Мерецков. Мерцающий луч славы

Сталин попыхтел трубкой.

–  Ты мне доложил, что Мерецков - участник военного заговора, что ещё с Корком и Уборевичем он сговорился «дать бой Сталину», что на него дали показания ранее арестованные военачальники. Так это? Нет ли тут натяжки?

–  Думаю, что нет, Коба!
– заверил Берия.
– Но мы как следует допросим полководца, и он выложит нам все карты. Я принесу тебе запись его допроса, и ты увидишь, какую гадюку пригрел в своём наркомате маршал Тимошенко.

–  Чью подпись ты поставил под телеграммой Мерецкову? Мою?
– спросил вождь.

–  Нет, наркома Тимошенко.

–  А ему сообщил об этом?

–  Зачем?
– усмехнулся Берия.
– Он бы начал уверять меня, что Мерецков никакой не враг и прочее. Ты же знаешь, как задиристы эти полководцы. Тому пример - маршалы Тухачевский и Блюхер. Сам же мне рассказывал...

–  Где арестовали Мерецкова?

–  В твоей приёмной.
– Увидев, что Сталин сердито сдвинул брови, Берия добавил: - Я не стал это делать на аэродроме, где приземлился самолёт, и в Наркомате обороны, чтобы не было шума. А здесь его ареста никто не видел, в приёмной не было даже Поскрёбышева.

–  Он докладывал мне информацию, поступившую с фронтов, - пояснил вождь.
– Теперь о Мерецкове. Делай с ним всё, что сочтёшь нужным. Но, если вдруг окажется, что вины его нет, я спрошу с тебя без скидки на нашу дружбу. У нас погибло немало невинных военачальников, особенно, когда наркомом внутренних дел был Ежов. Ты назначен на его должность не для того, чтобы продолжать сажать без вины виноватых, а наоборот - пресечь беззаконие!

–  Я это хорошо помню, Коба, и тебя не подведу. Если надо будет, сам допрошу Мерецкова. Мне тоже жаль его. Душа у него пролетарская, но нашим недругам всё же удалось вовлечь его в заговор против тебя, Коба. Интеллигентики Корк и Уборевич в этом преуспели. Но своё они получили.

В кабинет, постучавшись, вошёл маршал Тимошенко. Увидев рядом с вождём Берию, он почувствовал что-то неладное, но виду не подал и твёрдым голосом доложил, что принёс на подпись директиву.

–  Что ещё за директива?
– сухо спросил Сталин.

–  О переходе наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома гитлеровцев на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.

Сталин прочёл и молча подписал.

На некоторое время воцарилось напряжённое молчание. Берии было что сказать наркому, но он ждал, о чём заговорит с ним вождь.

–  Вы что же, пригрели у себя ещё одного заговорщика?
– наконец произнёс Сталин.

–  Что, Мерецкова уже арестовали?
– задал вопрос маршал Тимошенко, глядя то на вождя, то на Берию.
– Я же хотел поговорить с ним с глазу на глаз, а уж потом решать его судьбу...

–  Я дал санкцию на арест вашего заместителя, - едва ли не окриком прервал его вождь.
– Что, вам стало жаль его? Но вы сами говорили мне о нём подозрительные вещи. Или то были разные слухи? Пусть те, кому это положено, во всём разберутся. Если виновен - накажем, если нет - выпустят из каземата. Вы лично верите Мерецкову?

–  Пока верил, и дело своё он исполнял на совесть. В Ленинграде пробыл два дня, а сделал столько для подготовки войск к отпору врага, сколько иной военачальник не сделал бы за месяц. Кстати, кто его вызвал из Ленинграда?

–  Я дал телеграмму в штаб округа, но подпись поставил вашу, Семён Константинович.
– Лукавая улыбка скользнула по лицу Берии.
– Поставь я свою подпись, он мог бы сбежать. Там ведь рядом граница!

«Подлец, уже и меня подменяет, - выругался в душе маршал Тимошенко.
– А вождь молчит, значит, поддерживает этого тирана».

–  Разрешите идти, товарищ Сталин?
– Тимошенко весь подобрался.

–  Вам Жуков из Киева не звонил?

–  Никак нет. Сам удивляюсь, почему он не выходит на связь...

Итак, генерал армии Мерецков сидел в камере на Лубянке.

Кажется, лишь сейчас он пришёл в себя. Первая мысль, пришедшая ему в голову, кольнула острым шипом: кто его оклеветал, кто возвёл на него грязную ложь? И тут же вторая мысль ещё больнее отозвалась в его смятенной душе: как мог Сталин, которому он поклонялся, отдать его Берии на растерзание? Да, не зря говорят, что счастлив тот, в ком чиста совесть. Насчёт совести к нему не придерёшься, она чиста, как капля росы на рассвете. А вот счастья у него, пожалуй, нет. Мерецков как сумасшедший ходил по камере, и разные мысли, нахлынувшие, как рой пчёл, терзали его, бросали то в жар, то в холод. Что теперь с ним будет? Кому пожаловаться, найдётся ли тот, кто протянет ему руку помощи? Кирилла Афанасьевича бесило, что все предали его, а ещё вчера называли рыцарем Карельского перешейка и героем Выборга. Нет, он не гонялся за славой, как иные военачальники, коим она, эта слава, щекотала нервы и порой мутила сознание. Он считал, что каждый хоть раз в жизни должен совершить что-то героическое, и потому в схватках с врагом старался действовать смело, решительно. А началось это ещё в юности, когда Мерецков ходил в атаку на белогвардейцев, рубил шашкой так, что захватывало дух. «Безумству храбрых поем мы песню...» Как часто, особенно перед боем, он мысленно повторял эти горьковские слова, и они давали ему силу, закаляли характер...

«Не стану утверждать, что человек я храбрый, но в своей жизни ещё не сделал ни шага назад, - усмехнулся он в душе.
– Я шёл только вперёд, шёл на линию огня, как идёт танк, сокрушая всё на своём пути. А что теперь? Теперь меня считают врагом, а вовсе не героем. Вот и получается, что в жизни у каждого, как в бою, своя судьба...»

Он услышал за дверью камеры чьи-то тяжёлые шаги.

–  Кто это?
– спросил Кирилл Афанасьевич.

–  Охрана!
– отозвался громкий скрипучий голос.
– Чего хочешь?

–  Послушай, товарищ, я хочу написать жене записку...

–  Какой я тебе товарищ?
– громыхнул за дверью недовольный голос.
– Писать жене запрещено! Завтра будет следователь, его и проси...

Мерецков присел на железную кровать, поджав ноги. Мысли его потянулись в недавнее прошлое. С чего всё началось? Что явилось толчком к его аресту? Критика в адрес тех военачальников, которые плохо готовили Красную Армию к предстоящим сражениям? А высказывал её Кирилл Афанасьевич на сборах высшего командного состава Красной Армии в декабре прошлого года. Не пощадил он и наркома обороны. Во время перерыва маршал Тимошенко подошёл к нему.

–  Кирилл Афанасьевич, не много ли внимания ты уделил моей персоне?
– спросил Семён Константинович, усмехнувшись, но тут же его лицо посуровело.
– Я ведь как нарком отвечаю за всю Красную Армию, да и ты, как начальник Генерального штаба.

–  Я также считаю себя ответственным за все те серьёзные упущения, о которых говорил, - тоже усмехнулся Мерецков.

–  Ну-ну, Кирилл Афанасьевич, поживём-увидим, кто из нас больше виноват, - сорвалось с уст наркома.

Не усмотрел ли вождь в его критике серьёзных пробелов в подготовке Красной Армии подрыв её могущества? Дал знать об этом Лаврентию Берии, и каша заварилась. А началась за ним охота ещё с тех пор, как он вернулся из Испании. На совещании командного состава Наркомата обороны в Кремле, где речь шла о «заговоре» маршала Тухачевского, когда Кириллу Афанасьевичу дали слово, он прямо заявил, что не верит, будто Уборевич предатель.

–  Не знаю, кого как, а меня многому научил Иероним Петрович. Его боевой опыт помог мне в Испании честно выполнить свой интернациональный долг.

По рядам военных прошёл неодобрительный шумок, но Мерецков, казалось, никак на него не среагировал.

А теперь он сам в тюрьме! Как бы подручные Берии не завели на него «дело». Это они умеют делать не хуже, чем их предшественник Ежов.

«Пусть со мной делают что хотят, но им не удастся заставить меня подписать ложные обвинения, - решил Мерецков.
– На этом и буду стоять!..»