он промыл ей мозги, или подкупил комфортом и покоем — не знаю, но Элия не хочет ни с кем, кроме Джиёна, общаться. Поэтому я свяжусь напрямую с Джиёном, и будь, что будет. Да, я не хотел рисковать и лететь в Сингапур, но теперь понимаю, что выхода другого нет.

— И когда ты это понял? — хмыкнул Чонгук. — Когда мы узнали о девочке, по имени Дохи?

— Заткнись! — сквозь зубы процедил Чживон.

— Ты хочешь полететь к Джиёну и сдать ему нас? — хохотнул Хосок. — Типа, привет, Дракон, меня в Сеуле прессуют ребята, требуют альбиноску-провидицу, не отдашь обратно? И он такой: «Да-да, Бобби, без проблем, бери, конечно, ребята в Сеуле — хорошие люди, грех им не угодить». Так ты это видишь?

— Я не собираюсь говорить ему о вас.

— А как же ты объяснишь, что тебе нужна Элия? Ты понимаешь, что если он заподозрит, что за твоей спиной стоим мы, то начнётся войнушка и резня? Сначала тебя грохнут, потом до нас доберутся, потому что Джиён натравит половину азиатской мафии на «дерзких парней из Сеула», которые, по его мнению, претендуют на власть во всём мире. Я такой пролог уже видел, спасибо, не надо добавки.