Мещане
Шрифт:
Презрительная улыбка промелькнула на губах Бегушева.
– Да-с, да!
– не унимался граф.
– Три тысячи душ, батюшка, я прожил, по милости женщин и карт, а теперь на старости лет и приходится аферами заниматься!
– Что ж, на этом поприще ты можешь отлично поправить твои дела, произнес не без ядовитости Бегушев.
– Непременно поправлю, сомнения нет никакого!
– воскликнул радостно граф.
– Но все-таки, согласись, нравственно тяжело. Я был камергер, человек придворный; теперь же очутился каким-то купцом, так что не далее, как в прошлом генваре, на бале во дворце, великие князья меня спрашивают, чем
______________
* Извините, ваше высочество (франц.).
– За что тебе дать пенсию, когда ты сам говоришь, что только и делал, что по женщинам ездил и в карты играл?
– Я про себя не говорю!
– возразил граф.
– А говорю вообще про дворянство; я же - слава богу!
– вон у меня явилась способность писать проекты; я их более шести написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у дочери какой был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться не хочу, потому что люблю их держать в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне были обязаны, а не я им!
Бегушеву было отвратительно и омерзительно слушать вранье графа Хвостикова. Он очень хорошо знал, что граф в ноги бы готов был каждодневно кланяться этим торгашам, если бы только они ему денег давали.
– Не можешь ли ты дать мне взаймы тысячи три на весьма короткое время?
– хватил Хвостиков, желая сразу ошеломить Бегушева.
– Нет, не могу!
– отвечал тот.
– Отчего?
– Много очень, сумма велика.
– В таком случае дай хоть две тысячи по крайней мере.
– И то много!
– повторил Бегушев монотонным голосом.
– Ну тысячу, черт возьми, - произнес, как бы даже смеясь, граф.
– И это велика сумма!
– как кукушка куковал Бегушев.
– Что ж за деньги тысяча... велики ли это?
– воскликнул с удивлением граф.
Бегушев на это молчал.
– Но какою же, собственно, суммою, не стесняя себя, ты можешь ссудить меня?
– продолжал граф с какою-то уже тоскою в голосе.
– Я не знаю!
– отвечал с убийственным равнодушием Бегушев.
– Пятьсот рублей тебя не стеснит?
– Стеснит.
– А двести стеснит?
– Стеснит!
– Но неужели даже ста рублей ты не можешь мне дать?..
– заключил граф.
Бегушев на это некоторое время молчал.
– Сто, пожалуй, могу!
– умилостивился он, наконец.
– Но только не взаймы, а так дам, без уплаты.
– Как без уплаты?
– спросил граф, по-видимому совершенно счастливый тем, что ему и сто дают.
– Это, знаешь, немного выйдет щекотливо!
– Как хочешь! У меня правило: взаймы никому не давать, а так помогать, - сколько могу, помогаю!
– Это, конечно, очень великодушно с твоей стороны, но все-таки согласись, что принять таким образом... хоть мы и товарищи старые... Обстоятельства
мои, конечно, ужасны; я теперь тебе прямо скажу, что я нищий, ездящий в карете потому, что каретник мне верит еще, но в мелочных лавочках не дают ни на грош!Бегушев на это молчал.
– Ну, дай хоть без уплаты, если не хочешь менять своего правила! почти как-то выкрикнул граф Хвостиков.
Бегушев вынул бумажник и подал графу сторублевую бумажку.
– Merci, mon cher, merci!..* До конца дней моих не забуду твоего одолжения.
______________
* Благодарю, мой дорогой, благодарю! (франц.).
У графа даже слезы на глазах навернулись при этом.
– Не смею тебя больше беспокоить, - продолжал он, вставая и берясь за шляпу.
– Еще раз тебя благодарю, - заключил он и, дружески пожав руку Бегушеву, пошел от него весьма гордой походкой.
По уходе графа Бегушев поднял кулак на небо и заскрежетал зубами.
– О негодяй! О мерзавец!
– заревел он на весь дом, так что находившаяся в соседней комнате Домна Осиповна с испугом вбежала к нему.
– Что такое с тобой, Александр?
– спросила она.
– Мерзавец!.. Негодяй!
– продолжал Бегушев свое, потрясая кулаками.
– Граф Хвостиков - это, вероятно, мерзавец?
– говорила Домна Осиповна, видевшая в зеркале из соседней комнаты, кто был у Бегушева.
– Мне в глаза, каналья, говорит, что он три тысячи душ промотал, тогда как у него трех сот душонок никогда не бывало; на моих глазах всю молодость был на содержании у старых барынь; за лакейство и за целование ручек и ножек у начальства терпели его на какой-то службе, а теперь он оскорбляется, что ему еще пенсии не дали. До какой степени в людях нахальство и лживость могут доходить!.. За это убить его можно!
– Ах, Александр, как тебе не совестно сердиться на такие пустяки! произнесла Домна Осиповна, действительно не понимавшая, что такое тут могло вывести Бегушева из себя.
– Но зачем же, собственно, он приезжал к тебе?
– Затем, разумеется, чтобы денег просить, - отвечал скороговоркой Бегушев.
– И ты дал, конечно?
– Но это черт с ним, дал не взаймы только, а так! Главное, зачем это ломанье и коверканье пред мной! Это, наверное, изволил пустить его Прокофий! Ну, я, наконец, разделаюсь с ним! Эй!.. Прокофья ко мне!
– Саша, умоляю тебя не беспокоиться и плюнуть на все это!.. упрашивала его Домна Осиповна.
– Нет-с, нет, довольно этот господин надругался надо мной!.. Прокофья!..
Прокофий, наконец, явился. Лицо его было совершенно покойно.
– Кто принимал графа Хвостикова?
– спросил почти страшным голосом Бегушев.
– Я-с, - отвечал мрачно и угрюмо Прокофий.
– Для чего ж ты это сделал?
– продолжал Бегушев, едва сдерживая себя. Ты, значит, окончательно решился не исполнять ни одного моего приказания?
– Никак нет-с; я все ваши приказания исполняю, - отвечал Прокофий и явно уже рассмеялся.
– А это вот недавнее мое приказание, - когда я сказал, чтобы ты никого не принимал, а ты принял графа.
– Я не принимал его.
– Как же сейчас сказал, что принял, а теперь - не принимал.
– Не принимал-с!
– повторил Прокофий.
– Он спрашивает: "Дома ли вы-с?" Я говорю: "Дома!" и хотел сказать, что вы не принимаете, а он и пошел сам!.. Не за волосы же мне его хватать и останавливать!