Меридианы карты и души
Шрифт:
Приехал, посмотрел бы Гаспар Армению!..
9 апреля, Егвард
Молодежь уже давно стала одной из наиболее серьезных проблем Запада. С быстротой, соответствующей лихорадочным скоростям двадцатого века, меняются взгляды и образ жизни молодежи, отвергается принятое год назад, принимается новое. «Сердитых молодых людей» сменяют хиппи, потом и это движение сходит на нет, то и дело дают о себе знать буддисты или там индуисты, последователи учения Рамакришна, йоги. Многие ударяются в мистику, возникают экстремистские, неофашистские группки, наркомания считается уже не пороком, а некоей формой «протеста», становится философией: «Если невозможно изменить действительный мир, то я в своем мозгу создам свой мир, туманный, бредовый, но зато мой и действительно свободный».
Из всего этого калейдоскопа разнобойной молодежи я, конечно, смогла увидеть очень немногое. Вечерами, когда приходилось проходить мимо городской ратуши в Монреале, я оказывалась, если можно так сказать, буквально в джинсовых джунглях. Только по бороде и можно было догадаться, что на свете еще не перевелись Адамы…
Однажды мне захотелось поглядеть на них поближе, хоть на несколько минут заглянуть в один из баров, возле которых обычно кишели хиппи. Длинная очередь стояла на улице. Господин Кестекян, лысоватый, с брюшком, взялся провести меня в бар. Помимо желания надо было еще обладать ловкостью и суметь протолкнуть меня туда «зайцем», без очереди. Один из бородачей наблюдал за порядком. Просьба моего спутника впустить нас, объяснение, что я приезжая издалека, не возымели никакого действия. И так было не только в этом баре, но и в других. Критически оглядывали нас, стариков, и объясняли: исключительно в порядке очереди. Не хватало мне еще здесь стоять в очереди!
Двери в бар распахнуты, и оттуда, из полутьмы, как из кратера вулкана, низвергались тяжелые дымные клубы воздуха, пропитанные дыханием многолюдья, алкоголем, табаком, выталкивались на улицу грохот джаза, крики и топот. Чуть пройдешь дальше и остановишься у дверей, которые притягивают своей тишиной. И можно не без оснований предположить, что за этой завесой тишины странный, потусторонний мир, созданный героином и марихуаной. А днем в густой человеческой толпе, глядишь, вдруг мелькнет странная физиономия: пожелтевшее, костлявое лицо, голова вся обрита, и только с макушки свисает, как хвост, грязноватая прядь, сам в бесформенной хламиде из серого холста. Это из какой-то индуистской секты. Под медленный аккомпанемент бубна поет что-то, и не разберешь, чего ему надо — то ли денег собрать с прохожих, то ли просто так полагается по их правилам.
С культом жестокости я лично, к счастью, не столкнулась. Ее наивысшим проявлением для меня остался фильм «Механический апельсин», который я видела в Хельсинки и который шел тогда в Монреале, в кинотеатре «Фестиваль фестивалей». Четверо молодых людей, — из них один, притом главный герой, любит Бетховена — черпают импульсы для своей жизни в философии жестокости и реализуют ее методично, с виртуозностью и упоением. Пафос фильма в том, что эра космических кораблей, «механизированное время», рождает бесчеловечность, разрушает вековые этические нормы, цивилизацию, и даже искусство, даже Бетховен не спасает, а наоборот, служит разрушению и безысходности… Не без умысла режиссер одел этих молодых людей в странные, напоминающие одежду космонавтов костюмы и скафандроподобные шляпы…
А вот совершенно новое направление мысли.
В Вашингтоне с певцом Тиграном Жамкочяиом и его братом, художником Левоном, мы бродили по городу. Перед зданием американского конгресса, на ведущих к входу ступенях, стояла группа молодых людей, человек двадцать — двадцать пять.
Все в них обыкновенно, скромно, девушки без следа косметики. На груди у всех прикреплены наискосок ленты с их именами и фамилиями. Они стояли на ступенях рядами, как хор, и пели. В руках держали плакат, на котором крупными буквами значится: «Прощать, любить, объединяться». Эти три слова — девиз нововозникшего учения, основатель которого кореец Сун Нью Мун. «В борьбе ненавидящих нет победителей, нам остается любить друг друга», — так вещает корейский проповедник, который стремится распространить свое учение повсюду и на всех. Эти юнцы — последователи нового учения, именуемого «Всемирная объединенная церковь». Среди них были приехавшие из самых разных частей света — Италии, Франции, из разных штатов Америки. Мои спутники разговорились с ними. Выяснилось, что боголюбивый Сун Нью Мун по случаю «уотергейтского кризиса» объявил всенациональный сорокадневный молебен, на сей раз под девизом простить и возлюбить Никсона. Так вот молодые люди и взялись за это. Пели, улыбались и с готовностью
отвечали на вопросы. Увидев мою горячую заинтересованность, уверенные в том, что я уже включилась в движение Сун Нью Муна, сунули мне какое-то воззвание, — дескать, подпишитесь. Мой отказ был неожидан. Парни недоумевали: как согласовать проявленный миссис интерес и категорическое нежелание поставить подпись?Должна сказать, что я все-таки не осталась в стороне от этого движения. Не знаю, почему, но молодые люди вдруг запели «Марсельезу». Увидев, что мои спутники подпевают, я тоже присоединилась к ним. И впрямь, кто мог бы предположить, что наступит день и я, знающая «Марсельезу», как говорится, с серединки на половинку, буду торжественно распевать ее на ступеньках Капитолия в Вашингтоне вместе с американскими, итальянскими, французскими юношами и девушками, а над головой моей будет красоваться плакат: «Любите, прощайте, объединяйтесь…»
Вот, значит, среди западной молодежи есть и такая. Движения, проповедующие христианскую доброту, любовь, всепрощение, возникли, видимо, как противовес культу жестокости, духовного выхолащивания.
Однако и то, и другое — крайности, болезненные полярности. Все в конечном счете сливается в одно общее настроение, свидетельствующее о том, что молодежь пытается противостоять действительности, власти материального над человеком, ищет выхода из духовного удушья.
10 апреля, Егвард
Кинотеатр «Фестиваль фестивалей» на одной из окраинных улиц Монреаля. Здесь демонстрировались фильмы всех стран, получившие международные премии и одобрение знатоков киноискусства. В свои монреальские дни я стала там почти завсегдатаем и посмотрела много прославленных лент, таких, как «Сатирикон», «Рим» Феллини, «Вопли и шепоты» Бергмана, «На дне долин» Антониони.
Если в залах кинотеатров, где показывали порнографические фильмы, едва набиралось четверть зала, и главным образом пожилые люди, то «Фестиваль фестивалей» всегда заполнен до отказа молодыми типа Гаспара. Входной билет туда стоит 99 центов вместо трех-четырех долларов в других местах. Поистине это был демократический кинотеатр, посещение которого представляло для меня двойной интерес: во-первых, фильмы и, во-вторых, не менее важное — зрители. Их напряженное внимание, сопереживание происходившему на экране говорило о многом…
В «Фестивале фестивалей» я бывала с преподавателем Монреальского университета, доктором философии Карписом Кортяном и его молодым другом, преподавателем колледжа Арташесом Керогланяном. Мне приятно было общаться и беседовать с людьми, которых живо занимало все, что творилось в мире, и «армянский вопрос» они рассматривали именно с этой вышки.
Интересно было разговаривать с ними, проверять на них свои ощущения от здешней жизни.
— Вопрос номер один на Западе — вопрос молодежи… Несправедливая война во Вьетнаме невиданно ослабила моральные позиции Америки, нарушила душевное равновесие страны. Отсюда и смятение в сознании молодежи.
— Вы спрашиваете, почему эта пара целуется на виду у всех в пивном баре? Почему не выйдут, не уединятся? Да просто потому, что вдвоем им скучно… Скука, пустота — вот одна из причин многих болезненных явлений.
— Американская жизнь до удивления прямолинейна, в конце этой линии торчит доллар… Такая прямолинейность почти не оставляет времени и места для иных мыслей — поглубже, пошире. Может быть, поэтому многие из них так примитивно инфантильны. Всю неделю, как оглашенные, гоняются за деньгами, чтобы развлечься в уикэнд. А придет этот уикэнд — долгожданная суббота и воскресенье, — не знают, куда себя девать.
— Вы видите, как молодые рвутся на эти фильмы сюда, в «Фестиваль», как следят за экраном, ищут ответа на собственные проблемы. Не находят, конечно, но ищут…
— Молодой армянин не может стоять в стороне от этих проблем, вместе со всеми он учится в том же университете, служит в тех же учреждениях, слышит те же разговоры, его тревожат те же тревоги. В наш век держать армян в изоляции немыслимо… И главное — ни к чему.
— Спюрк не должен существовать в прежнем своем виде. Часто межпартийная борьба превращается в межсемейные распри. Все сводится к тому, кто из какой семьи происходит, в каких кругах вырос. Спюрк сейчас перед угрозой полной ассимиляции, а партии все ворошат старое, все талдычат одно и то же. Если так будет продолжаться, то не пройдет и десяти — пятнадцати лет, как молодежь окончательно отвернется от всех общинных дел, от нации.