Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Выпуск 5: Методы изучения взаимозависимостей в обществоведении

Теперь нам необходимо увидеть, каким образом замысел как факт сознания становится событием как комбинацией фактов мира. Если мы признаем принципиальную дихотомию замысла и воплощения, то эта трансформация для нас представляется загадочной и случайной. «Мало ли существовало замыслов, и многие ли из них воплотились?» – таков будет резонный вопрос. На это следовало бы ответить: невоплощенный замысел не есть замысел. Это высказывание нуждается в пояснении. Очень часто, говоря о замысле, или мысли, мы не разделяем для себя два принципиальных ее состояния – мысль как интуитивное ощущение новой возможности и мысль как осознанный факт сознания, т.е. мы, так сказать, часто путаем алмаз с бриллиантом. Замысел как «пустое мечтание» – это поверхностная, ни к чему не обязывающая интуиция, которая с легкостью может быть сменена новой интуицией. Такой «замысле», конечно же, не есть событие, и, строго говоря, это даже не замысел, но праздные мечты. «Ограненный» замысел, продуманный, внутренне пережитый – совсем иное дело. В момент завершения «огранки» с ним происходит странная вещь – помимо формы, замысел обретает волю к реализации. Сказанное мной – не метафора. «Ограненная», внутренне состоявшаяся мысль есть точный аналог живого организма, единственная биологическая цель которого – выживание, развитие и самовоспроизводство. Мысль оказывается уже не пустым мечтанием, но императивом, который движет человеком – своим носителем. Залог реализации мысли – в самом факте ее рождения, т.е. превращения из интуиции в факт сознания. Рождаясь, мысль стремится выйти вовне и тем самым – стать зримым фактом мира. В тот момент, когда мысль становится таковым фактом, происходит событие в его классическом понимании, четко привязанное к временной шкале. Однако можем ли мы говорить, что событие произошло именно в этот момент времени, – ведь его видимая форма была уже предопределена рождением замысла, который есть не что иное, как императив к реализации. Конечно же, этот императив не абсолютен – мысль можно убить, но, как правило, только вместе с ее носителем. Убить можно и любой живой организм – однако факт его рождения будет неоспорим. И этот факт будет событием.

Итак, мы можем говорить, что событие происходит в тот момент, когда его зримое воплощение делается неизбежным. И это событие незримо определяет исторический ход вещей. Историкам хорошо знакома эта ловушка: с одной стороны, есть дата зримого события, с другой стороны, есть четкое понимание того, что это зримое событие жестко детерминировано некими «незримыми событиями» в прошлом, которые на самом деле и должны являться предметом исторической рефлексии. Проблема, однако, в том, что совершенно неясно, что представляют собой эти «незримые события». Их невозможно вычленить, исходя из позитивистской модели, они не являются бесспорными историческими фактами, они лишены места на временной шкале, и они, по сути, не имеют «формы». Однако они, бесспорно, имеют бытие и, следовательно, должны быть осмысленны. Для описания этих «незримых событий» вводятся такие абстрактные категории, как «революционная ситуация», «экономические факторы», «международное положение», но это не более, чем не вполне удачная попытка детерминировать «зримое» событие – «незримым».

Историки традиционно оперируют зримыми фактами, и именно из исторической методологии мы унаследовали традиционное понимание события как зримого факта мира. Между тем социальная философия дает нам совершенно иную перспективную точку. Эволюция социума не может быть увидена человеческим глазом, ибо время его жизни, а правильнее – время жизни социальной онтологии, неизмеримо больше, чем время жизни человека. Скрытая эволюция модели мира, ее резкий слом и рождение новой модели мира не могут быть увидены через зримые исторические факты. Процесс рождения или умирания не может быть понят через факт рождения или смерти – сам факт не дает нам путей понимания логики его детерминированности. Мы видим лишь результат, но не путь. Следовательно, нам необходимо найти новый тип свидетельств, которые позволят нам определить начальную точку этого пути, т.е. тот момент, когда событие на самом деле произошло, и незримо, но бесповоротно определило судьбу модели мира, а вместе с ней – и всех объединенных ею людей.

Перед тем как мы приступим к поиску этого нового типа свидетельств, нам необходимо понять, что, собственно, мы ищем. Что свидетельствует о грядущей смене модели мира? Естественно, рождение элементов новой модели. «Слепая зона» между моделями мира, о которой я говорил выше, являет собой, исходя из элементарной логики, пространство незримой онтологической войны, притом что победа в ней уже предопределена. Формально доминирует старая модель, но на самом деле она уже мертва – просто об этом еще никто не знает, хотя все это чувствуют. В определенный момент она мгновенно отмирает, и столь же мгновенно новая модель обретает абсолютную власть. Мы наблюдаем – если мне будет позволена такая грубая метафора – эффект курицы, бегающей по двору с отрубленной головой: мы-то, как зрители, уже знаем, что «жизнь мертва», но тело этого еще не чувствует.

«Слепая зона» онтологий – это пространство, разделяющее замысел и воплощение. Это та тень, которая падает между замыслом и воплощением. Пространство это существует в «историческом мире» – в нем живут люди, не знающие о том, что «все, что будет после, уже произошло». На самом деле, так сказать по «гамбургскому счету», этого пространства нет – в момент рождения замысла новой онтологии старая уже мертва, просто она об этом не знает. И здесь самое время нам попытаться понять, что значит «замысел новой онтологии».

Мысль, или замысел – это рождение новой возможности осознавать мир, или, используя оптическую метафору, это новая перспективная точка. В потенции – т.е. в интуиции – существует бесконечное множество перспективных точек, они существуют на периферии нашего сознания, являясь тем, что принято называть «пустыми мечтаниями». Существующая модель мира не позволяет им покинуть периферию, и причина этого проста – нет необходимости в новом взгляде, существующий взгляд достаточно зорок и видит мир ясно и отчетливо. Ясность видения мира есть залог жизнеспособности онтологической модели. Стремление к такой ясности есть свидетельство приятия человеком этого мира. Жизнеспособная социальная реальность требует ясности социальных правил. Эти правила могут быть сколь угодно «не гуманны» и «не мудры», но если они ясны всем и всеми разделяемы, то эта социальная реальность будет «работать» – т.е. работать как раз в самом прямом смысле слова будет онтологическая модель.

Что такое ясность правил? На самом деле, это совокупность представлений, формирующих «модель человека». Совокупность ясных ограничений и свобод является тем зеркалом, в котором человек может увидеть самого себя целиком, осознать себя, свои возможности и, как следствие, – выработать возможные способы действия в социуме. «Модель человека» – это очерченные границы его возможностей, за пределы которых он не может даже помыслить выйти. В известном смысле, можно сказать, что модель человека устанавливает границы его мышления.

Границы, по самой своей сути, всегда должны быть ясны и очевидны. «Модель человека» является основой картины мира, ибо способ восприятия реальности является производным этой модели. Однако традиционное общество, т.е. общество с ясными правилами, ясными «границами человека» имеет обыкновение разрушаться – иными словами, «границы человека» и правила социальной игры начинают размываться, терять свою ясность. Как только ясность утрачивается и взгляд на мир делается подслеповатым, появляется необходимость найти новый взгляд, новую перспективную точку, чтобы вновь восстановить границы ясности.

Именно в этот момент с периферии сознания начинают всплывать «новые замыслы», т.е. новые перспективные точки, способные внести ясность в видение мира. Эти «замыслы» имеют скорее биологическую, чем социальную или интеллектуальную природу. По сути, они возникают как средство поддержания общества как единого биологического организма – так, утрачивая зрение, человек помимо своего осознанного желания развивает осязание. Природа, так сказать, не терпит убытка и пустоты. Ситуация утраты ясности «границ человека» заставляет людей, даже помимо их осознанного желания, увидеть мир и себя самих с новой, ясной перспективной точки. Так вынужденно рождается мысль, и замысел проходит мыслительную огранку, так морская волна окатывает щебень, не стремясь к тому, но следуя природным колебаниям.

Далее происходит неизбежное – новая мыслительная перспективная точка, возникнув, начинает моделировать самосознание и поведение человека. То, что ранее было немыслимо, становится нормой. То, что воспринималось как насильственное нарушение «границ человека», теперь по умолчанию признается таковыми границами. Происходит то, что можно назвать «экспансией человека». Но происходит это помимо его воли.

На самом деле, границы «модели человека» в традиционном социуме не являются незыблемыми, они до определенной степени «эластичны», предполагая «рост и развитие» самосознания человека. «Модель человека», будучи живой структурой, растет, как биологический организм, в процессе естественного роста не утрачивая ясность, но скорее приобретая ее. Это и есть естественное развитие социума. Но это развитие редко идет своим естественным путем. Часто наблюдается резкая и тираническая «экспансия человека», когда очень незначительные группы людей, а иногда – и один человек, в индивидуальном порядке, для самих себя, раздвигают, а точнее – разрушают границы «модели человека». Это внезапное раздвижение границ нарушает естественное развитие социума, уничтожая основания существующей модели мира. Именно это раздвижение границ и создает тот «разлом», из которого возникает новый взгляд на мир. Этот новый взгляд необходим для выживания социума, но он уже – не органичен.

Точка возникновения этого нового взгляда и есть то «незримое событие», которое невозможно увидеть через призму исторических фактов. Чтобы увидеть это событие, необходимо определить момент изменения модели человека, когда те действия, которые еще недавно представлялись немыслимыми, стали вдруг единственно возможными, стали «мыслительной очевидностью». И этот момент смены, а точнее – слома модели человека, можно определить как «невидимую катастрофу».

В этом определении нет оценочности, но – лишь стремление к ясности. Катастрофа в изначальном значении слова – это переворот, перелом в естественном течении событий, резкое и роковое изменение ситуации (неслучайно этот термин означал заключительную часть, «развязку» греческой трагедии). Катастрофа – это смена парадигмы, когда «время выходит из своей колеи». Для современного человека, с его безудержным стремлением к «минимизации жизненных рисков», это понятие приобрело ярко выраженный негативный смысл, став синонимом крушения, разрушения, гибели. На самом деле катастрофа – это точка изменения мира, или, вернее, изменение точки зрения на мир, это пространство онтологического разлома. По определению, катастрофа не может быть естественной – ведь любые органические изменения постепенны, а не скачкообразны, – и поэтому она всегда означает слом естественного, «биологического» развития какого-либо процесса. В этом смысле понятие катастрофы совмещает свое древнее значение с современным пониманием, и мы получаем такое толкование: катастрофа есть искусственная смена парадигмы.