Мещане

– Кого вам надо?

– У вас тут одна больная дама живет?.. Я хочу ее видеть!

– Она вон тут - в этой комнатке лежит...
– отвечала гораздо вежливей жидовка и зажимая ребенку рот, чтобы он не орал.

Несмотря на темноту в комнате, дочь Израиля рассмотрела на Бегушеве дорогое пальто и поняла тотчас, что это, должно быть, важный господин.

– Я уж, сударь, не знаю, что мне с ней и делать, - продолжала она, хоть в полицию объявлять: живет третий месяц, денег мне не платит... Умрет на что мне ее хоронить... Пусть ее берут, куда хотят!..

– Вам всё заплатят...
– сказал Бегушев и подал жидовке десять рублей.

Точно кошка рыбью головку, подхватила жидовка своими костлявыми пальцами деньги.

– На этом, сударь, благодарю вас покорно!
– воскликнула она.

По-русски дочь Израиля, как мы видим, говорила почище любой великорусской торговки: у ней звяканья даже в произношении никакого не чувствовалось.

– Пожалуйте, сударь, вот тут порожек маленький, не оступитесь!.. рассыпалась она перед Бегушевым, вводя его в комнату больной жилицы, где он увидел... чему сначала глазам своим не поверил... увидел, что на худой кроватишке, под дырявым, изношенным бурнусом, лежала Елизавета Николаевна Мерова; худа она была, как скелет, на лице ее виднелось тупое отчаяние!

– Бегушев!
– воскликнула она, взмахнув на него все еще хорошенькие свои глазки.

– Елизавета Николаевна, давно ли вы в Москве?
– говорил тот, сам не сознавая хорошенько, что такое он говорит.

– Зачем вы пришли ко мне? Зачем?
– спрашивала Мерова, горя вся в лице.

Бегушев молчал.

– А, чтобы посмеяться надо мной!.. Полюбопытствовать, в каком я положении... Написать об этом другу вашему Тюменеву!.. Хорошо, Александр Иванович, хорошо!.. Спасибо вам!..

И Мерова, упав лицом на подушку, зарыдала.

У Бегушева сердце разрывалось от жалости.

– Я пришел к вам, чтобы сказать, что отец ваш живет у меня!.. проговорил он, опять-таки не зная, зачем он это говорит.

– Отец мой... у вас?..
– спросила Мерова, приподнявшись с подушки.

– У меня, - с тех пор, как вы уехали из Петербурга.

Мерова поникла головой.

– Тюменев прогнал его, я это предчувствовала...
– проговорила она.

Бегушев между тем сел на ближайший к ней стул.

– Вот что, голубушка, - начал он и слегка положил было свою руку на руку Меровой.

– Не дотрагивайтесь до меня!.. Это невозможно!
– воскликнула она, как бы ужаленная и затрепетав всем телом.

– Хорошо!..
– проговорил Бегушев, отнимая руку.
– Я теперь пойду домой и предуведомлю поосторожней вашего отца, и мы перевезем вас на хорошую, удобную квартиру.

Сначала Мерова слушала молча и довольно спокойно, но на последних словах опять встрепенулась.

– Нет, Бегушев; не на квартиру, а в больницу... Я не стою большего... произнесла она.

– Если хотите, - и в больницу!
– не спорил с ней Бегушев и поднялся, чтобы поскорее возвратиться домой и послать графа к дочери.

– Вы уже уходите?..
– произнесла Мерова, и глаза ее мгновенно, как бывает это у детей, наполнились слезами.
– Зачем же тогда и приходили ко мне?
– присовокупила она почти отчаянным голосом.

– Я останусь, когда вы желаете этого!..
– отвечал Бегушев.

– Да...
– почти приказала ему Мерова.

Несмотря на то, что у Елизаветы Николаевны, за исключением хорошеньких глазок и роскошных густых волос, никаких уже прелестей женских не существовало, но она - полураздетая, полуоборванная - произвела сильное раздражающее впечатление на моего пожилого героя; и странное дело: по своим средствам Бегушев, конечно, давно бы мог половину театрального кордебалета победить, однако он ни на кого из тамошних гурий и не глядел даже, а на Мерову глядел.

– Мильшинский этот - помните, - сказала вдруг она, - в тюрьме сидит!

– За что?

– Украл казенные деньги в банке... Хорошо, что я тогда, как приехала с ним в Киев, так и бросила его; а то сказали бы, что он на меня их промотал...
– проговорила Мерова.

Но где она потом жила - и, вероятно, с кем-нибудь жила, - Бегушев старался как бы забыть и не думать об этом.

Елизавета Николаевна от напряжения при разговоре сильно раскашлялась. Бегушев, чтобы не дать ей возможности затруднять себя, начал сам ей рассказывать.

– А здесь без вас много новостей случилось...

– Какие?
– спросила Мерова.

– Самая крупная та, что муж Домны Осиповны пьяный оборвался с третьего этажа из окна и расшибся до смерти.

Мерова широко раскрыла свои хорошенькие глазки.

– Для чего он оборвался?
– спросила она с удивлением.

– Это его спросить надобно!

– А Домна Осиповна огорчена была этим?

– Не знаю, слышал только, что получила от него в наследство все состояние.

– Ну да, непременно!..
– подхватила Мерова.
– Она всегда мечтала об том, чтобы как-нибудь себе в ручку - хап!.. хап!.. Впрочем, это и лучше!..

Проговоря последние слова, Елизавета Николаевна вдруг обеими руками взяла себя за левый бок и стала метаться на постели.

– Что такое с вами?
– спросил ее испугавшийся Бегушев.

– Тут очень болит, точно ножами режет, - отвечала она.

– И давно вы чувствуете эту боль?

– Давно, но нынче она сделалась гораздо сильней... Я в последний год вина очень много пила!..

Такое признание Елизаветы Николаевны покоробило Бегушева.

– Но что теперь делает Домна Осиповна?
– продолжала больная, едва переводя дыхание.

– Она вышла замуж за доктора Перехватова, - сказал Бегушев.

Елизавета Николаевна опять приподнялась немного на постели и проговорила:

– Ах, она дура этакая, глупее меня даже!

– Что ж тут глупого?
– возразил Бегушев.
– Доктор молод, красив, влюблен в нее...

– Нет, какое красив!.. Он гадок!.. Он кучер, форейтор смазливый... Я знала его еще студентом, он тогда жил на содержании у одной купчихи и все ездил на рысаке в двухколеске!.. Сам всегда, как мужики это делают, правил. Мы тогда жили в Сокольниках на даче и очень все над ним смеялись!

– Однако вам вредно так много говорить!
– остановил ее Бегушев.

– Вредно!..
– сказала Елизавета Николаевна заметно ослабнувшим голосом.
– Душенька, поезжайте и пришлите ко мне отца. Мне хочется перед смертью видеть его.

– Он сейчас будет у вас, - отвечал Бегушев, вставая, и, кивнув головой Елизавете Николаевне, хотел было уйти, но она вдруг почти вскрикнула:

– Нет, поцелуйте меня, поцелуйте!

Бегушев наклонился к ней и с искренним удовольствием поцеловал ее; но на конце поцелуя Елизавета Николаевна сильно оттолкнула его от себя.