Мерецков. Мерцающий луч славы

–  Да, с танками у нас худо дело, пока промышленность не может дать нам больше, - грустно произнёс Кирилл Афанасьевич.
– Начальник Генштаба Жуков запланировал сформировать до двух десятков мехкорпусов, а танков для них нет. Теперь уже и товарищ Сталин занялся этим вопросом. Сам ты небось видишь, какая заваруха на границе? Всё идёт к тому, что вот-вот грянет гром.

–  У самого на сердце тревожно, - признался Захаров.

Провожая Мерецкова на аэродром, откуда тот собирался вылететь в Москву, Матвей Васильевич, ничуть не смущаясь, спросил, знают ли нарком обороны маршал Тимошенко и товарищ Сталин, как сейчас тревожно на границе.

–  Знают, - горячо ответил Кирилл Афанасьевич.

А чтобы знать больше, они послали меня в приграничные округа. Приеду и изложу им все подробности. Ну а если ты хочешь знать моё мнение, изволь: мы накануне большой войны! Да, Матвей Васильевич, большой! Война с белофиннами - это были цветочки, а нам предстоят ещё ягодки...

Утром Мерецков прибыл в Москву. Майский день выдался тёплым и солнечным, и, пока он ехал на «эмке» в наркомат, ему стало жарко. В кабинете было душно. Кирилл Афанасьевич открыл форточку, чтобы проветрить помещение, и уж потом разделся. Но, прежде чем идти к наркому, он позвонил домой. Трубку взяла жена.

–  Дуняша, привет! Это я, твой Кирюша...

–  Ты в Москве?!
– воскликнула жена.
– Приезжай домой, я так по тебе соскучилась!

–  Не могу, Дуняша. Иду на доклад к наркому. Я только что прилетел из Одессы.

«В Москве вместе с С. К. Тимошенко я побывал у И. В. Сталина, - отмечал Кирилл Афанасьевич, - и рассказал обо всём увиденном. Оба они отнеслись к докладу очень внимательно. В частности, мне было приказано дополнительно проверить состояние авиации, а если удастся - провести боевую тревогу. Я немедленно вылетел в Западный Особый военный округ. Шло последнее предвоенное воскресенье...»

Там Мерецков увидел то, чего увидеть никак не ожидал. По прибытии к авиаторам он объявил боевую тревогу и вместе с командующим военным округом генералом армии Павловым наблюдал, как действуют лётчики, поднимая одну машину за другой в весеннее небо. Учения были в самом разгаре. Вдруг на аэродром, где находились замнаркома и командующий округом, совершил посадку немецкий самолёт. Из него вышли немцы и стали наблюдать за тем, что происходит на военном аэродроме. Мерецкова увиденное едва ли не шокировало.

–  Это что же такое?
– обратился он к Павлову.

Тот, ничуть не смутившись, ответил, что по распоряжению начальника гражданской авиации СССР на этом аэродроме разрешено принимать немецкие пассажирские самолёты. Мерецкова это крайне возмутило, и он спросил Павлова, почему об этом распоряжении тот не проинформировал наркома обороны маршала Тимошенко.

–  Я полагал, что, коль начальник гражданской авиации СССР даёт такое разрешение, значит, он в Москве согласовал этот вопрос с высшим начальством, - ответил Павлов.

К ним подошёл командующий ВВС округа Герой Советского Союза генерал Копец.

–  Что у вас тут творится?
– спросил его Мерецков.

А если начнётся война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара врага, что тогда будете делать?

–  Тогда буду стреляться!
– усмехнулся генерал. Увидев, как хмуро сдвинул брови замнаркома, добавил: - Извините, я пошутил.

(Шутка, однако, получилась пророческой. Генерал Копец был хорошим лётчиком, но оказался неспособным командовать авиацией округа. Как только началась война, гитлеровцы в первый же день уничтожили на этом аэродроме почти все самолёты, и генерал Копец покончил с собой.

– А. 3.).

Мерецков тут же написал телеграмму на имя Сталина о неправильных действиях начальника гражданской авиации СССР и вручил её Павлову.

–  Срочно передать в Москву! А я хочу ещё побывать у лётчиков истребительного полка.

Едва Мерецков приземлился на аэродроме, как командир истребительного полка доложил ему, что над зоной появился немецкий самолёт.

–  Сбивать нарушителей воздушного пространства нам запрещено. Что делать?
– На лице полковника читалось смятение, да он этого и не скрывал.

–  Сажайте чужой самолёт!
– приказал Мерецков.

Полковник выскочил из дежурной комнаты, а Кирилл Афанасьевич запросил Москву. Ответ поступил быстро: самолёт не сбивать! Странно, усмехнулся Кирилл Афанасьевич, о посадке умолчали. Он вышел посмотреть, что делается в воздухе. Запыхавшийся командир полка доложил:

–  Товарищ замнаркома, немецкий самолёт мы посади ли. Какие будут распоряжения?..

Возвращаясь в Москву, Мерецков под рёв двигателей самолёта размышлял о том, сообщит ли ему Сталин об этом немецком самолёте. До сих пор он не мог успокоиться: «Отпустить! Надо ли было отпускать? Немцы явно вели разведку в приграничном районе. Интересно, как на всё это посмотрит маршал Тимошенко?»

Чего ожидал Мерецков, то и случилось. Ни слова не утаивая, он доложил обо всём, что видел у авиаторов, наркому Тимошенко. Тот, выслушав его, сказал:

–  Действовал ты, Кирилл Афанасьевич, по-боевому, и претензий к тебе нет. Я сейчас проинформирую товарища Сталина.
– Маршал тут же позвонил ему по «кремлёвке».

–  Приезжайте ко мне с Мерецковым!
– приказал вождь.

Разговор был короткий. Сталин, как поняли они оба, был не в духе. Выслушав информацию Мерецкова о тревожной ситуации в приграничье, он резко произнёс:

–  На границе порядков не изменять, иначе мы спровоцируем немцев на выступление!

–  А как быть с самолётами-нарушителями?
– спросил Тимошенко.

–  Сажать их на наши аэродромы, потом будем разбираться, почему допущено нарушение воздушного пространства.
– Вождь взглянул на Мерецкова.
– Вы же приказали посадить «юнкере», и наши лётчики это сделали. А теперь расследованием займутся те, кому это положено делать.

«Но немецкий самолёт-нарушитель отпустили, когда я был ещё там!» - едва не воскликнул Кирилл Афанасьевич. Он недовольно поджал губы.

–  Приказание поступило из Москвы!

–  Я разберусь с этим, - тихо обронил Сталин.
– У вас есть ещё вопросы? Нет? Тогда оба свободны.

Тимошенко сразу понял, что вождь чем-то расстроен, и не стал оспаривать действия тех, кто распорядился отпустить самолёт. Характер вождя он успел изучить и знал, что своими вопросами можно нарваться на неприятности. Но в разговоре с Мерецковым Сталин проявил выдержку, и нарком был рад за своего заместителя. У себя в кабинете, когда они возвратились из Кремля, Тимошенко сказал не без горечи: