Меридианы карты и души

Вечером того же дня мы ужинали в гостинице «Стандус», в зале, напоминавшем знаменитое парижское «Лидо». На десерт здесь обычно «шоу» — концерт: пение, акробатика, танцы, юморески, — все на уровне высоких мировых стандартов.

Когда «шоу» кончилось, было одиннадцать вечера. Весь первый этаж «Стандуса» был наполнен тем же азартом игры, что и в «Хилтоне». Я чувствовала, что Нубар мечтает избавиться от обязанностей опекуна: научил нас «летать» — и хватит, теперь сами машите крыльями. Он привел нас к «колесу счастья» и смылся. Я была очень довольна. Тут же пустила в ход свои однодолларовики, включилась в дело. Молчаливый крупье пришелся очень кстати моему «знанию» английского. Все шло как в немом кино. Андраник Андреасян попробовал заняться тем же. Но делал это он так нехотя, без всякого аппетита, что «колесо», почуяв это, воздало ему. У нас говорят: «Как слепец взирает на бога, так и бог взирает на слепца…»

Было уже поздно, когда мы решили разыскать нашего «учителя»-дезертира и покинуть «Стандус». Нашли его у длинного стола, среди картежников. Игральные карты, словно магнитные плашки, приковали к себе их головы, не разрешая взглянуть вбок. Кое-как мы повернули голову Нубара в нашу сторону, дали понять, что пора и честь знать. Двинулись к выходу. Мимо стремительно прошел какой-то мужчина в летах, пузатый, с широкополой шляпой над круглым висломясым лицом.

— Один из техасских миллионеров. Я его знаю. Завсегдатай Лас-Вегаса, — просвещал нас Нубар, — играет на пятьдесят, сто, тысячу долларов… Смотрите, смотрите, сейчас все начнется…

Толстый техасец со взглядом, в котором было: если захочу, куплю и всю эту компашку, и крупье в придачу, — подошел, бросил на стол свои тысячи, взял карты и через минуту — как это вышло, не знаю, — словно фокусник, снял куш, собрал со стола все деньги и из кассы и стремительно продолжил свой путь.

Я припустилась за ним. Сей пузан всем своим обликом был настолько выразителен, что знание языка здесь не требовалось. Он с мастерством истинного артиста-мима, казалось, воплотил в себе дух Лас-Вегаса, и я не стесняясь открыто разглядывала его, как не стесняешься рассматривать актера, вышедшего на сцену.

Прежде чем он добрался до выхода, техасец еще раза два приближался к тому или иному столу, железно повторял ту же процедуру. И наконец с той же победоносной небрежностью вышел из гостиницы. На улице его ждали тележка с чемоданами, портье и швейцар. Ни одной минуты даже перед самым отъездом не хотел он потратить зря, упустить хоть малую толику «наслаждений».

Мы тоже сели в машину и отправились смотреть ночной Лас-Вегас.

Токио известен ночным освещением своей главной улицы Гиндза. Говорили, что весь Лас-Вегас — как Гиндза и даже больше. Но поди же, во время моего пребывания в Америке там начался энергетический кризис. На призыв президента экономить электроэнергию оперативнее всех откликнулся именно Лас-Вегас, явно стремясь утвердить свою крайнюю законопослушность. Огни зажигались лишь в строго определенной очередности. Таким образом, я насладилась вечерним Лас-Вегасом, как говорится, «только местами». Однако и эти «места» позволяли составить представление о целом.

Лас-Вегас — это особый мир, не знающий себе подобного. Если классический Монте-Карло — огромный, но всего лишь один игорный дом, то Лас-Вегас — это игорный город, тянущийся километрами. Улицы, площади — все строилось и приспосабливалось именно к этой цели. «Игровые точки» не только в игорных домах, но повсюду — в гостиницах, ресторанах, кинотеатрах, парикмахерских, магазинах, на улицах, на стенах домов. Даже все сувениры символизируют игру и игорные дома. В качестве самого редкостного сувенира продаются «бывалые», прошедшие огонь и воду, истершиеся карты… А в одном магазине я увидела пирамидку, сложенную из золотящихся металлических центов. В другом с виду кучка долларов, а сверху настоящие долларовые ассигнации, и все это залито прозрачной пластмассой. Своего рода наглядные пособия, каждодневно вдохновляющие на «делание денег».

— Как вам спалось? — спросил на следующее утро Нубар.

— Спасибо… А вам?

Нубар мнется. Бедняга, он, оказывается, вечером, наконец освободившись от нас, снова спустился «вниз».

Сегодня Нубар и вовсе решил спровадить нас с Андраником подальше. В игорном доме «Циркус» название свое оправдывали лишь несколько колец и сетка, свисающие из-под купола. Все остальное — партер, и амфитеатр, и ложи, и ярусы — было заполнено тем же пестрым жужжанием разноцветных электроглаз, ненасытных автоматов и всеми остальными игорными аксессуарами.

Здесь бывают цирковые представления, и Нубар повел нас в одну из лож, откуда удобнее смотреть на кольца.

— Когда приезжаем сюда с женой и детишками, всегда сажаю их в эту ложу, — говорит Нубар…

Он и нас усадил в ложу своих «детишек» и, успокоенный тем, что нам есть чем заняться, исчез. Мы с Андраником оказались точно в таком же положении, как герои рассказа О’Генри, где отец по блату устраивает на перекрестке пробку, чтобы у сына было время сделать предложение сидящей рядом в машине девушке.

Мы познакомились лет десять — пятнадцать назад в Армении, издалека слыхали о делах и жизни друг друга, и вот когда снова встретились в Лос-Анджелесе, у нас не представилось времени спокойно посидеть и поговорить. И «пробка» в ложе этого «Циркуса» оказалась удобным случаем, чтобы объясниться в любви если не друг другу, то общему предмету нашего поклонения — Армении. Под куполом уже летали вверх и вниз артисты, играл оркестр, малыши вокруг блаженствовали, ликовали, визжали, а мы — все о том же. И только когда артисты в знак благодарности выпустили в зал для ребятишек разноцветные воздушные шары и один из этих шаров попал в нашу ложу, только тогда мы опомнились, сообразили, где находимся, и даже удивились: а зачем мы здесь?

День уже кончался, вечером билеты в оперу в Лос-Анджелесе, а мы все еще в «Циркусе». Нашего «блудного отца» Нубара мы опять обнаружили у длинного стола, впившегося в карты. Он глядел на нас как лунатик, передвигающийся по карнизу крыши. Было жалко и даже опасно окликать его. Однако мы рискнули. Нубар пробормотал: «Еще немножко посмотрите цирк, я сейчас приду»— и снова пошел по карнизу… Но мы не вернулись в цирк. Слонялись по закоулкам игорного дома. Неожиданно в сутолоке перед нами остановился уже немолодой человек и с ним разодетая рыжая дама. На какое-то мгновение просветлев, он посмотрел на нас.

— Вы армяне?

— Да, армяне, — обрадовалась я.

— Где родилась? — как истый американец, тотчас же перешел на «ты» наш новый знакомый, путая армянский деревенский диалект и американское произношение. Так же смешаны были в нем крестьянская внешность и суперамериканское его снаряжение.

— Я из Армении, — похвалилась я.

— Я тоже был там… По приглашению земляков из Гаджна. Родом оттуда.

— Понравилось вам? — накинулась я на него.

— Неплохо. Но пробыл я там только три дня. Много всяких дел, не мог остаться…

— А чем вы занимаетесь? — постепенно гаснет мой порыв.

— Я?.. Я — Магалян. Не слышали?! Во Флориде у меня большая фирма «Домашняя мебель».

— А это Сильва Капутикян, поэтесса. — И, увидев, что тот не совсем точно представляет себе мою «фирму», Андреасян поясняет: — Книги, книги пишет. Об Армении, о спюрке…

— A-а, очень рад, — покровительственно произносит господин Магалян и протягивает руку для прощанья. — Будь здорова. Спешу. Дело есть дело.

Ничего не скажешь! Лас-Вегасу эта встреча двух «сокровников» вполне созвучна. Увидел нас — и мгновенно сработал автомат, одновременно зажглись в ряду четкие схожие картинки. Кругляки со звоном провалились вниз, обрадовав игрока. Понапрасну огород городили. Больше картинки одновременно не зажглись.