Мелания

– О, черт, мне надо бежать, – внезапно произносит она на середине рассказа о том, как она впечатала голову ее менеджера в прилавок, за то, что тот домогался ее соседки по квартире. – Было здорово поболтать с тобой, придурок.

– Ну, давай, пиздуй, куда там тебе надо, – отвечает он и улыбается, слыша ее смех. – Ты позвонишь еще?

Но она уже повесила трубку.

И только тут он понимает, что забыл рассказать про ребенка. Ладно, Мэнди далеко, так что ее это не касается. Скорей всего, ей было бы по фиг. Он пожимает плечами, в этот момент малышка открывает глазки и морщит личико, собираясь зареветь. Он вздыхает, кидает телефон на диван, подхватывает ребенка и идет на кухню.

Весь вечер, пока он занимается своими обычными хлопотами, смотрит за ребенком и старается не думать ни о чем, он чувствует какое-то странное беспокойство. Микки размышляет о Мэнди и ее новой жизни, о том, что она появилась на свет из такого же дерьма, что и он, однако сумела каким-то образом вырваться из этого ада.

Понятно, у нее квартира с четырьмя соседями, работа в ночную смену в дерьмовой забегаловке и нет даже аттестата. Но по телефону она не казалась озабоченной этими обстоятельствами. Она звучала счастливо.

Девчонка никак не хочет засыпать, и у Микки слипаются глаза к тому времени, когда он наконец-то ее укладывает. Он ворочается в своей кровати и пытается уснуть, прислушиваясь к тихим звукам ее дыхания и игнорируя все остальные, но у него не получается – это странно, ему кажется, что он слышит, как бьется его сердце, внезапно слишком громко. У него такое впечатление, как будто стены надвигаются на него.

Он вдруг осознает, в каком крохотном мирке живет. Микки никогда не уезжал из Чикаго и, если не считать заключения в колонии для малолеток, он всегда жил в этом доме и в этой комнате. И ее стены никогда не давили на него, до сегодняшнего дня.

У него вдруг случается приступ клаустрофобии. Такое чувство, будто он заперт в этой комнате, и это практически сводит его с ума. Это не намного хуже того, как он обычно чувствует себя в этом несчастном доме, но это – другое. Что-то новое, пугающее. Ох, черт. Это делает его и без того ебанутую жизнь еще более ненормальной.

Он так и не засыпает, проворочавшись всю ночь.

========== Часть 5 ==========

Микки было семь лет, когда его тетя Рэнди вернулась в Чикаго. Она жила в Филадельфии еще до того, как он родился, и, честно говоря, Микки не слышал о ней до тех пор, пока она не возникла на пороге их дома, утверждая, что она сестра их отца. Микки не хотел ее впускать, пока к двери не подошла мать и не подтвердила это.

Годы спустя Микки узнал, что Рэнди вернулась в Чикаго лишь потому, что ей поставили диагноз «рассеянный склероз», и ей захотелось быть поближе к семье. С какого перепуга кто-то серьезно больной захотел вдруг быть поближе к Милковичам, которых сложно было назвать заботливой, сплоченной семьей – этого Микки никогда не мог понять. На самом деле, в их семейке каждый был сам за себя, и, по мнению Микки, Милковичи скорее вгонят в гроб, чем помогут выздороветь.

Тем не менее Рэнди посчитала правильным вернуться, а Терри воспользовался тем, что она поселилась в двух кварталах от них, и сбагривал ей его и Мэнди при первой же возможности. После того, как умерла их мать, а Терри попал в тюрьму, Мэнди пару лет жила у тетки. Микки тогда пришлось остаться с братьями, и даже провести пару недель в приюте, пока один из дядек не забрал его оттуда. Микки завидовал Мэнди, хоть и не признавался в этом, однако навещал ее так часто, как мог.

Несмотря на то, что у Рэнди был непростой характер, она по-своему любила ребят. Кормила их фастфудом, разрешала смотреть по телевизору все подряд и не ругалась, если они были слишком шумными – до тех пор, пока они снабжали ее пивом по первому требованию. Однако не эту вседозволенность любили они, а теткины рассказы. Особенно о том, почему ей не нравится Чикаго.

Она рассказывала замечательные истории о Филадельфии: какие у нее были там друзья, какая крутая у нее была квартира, с великолепным видом из окна и горячим водоснабжением. Не то, что эта выгребная яма, как она называла дом, арендованный ею в Чикаго. Или о том, какая чудесная в Филадельфии погода – зимы гораздо мягче и всегда тепло, даже когда солнца не видно. Она рассказывала чертовски много о своей жизни там, о том, как она находила приключения на свою задницу, как она веселилась со своими друзьями и их детьми. Мэнди и Микки никто никогда так не развлекал.

Однажды ночью они устроились на двуспальной кровати в одной из пустующих комнат в доме Рэнди – валялись, обнявшись, под старым покрывалом, а потом сделали палатку из простыней. Они уселись по-турецки, лицом к лицу, в желтом свете фонарика, который где-то раздобыла Мэнди, закутавшись в одеяла с головой, как будто их только двое в этом мире и ничего вокруг не существует: ни неонового света уличных фонарей, который проникает в комнату через окно, ни воя сирен, ни пьяных воплей на улице. Микки стащил с кухни печенье и сделал вид, будто собирается съесть его сам, но потом разделил на двоих, отдав большую часть Мэнди.

– Мик? – сказала Мэнди, пока он слизывал начинку с половинки печенья и старался ни о чем думать.

– Чего тебе? – буркнул он в ответ.

– Когда мы вырастем, то сможем уехать в Филадельфию?

Микки вспомнил все теткины истории: о развлечениях местных ребятишек, о милых и приветливых людях, которые там живут. Вспомнил, как светлело ее лицо, когда она рассказывала о своей прошлой жизни и о том, что никогда не видела таких счастливых лиц у кого-либо из своих соседей.

Еще Микки подумал, что, хотя он и старше Мэнди всего на год, но повзрослел раньше, гораздо раньше – когда пьяный отец бил его, десятилетнего, и приговаривал, что Микки никогда не выберется из этого места, издохнет здесь, и в какой-то момент Микки понял, что это правда.

– Конечно, Мэндс, – тем не менее ответил он, потому что ее огромные голубые глаза, в которых мерцал отблеск света от фонарика, смотрели на него с надеждой. А надежда – это не то, чего было много в жизни у него и у Мэнди. – Когда мы вырастем.

***

Через неделю после звонка Мэнди Микки опаздывает на работу. Ребенок умудрился описать его с головы до ног буквально за несколько минут, пока он снял с нее памперс перед купанием, так что ему пришлось еще раз принять душ и переодеться. Он не особенно злился, что с нее взять – дети есть дети, тем не менее настроение это ему не подняло. К тому же, настроение и так было поганое. Он стал сам не свой после звонка Мэнди.

Его донимает какое-то непонятное беспокойство, он плохо спит – и на этот раз не ребенок в этом виноват, хотя по-прежнему будит Микки по ночам.

Он курит больше обычного, то и дело высовывается из окна и смолит сигарету за сигаретой, пытаясь успокоить взвинченные нервы.

Он не привык так себя чувствовать. Он не хочет так себя чувствовать - как будто упускает что-то. Микки привык довольствоваться малым.

И еще, он не может перестать думать о тете Рэнди.

А теперь, вдобавок ко всему, он еще и опоздал на работу. Когда он входит в магазин, Линда открывает было рот, чтобы прокомментировать его опоздание, но быстро улавливает его настроение и решает промолчать, позволив себе лишь глянуть на него с укором.

Весь день Микки сидит за прилавком, закрывая глаза в перерывах между покупателями – он знает, что не уснет, даже если бы и хотел. Линда ходит кругами, инспектирует полки с продуктами, заходит за прилавок и снова уходит, и так весь день, и это странно, Линда не из тех людей, кто тратит время понапрасну. Микки подозревает, что она хочет ему что-то сказать, но слишком раздражен и устал, чтобы добиваться от нее ответа, и оставляет за ней право начать первой.

У него нет сил поиграть с девчонкой, как он обычно делает в течение дня, так что ей приходится развлекать себя самостоятельно: мишкой Тэдди, резиновыми кольцами для зубов и солидными порциями еды. Когда приходит время закрывать магазин, Микки готов заорать от облегчения. Все, чего он хочет – вернуться домой и проспать без перерыва целый месяц. Он прекрасно понимает, что у него нет шансов, но не прочь попробовать, для начала хотя бы пару часов. Так что он собирает вещи девочки так быстро, как это возможно, и тут Линда выбирает момент, чтобы спуститься со второго этажа.