Мед.ведь.ма

Чонгук обдумал это всё и примерил сюда Элию. Ей бы тоже здесь хорошо жилось. Они не довели её два года назад совсем немного. А если бы довели, то внучка пророчицы бегала беззаботно по лесенкам, собирала бы урожай с ребятами, слушала наставления мастера Ли, играла бы с детьми Лео и Заринэ. Ей бы тут было надёжно и радостно.

— О чём ты хотел спросить меня, Чонгук? — прозорливо задал вопрос Хенсок.

— Вы знаете, что мы пытались привести сюда Элию, о которой вы нам рассказали. — Золотой покосился на профиль старика, который ничего не выдал, но было ясно, что он внимательно слушает. — Мы пытаемся вернуть её, но… Что, если бы она не захотела остаться с нами? Что, если ей где-то лучше?

— Разумеется, мы не должны неволить человека жить так, как нам кажется уместным, если ему это не по нраву. При условии, что он своей жизнью, которая кажется неправильной нам, никому не мешает и не чинит неприятностей.

— Я это понимаю, но, дело не в том, что ей где-то сулят больше счастья, а в том, что она может не доверять нам, разочароваться в чём-то, или заиметь другие ценности. Что, если для неё, допустим, важнее стали деньги? Она была такой светлой и наивной девочкой, но прошло два года…

— Видимо то, что бабушка держала её подальше от людей, сказалось на мировоззрении Элии, потому что быть наивной в наше время — великая редкость. Но наивность часто и губит, ты прав, могло произойти всё, что угодно. — Они ещё не отошли от окна, дышавшего морозом, как подспудное занятие оставив разглядывание неспешного быта монастыря с расчищенными дорожками, темнеющими на фоне снега. По тропинке, идущей от столовой к лестнице наверх, шёл тот парень без кисти, ведущий оставшейся рукой маленького мальчика, утеплённого толстой курточкой с капюшоном, старшего сына Лео. Хенсок улыбнулся. — Эти дети такая услада для старого сердца! Я не возился с малышами с рождения Элии… Да, она была последним младенцем, которого я держал на руках до этого сорванца Хо.

— Вы нянчили её в детстве? — удивился Чонгук, сразу же подумав, что, вообще-то, мог это предугадать.

— Да, двадцать с лишним лет назад нам, золотым, пришлось прятать её мать от Дзи-си. Так та и встретила отца Элии, боевого товарища Хана. Всё случилось буквально у меня на глазах, но если бы я заметил начавшийся роман вовремя, возможно, я успел бы предотвратить его…

— Настоятель Хенсок, а я думал, что вы лояльно относитесь к отношениям своих учеников с женщинами.

— А дело было и не в моём ученике. — Старик повернул лицо к Чонгуку. — Дело было в матери Элии. Я не собирался никому позволять крутить с ней шашни. — Чонгук непонимающе нахмурился. — Как никакой нормальный отец не позволил бы своей дочери влюбиться в парня, ежедневно идущего на смерть. — Брови Чонгука взметнулись вверх, глаза округлились, и он, едва не потеряв дар речи, промямлил:

— Вы… то есть… Элия… вам…

— Да, у нас были особые отношения с её бабушкой, — явно припомнив далёкую молодость, слащаво расплылся Хенсок, наслаждаясь заодно и растерянностью Чонгука. — Такие, которые позволили мне быть дедушкой Элии.

— Вы… значит, были знакомы… И ничего не говорили…

— Я не был святым пятьдесят лет назад, и даже сорок, и тридцать лет назад тоже. Я и сейчас не святой, Чонгук. Я был воином… таким, какой ты сейчас, какие вы все сейчас. Я любил до потери памяти одну девушку, но она не дождалась меня когда-то и вышла замуж. Что мне было делать? Я был сам не свой, я не видел смысла жить без неё… А нас тогда как раз послали в Тибет, разбираться с разбойниками и негодяями, которых там неистребимое множество. Я настолько горел обидой и злостью, что бросился в самый ад, я добрался до Утёса богов, дорогу куда, как говорят, не может найти никто, если не принадлежит к вольному братству. Но я достиг подступов, и был проучен стражами-наёмниками. Они посчитали, что убили меня, и скинули с обрыва. И меня подобрала тибетская целительница. Ей было лет двадцать пять тогда, она была прекрасна, безумно прекрасна и мастеровита в своём знахарстве. Склеила меня, залатала, вернула к жизни, ну и… плату взяла, какую нашла, — захихикал Хенсок, потерев руки, вспомнившие забытые ощущения и часы любви. — Я, видно, неплох был в твои годы, а при себе-то у меня и не было ничего, кроме самого себя. Так мы с ней и расстались добрыми друзьями. Я был обязан ей жизнью, а она мне дочерью. Так себе из меня должник, согласен. О её даре целительницы и пророчицы гремела молва, как оказалось, потому до неё и добрался однажды Дзи-си, решив узнать своё будущее. Дочь наша уже была почти девушкой, и о ней тоже многие знали, кроме того, кто её отец, конечно. Дзи-си заплатил бабушке Элии очень много, огромную сумму денег, и она начала говорить, а когда поняла, к кому всё сводится — замолчала. И бежать. Вот так и бегала до самой смерти, так и не проболтавшись Дзи-си и его людям о том, что же точно увидела.

— А вам она сказала? Сказала, кто свергнет Дзи-си?

— Сказала, — тяжело выдохнул Хенсок. — Но мне очень не нравились условия, при которых это должно было выйти.

***

Когда всё было готово, Ёндже позвонил Чонгуку и вызвал его обратно в Сеул. Мчавшийся в запрятанную лабораторию Химика молодой человек в дороге рассуждал обо всём узнанном. Сколько же ещё секретов хранит Хенсок? Сколько к нему не наведывайся, он знает ещё что-то о ком-то. Но конкретные условия пророчества передать Чонгуку он отказался, не отмахиваясь, не отбалтываясь, а просто всем своим образом и выражением лица показав, что говорить не станет. Они обсудили немного то, что когда Дзи-си получил предсказание о гибели от золота и своего сына, сыновей у него было всего пять и, видно, сначала надумав смеяться над судьбой и бросать ей вызов, он наплодил ещё троих, а между делом и дочерей. Но теперь, наверное, его уже не так радует количество отпрысков, когда уверен, что от одного из них неизбежно нагрянет удар. Чонгук лично, своими глазами, видел только одного из сыновей Синьцзянского Льва, четвёртого, Хангёна, при выполнении одной из операций в Гонконге. Тот играл там в казино в окружении стаи моделей и девиц из эскорт-услуг. О других сыновьях доводилось лишь слышать. О придерживаемом фактически на привязи безвольном старшем, о страшно предусмотрительном и умном втором, о третьем, выгнанном из вольного братства, но до этого успевшего порубить парочку золотых в жестоких схватках. Будто змея яйца отложила от этого Дзи-си, а не женщины ему рожали сыновей. Пятый — далёкий и непонятный, а три младших, по слухам, совсем бесхребетные слабаки и лентяи, как всякое младшее поколение именитых родов, приходящих к вырождению.

Проводя параллели на тему семьи, Чонгук старался не думать о своей — не до этого сейчас, — а опять вернулся к Элии. Выходит, у неё остался один кровный родственник, дедушка, настоятель Хенсок. И это хороший козырь, если придётся убеждать девчонку в чём-нибудь. Например, в том, что золотые — это ей самые близкие люди, и их дом — её дом тоже.

Пройдя охранный пост, турникеты и бронированную дверь, открывающуюся по домофонному звонку, Чонгук был встречен Хоупом и Ёндже, не медля зашагавшими по длинному коридору с холодными лампами дневного света на потолке. Пришлось, не тормозя, догонять их. Учёный Ю был в белом халате, накинутом на добротный костюм, тёмно-синий с серебристым отливом, подчёркивающим дорогую выделку ткани.

— Значит так, — на ходу объяснял он, — я препоручаю этого киборга вам, будьте любезны, найдите с ним взаимопонимание и не травмируйте без дела, если он будет послушен и покладист. Я нужен нашему адвокату в Нью-Йорке, больше задерживаться не могу. Так что, когда завершите операцию по спасению, разберитесь как-то, что с этим типом делать, у меня тут не вечная гостиница для пациентов.

— А если операция провалится? — уточнил Чонгук.

— Таскайте его за собой, пока не добьётесь результата, если хотите. Если будет мешать — ликвидируйте. Только убедитесь прежде, что от него ну точно уже никакого толка не будет. — Ёндже приложил карточку к цифровому устройству, и то, пропищав и сменив крошечную красную лампочку на зеленую, стало отодвигать стеклянную дверь, укреплённую решеткой.

В комнате, на вытянутом кресле, как в кабинете стоматолога, подключенный к проводам и детекторам, сидел Бобби. Они сразу же столкнулись взглядами с Чонгуком, и золотой сделал глубокий вдох. «Терпение, спокойствие, безмятежность» — попросил себя Чонгук, но заключил всё бессловесным внутренним долгим «оммм», обещающим всем буддистам стойкости и правильного настроя. Запищал один из компьютеров. Ёндже поспешил к нему, всматриваясь в кривые, цветные линии, выдаваемые на экране.

— Сколько я ещё так буду сидеть? — злясь сильнее при виде своих давних недругов, прошипел Бобби. С Ёндже он кое-как нашёл общий язык, ценя того за спасение своей конечности, но эти двое имели в его судьбе другое значение.

— Заключительное обследование. Сейчас всё просмотрю, и ты будешь свободен. — Компьютер опять издал какой-то сигнал, хотя в изгибах чего-то, похожего на кардиограмму, усилилось волнение полосы другого цвета. — Свободен, — повторил Ёндже, поправив очки и наблюдая за экраном. Снова писк и волнение линий. — Хм… Хорошо. То есть, ты не будешь предоставлен самому себе, а всего лишь выйдешь отсюда и посмотришь на солнечный свет. И снег. Он выпал, кстати, ведь уже декабрь.

— Очень здорово, и я должен буду поехать куда-то с этими двумя, верно? — хмыкнул Чживон, кивнув на Хосока и Чонгука.

— А ты имеешь что-то против?

— Да много чего…

— Я догадываюсь, но не замечал, чтобы твоё мнение кого-то интересовало, — сказал ровно Ёндже, куда ровнее, без украшений в виде того интереса и той бережливости, какие испытывал, как учёный и биолог, когда лечил доставшийся ему в руки материал. Здоровый и законченный, как мутированное создание, Чживон был для Ёндже уже не так ценен. Новое исследование удалось, опыт удачно завершён, этап пройден. — У нас Бёль, если ты вдруг подзабыл, и да, разумеется, я не надеялся только на это. Но учти, — Ёндже встал полубоком, чтобы видеть Бобби, но иметь возможность показывать на друзей. — Он разбивал тебе лицо. И он разбивал тебе лицо. Я так не делаю. У меня твоё лицо растворится в кислоте и восстановлению подлежать не будет.