Методотдел

Наш маршрут был сложным: то и дело путь перекрывали поваленные деревья, а в некоторых местах тропа так резко брала вверх, что, карабкаясь, приходилось держаться за ветки или вовсе хвататься за впереди идущего. И все вверх и вверх, и конца и края этому не было.

— Да чего там, конечно, поднимемся, — задорно (но только в самом начале восхождения) говорила Агнесса Карловна — самая возрастная в нашей экспедиции.

Толик Цаплин шел первым, так как не раз здесь бывал и дорогу знал хорошо. Он прекрасно справлялся с обязанностями проводника. Скромный и немногословный на работе, здесь он открылся для меня настоящим пятнадцатилетним капитаном. Никакая Эльвира уже не была ему указом, а она, кстати, волочилась где-то в хвосте колонны.

Мужчины, которых было меньше, шли между женщинами, готовые в случае чего оказать помощь. И эти бесстыдницы при малейшем затруднении вешались нам на руки и плечи, а еще каждые пять минут просили дать им паузу для отдыха. В первую остановку наши курящие дамы попытались закурить, но бесстрашный Толик резко отчитал обеих, напомнив, что в лесу курить нельзя, и те беспрекословно подчинились. Но, к сожалению, болтать им запретить никто не мог. Пустые разговоры и смешки жутко раздражали. Как мне казалось, они отнимали силы не только у самих трещоток, но и у тех, кто был вынужден невольно слушать их трескотню. Все это невероятно затягивало наше восхождение.

Половину пути мне пришлось тащить за собой Ванду и Эльвиру. Дело в том, что наш директор, пройдя часть маршрута, сообразил, что лучше уж помогать тем, кто полегче и помоложе, и под каким-то предлогом поменялся со мной, взяв на буксир Таню и Риту. Эти две бегемотихи — Ванда и Эльвира — были явно не по моей комплекции. У Ванды постоянно скользила подошва обуви, а Эльвира ввиду своего немаленького веса шла очень медленно, поэтому нам постоянно приходилось останавливаться, дожидаясь, когда она поравняется с нами.

Мою начальницу все это ужасно забавляло.

— Смотрите, три хороняки покоряют вершины. Слюна течет, нога волочится, — острила она и заливалась смехом. «Хороняки» — ее любимый образ, который она использовала всегда, когда нужно было показать сложность решаемой задачи.

На плато я забрался до чертиков уставшим. Но зато там, на вершине, смог на какое-то время отделаться от дам, что оказалось много сложнее, чем забраться на гору.

Мы условились пробыть здесь два часа, и каждый мог по своему усмотрению распорядиться этим временем. Коллектив Дворца стихийно разрезался на микрогруппы и рассыпался по древнему городу. Моей главной задачей было не попасть в компанию Ванды и Эльвиры. И здесь меня спасло присутствие директора. Разумеется, Капралова не могла оставить Илью Борисовича без внимания, и я, пользуясь этим, смог улизнуть.

Бывают места, где ты начинаешь ощущать себя иначе, будто тебя искусственно включили в некие кадры-обстоятельства, как в комбинированных съемках старых фильмов. Это связано с особой реальностью, которая вдруг так непрошено разворачивается перед тобой. Ты чувствуешь себя сбитым с толку, и вот в этом смятении образуется зазор, в котором происходит что-то совершенно исключительное. Тогда-то и начинает что-то вспоминаться — именно вспоминаться, — но отнюдь не биографическое, а куда более объемное и глубокое. В этом платоновом припоминании мир узнается по-настоящему, здесь и сейчас, независимо от всего предшествующего опыта. На считаные секунды восприятию удается схватить все сразу, обнять, замкнуть весь универсум, ощутить себя в благословенном брюхе мира и тем самым найти тысячи точек соприкосновения с каждым его творением.

Все это не сложно почувствовать, когда тебя подсадили так высоко, откуда открывается столь захватывающий вид. Вот оно — возвышенное в действии. Я не мог отделаться от чувства, будто меня, как маленького ребенка, отец заботливо посадил к себе на плечи, чтобы я мог увидеть все сам. Да, но тогда кто же мой отец? Что за Титан? Пусть нескромно так думать, наверное… Как и думать, что происходящее было только для меня и ни для кого больше, хотя каждый вправе полагать то же самое про себя. У Бога, очевидно, есть множество ладоней, и Мангуп, несомненно, одна из них.

Вкус у жителей древнего города был отменный: захватывающие ландшафты с высоты птичьего полета заставляют померкнуть рекламу даже самого изысканного современного жилища. Через панорамные глазницы пещер только мечтать да любить, и еще подставлять лицо ветру и солнцу. Да, здесь немного аскетично. Ну и пусть. Такая неотшелушенная дикость мне по сердцу, потому что в ней нет ложных опосредований — ничего лишнего.

Чтобы не ходить толпой в Благовещенский монастырь, Толик разделил нас на две группы. Первыми пошли я, Витька, Петя и Таня с Ритой. Крохотный монастырь прилепился чуть ниже плато, на самом краю скалы, в одной из ее складок. Тут действительно было очень тесно, из-за чего строения обители, к каковым относились собственно лишь двери, окна да перегородки, казались совсем игрушечными, похожими на декорации к спектаклю или фильму. Все те же пещерные гроты, что и наверху, только в них непривычно было видеть иконы и свечи. Часть гротов, образующих закрытые ложи-лоджии, служили кельями. Воображение заставляло додумывать, как там внутри, и казалось, что там непременно просто и хорошо. Пространство перед входом в храм составлял маленький дворик, откуда открывался вид на бесконечные дали. Опершись на деревянные перила, повторяя действия побывавших здесь тысяч других пилигримов, мы гипнотически уставились в эти изумрудные горизонты молчальниками-исихастами. Было очевидно, что место требовало тишины. Если мы и говорили между собой, то только вполголоса, а то и вовсе шепотом.

Внутри храма — запах ладана, воска и пещерных недр. Кругом камень, но не тесанный — белый, а какой есть в своей первозданности. Немного прохладно, сыро. Богоявленский источник в гроте разлился большой купелью, словно понимая ту жажду, какой преисполнены приходящие сюда паломники. Все незатейливо и даже сурово. Низкие своды пещер приближали к самому себе. Они собирали дух воедино, чтобы уже после можно было без всяких подпорок сохранять обретенную целостность.

К удивлению, мы встретили только одного послушника, который прожил здесь полгода и теперь казался уже полностью от другого мира. Настоятель в монастыре был наездами, поэтому большей частью послушник жил совершенно один, не считая наведывающихся паломников и праздношатающихся. Я подумал, как, верно, ему тяжело зимой, когда дуют пронзительные ветра, когда льет холодный дождь, а вокруг пустынно. Пустынно… Можно ли тут на это жаловаться? Да разве вот эта обитель не есть монашеская пустынь или печеры? Разве она не для того, чтобы проводить дни в молитвенных размышлениях? Перед нами открылось древнее иночество как оно есть — простое, суровое, красивое. Как в амазонской сельве этнограф открывает племя, живущее так, как жили их предки тысячи лет назад, так и мы открыли монастырь, живущий, верно, по укладу самого Антония Печерского в своем пещерном затворе.

Толик рассказывал историю монастыря, но я его слушал плохо, отвлекаясь на свои мысли. Мы поставили свечи, каждый помолился, кто как мог…

Снова выйдя на плато, Цаплин оставил нас, чтобы сводить к монастырю других коллег, с кем наши траектории разошлись еще ненадолго. Нам повезло, что был пасмурный день. Легкое марево заволокло все вокруг — ну чем не вековые плотные занавесы, среди которых особенно интересно протискиваться, чтобы достать до истории. Возможно, именно благодаря этому настоящим открытием для нас стали фундамент княжеского дворца, фрагменты стен базилик и винодавильные ванны. Мы шли по высокой траве, вдали то и дело раздавались голоса людей, а виднеющаяся арка древней цитадели заставляла думать о том, что мы находимся где-нибудь в Риме тех его времен, когда среди древних развалин горожане еще устраивали пикники.

— Где мы? — философски и немного восторженно вопрошал Петя. — Если вы меня сейчас спросите: «Где мы?» — я не отвечу.

— Наш Петька потерялся, — пошутила Таня.

— Кстати, я чуть-чуть тоже, — сказала Рита. — Хотя я здесь уже была, но мне кажется, к этому месту привыкнуть невозможно. А сегодня вообще день особенный.

— Мне это очень напоминает кадры из какого-то фильма, но пока никак не могу понять, из какого именно… — заметил Витек, который часто прибегал к сравнениям со сценами кино.

Он посмотрел на меня, ища подтверждения своей смутной догадке.

— Наверняка что-то такое было, — согласился я.

Я давно уже понял, что, как правило, то, что производило впечатление странного или необычного, давно было описано в книгах и снято в фильмах, — не мы первые, не мы последние. Классика потому и классика, что смогла зафиксировать универсальное, то, на что откликается каждый, ну, или многие.

— А я бы еще задала вопрос: «Зачем мы?», — вдруг подхватила эстафету Пети Таня.