Меридианы карты и души
Шрифт:
Арифметика длится одну секунду: два плюс два равняется четырем; однако, чтобы получить эти четыре километра (вернее — 3882 метра), тысячи людей годами вели бой под землей, отвоевывая пядь за пядью каждый метр заминированной земли. С разных концов два подошло к двум. И вот в этот день наконец свершилось действие сложения. Горная шаловливая и строптивая река Арпа простится со своим детством и повернет налево, чтобы войти в новый дом — в туннель, посерьезнеть и заняться хозяйством — поить и кормить Севан, поить Армению.
Туннель Арпа — Севан! Самый длинный туннель в мире. Это своеобразная пирамида Хеопса, построенная народом, оповестившим
На моем письменном столе две небольшие стеклянные колбы. В них земля, привезенная из пустыни Тер-Зор и города моих предков — Вана. Рядом камень, твёрдый, острый, в голубоватых прожилках. Память о дне соединения двух участков тоннеля. Все это рядом. Пепельный, как прах, песок пустыни, черная, пахнущая тоской, травами и полевыми цветами ванская земля и эта твердость камня, извлеченного с такими усилиями из глубин земли и души. Мудро сказал когда-то Анатоль Франс: «Народ, который не хочет умирать, убить невозможно».
Маленькая стрелка часов близится к четырем. Надо отправляться в клуб министерства. Уже у дверей меня догоняет телефонный звонок. Из молодежного журнала «Гарун». Просят откликнуться на выступление в их журнале председателя горсовета: «Каким хочется видеть Ереван». Соглашаюсь.
Нет, иначе я не могу. Бьющаяся во мне жилка должна сплестись, слиться с жилой моей земли.
19 апреля, Егвард
За границей мне не раз выражали удивление нашим застольям: мол, очень уж много тостов и речей. Ну что ж, им тоже можно предъявить свои претензии. Если у нас, за столом кавказцев, бокал и тост с первых же минут трапезы сливаются и так, слитно, «действуют» до конца, до тоста за тамаду, то здесь речи — да какие основательные! — начинаются сразу после того, как закончен обед, словом, — проводится организованное, «полнометражное» собрание.
Здесь, в Филадельфии, это собрание с его центром, правым и левым крылом прямо-таки не отставало от Конвента Великой французской революции. Я слушала все выступления с большим интересом, потому что в их разноречивости отражались именно те процессы, о которых говорилось раньше.
Филадельфия была не только первой столицей Соединенных Штатов, но и одним из самых старых центров спюрка в Америке. Именно здесь энергично действовали все партии, и прежде всего «Прогрессивный союз американских армян», связанный тут с самыми левыми кругами.
— Еще в черные маккартистские времена, — так начал свою речь в тот день старый деятель этого союза Лерон Казначян, — когда хоть одно сочувственное слово о Советской стране вызывало зловещее внимание «охотников за ведьмами», в то самое время наш союз твердо отстаивал свои политические позиции, продолжал издавать газету «Лрабер» («Вестник»), рассеивая муть и дымовую завесу, повисшую между Советами и Америкой, продолжал свое благородное дело сплочения вокруг Армении ее далеких сыновей.
Едва окончил свое слово представитель «якобинцев», как справа от меня поднялся седой сухопарый старик и без всякого предисловия выпалил:
— Как вы знаете, Филадельфия город провозглашения свободы. Пожелаем же, чтобы наша гостья увезла отсюда в Армению хоть немного свободы…
Сказал и сел.
Сказанное было настолько внезапным, настолько не связанным с мирным ходом этого обеда, что мне показалось, будто эти слова произнесены с юмором, нечто вроде малоудачной шутки. Но нет, оказалось, что
оратор настроен вполне серьезно и представляет «жирондистское» крыло стола. После него встал зубной врач господин Махсуджян, представитель «центра», и в своей речи счел нужным вернуться к заявлению предыдущего оратора.— Свобода очень относительное понятие, — сказал он. — Для армянина это гарантия физического существования, гарантия того, что ночью никто не нападет на твой дом, не убьет твою мать, жену и детей. Вот в этом свобода армянина…
Со стороны «жирондистов» снова «выступил» один из старейшин колоний, дашнак, господин Бозаджян. Я еще больше напрягла слух, ожидая, что «центру» будет нанесен контрудар. Однако насколько удивительным было решительное предложение экспортировать из Филадельфии свободу, настолько же удивительной показалась и речь господина Бозаджяна.
— Я был в Армении, — сказал он, — своими глазами все повидал и должен сказать, что увидел больше, чем предполагал. Об экономическом и культурном подъеме мы уже знали. Меня больше всего порадовала спокойная жизнь народа, установленный там порядок дружелюбия, товарищества с другими народами.
То, что многие из дашнаков после посещения Армении отмечают «экономический и культурный подъем», мне было известно. Что для меня было неожиданно, так это оценка и дальновидное приятие этим старым человеком новых начал нашей жизни.
По-видимому, господин Бозаджян уже давно не читал редакционные колонки своего центрального органа «Айреника», а если и читает, то прошел мимо злобных издевок и нападок именно на это дружелюбие в самых разнообразных его проявлениях. И это тогда, когда сами они от мала до велика заискивают перед иностранцами, будь то американец или француз, сладко уповая на то, что авось тот обронит где-нибудь в «сферах» сочувственную фразу по поводу бедолаг армян. Уместно здесь привести слова писателя из спюрка Андраника Царукяна, давно уже порвавшего с «Айреником».
«Когда мы нацеливаем «стрелу» в сердце большевизма, — пишет со свойственной ему едкостью Царукян, — надо помнить все же, что именно во времена этого большевизма родились и выросли армянские советские поэты, стали тем, кем они являются сегодня, — поэтами, переведенными на десятки и десятки языков, поэтами, которых знают десятки и десятки народов, книги которых выставлены повсюду — от Чехословакии до Узбекистана. Стоило французскому писателю перевести на свой язык какой-то клочок из Григора Нарекаци, как во всех наших колониях правили пиры, организованные теми же «стрелками»… Кричали об этом на все лады с восторгом, сопредельным унижению: «Чужестранцев знакомят с армянской культурой!» Манна с небес свалилась! А разве не эти злополучные большевики переводят на столько языков книги армянских писателей от Раффи до Чарен-ца и делают их достоянием миллионов?!»
20 апреля, Егвард
…Говорит «Голос Америки». По вашингтонскому времени одиннадцать часов две минуты. У нас в Вашингтоне ясная, солнечная погода… После последних известий о положении на Голанских высотах сделает сообщение наш сотрудник Арсен Саян».
И знакомый голос с западноармянским произношением рассказывает о столкновениях между Израилем и Сирией… Из далекой Америки, о таких далеких высотах, а голос со знакомыми интонациями звучит здесь, в моей егвардской комнате. Странно, невообразимо — и грустно, необъяснимо грустно…