Межесвет

Шадрен поднялся с земли. Он весь дрожал. Края плаща взметнулись за спиной Сканлы, как языки огня, она раскрыла для экзалтора объятья, холодные и пустые. Он сделал шаг, оступился и упал. И падал, падал, падал…

— И? — спросила Морвена.

— И что? — Он медленно перевел на нее взгляд. Перед глазами плясали красные пятна. Ведьма лежала на постели, подперев рукой голову: он не помнил, когда и как она здесь оказалась. — Где Морта?

— Ей надоело тебя слушать, и она ушла. Ты слишком углубился в воспоминания и не заметил этого. Но мне интересно, что было дальше.

Он помрачнел.

— Ты сама знаешь, что было. Я очнулся здесь. С тобой и Кат Ши.

— Ее зовут Фрейя, — услужливо подсказала Морвена. — Ты не помнишь?

— Теперь вспомнил. Я все не мог решить, как ее назвать.

— Что ты почувствовал, когда увидел меня? Что ты подумал?

— Ты действительно хочешь знать?

— Почему нет?

Снаружи загремело, хлынул дождь, сверкнула молния. Шадрен поднялся, чтобы закрыть окно: обе части витража то и дело вспыхивали, свет растекался по черным прожилкам на стекле, как яд по венам. Эта гроза была искусственной, сотворенной руками колдуньи, как и все погодные явления, происходившие под куполом города. Альдолис стоял на твердой земле, но все здесь было не так, по-другому. Солнце не вставало утром, луна казалось вырезанной из картона и обклеенной мятой фольгой, а стены дворца могли излучать слепящее сияние, будто зеркала, отражающие невидимый свет.

Шадрен повернулся к ведьме, опершись ладонями на подоконник и чуть откинувшись назад. Посмотрел на Морвену в упор, так пристально, что это заставило ее отвести глаза. Вопреки всему, он не чувствовал себя хозяином положения.

— Мне хотелось заняться с тобой любовью.

К ее щекам прилила кровь. Она подтянула голову к коленям, спрятала лицо. Находясь рядом с Морвеной, Шадрен забывал о том, что она чудовище. Она могла быть опасной и жестокой, но от нее не веяло смертью.

— Ты не это ожидала услышать?

Ведьма спросила глухо:

— Ты все еще этого хочешь? Сейчас?

— А чего хочешь ты, Морвена из Блука?

Ей было тяжело признаваться в своих чувствах.

— Чтобы ты изменился.

— Я должен стать одним из вас?

Их взгляды на мгновение встретились.

— Да, — сказала Морвена. — Тебе следует увидеться кое с кем. Ее зовут Нефела, и она архиведьма. Они были лидерами, как сейчас Вираго.

— А если я откажусь?

— Тогда тебе придется уйти.

— И ты не будешь тосковать по мне?

— Буду. Шад… — Ее глаза полыхнули зеленым огнем. Он не хотел ее любить, не хотел быть с ней — умом не хотел; но было в ней что-то чрезвычайно притягательное, что-то от Лилит, перед которой не устояли ангелы. — Пожалуйста.

Глава 13

(Летиция)

Внезапная яркая вспышка, череда нераспознанных, многоцветных образов, как при обмороке, — и Летиция оказалась на островке света в царстве кромешной тьмы. В первое мгновение ей почудилось, что в этом новом странном мире нечем дышать, и она жадно глотнула воздуха, разреженного, будто в горах, а затем велела себе успокоиться. Где-то там, среди чернильного мрака, звенели тысячи цепей, свисающих с несуществующего потолка; цепей металлических, холодных и реальных. Этот их звон леденил душу, наполнял сердце необъяснимой тревогой, создавал впечатление, что палач стоит у тебя за спиной, а разящий пламенный клинок — уже занесен. Летиция оглянулась, шаря глазами во тьме, вытянув руки, словно слепая. Ладонь все еще хранила тепло его прикосновения, тепло человеческого тела, но его самого уже не было рядом. Она произнесла его имя, сначала хриплым шепотом, потом громче и громче, пока не сорвалась на крик, но эхо не пожелало вторить этому волнительному крещендо. Имя поглотила царящая дисгармония звука — цепи звенели беспорядочно, не подчиняясь какой-либо схеме, не так, как поют колокольчики под дыханием ветра — трогательно и чуточку ранимо, донося до внимания слушателя легкий, ненавязчивый укор.

Смертные не могут владеть оружием богов. Смертным нельзя тревожить то, что не должно быть потревожено. У смертных есть только жизнь смертных — кому-то достанется короткая серая нить, вторым — длинная дорога, усыпанная обломками грез, словно острым стеклом, а третьим — сияющая лестница, сотканная из колдовства, ведущая вверх или вниз — куда именно, покажет время. Но ведь не случайно тот замок, висящий в небе, замок под гордым названием Мигдал-Эль, именуемый Башней Бога, ведь не зря он перевернут? Так где же рай — сверху или у нас под ногами?

Чье имя она произнесла? Опомнившись, Летиция закрыла рот ладонями. Он вошел в ее жизнь так быстро и так естественно — и это беспокоило ее, и разрывало сердце пополам. Конечно, Летиция не может заменить ему друга, возлюбленную или родной дом, никто не сможет; но зато она в силах привнести в его жизнь что-то новое — и это что-то позволит ему воспрянуть духом и перестать скорбеть. Она хотела этого, будучи рождена добродетельной, — и не хотела, боясь нарушить невысказанные клятвы и обеты, которые не были принесены.

'Я буду любить тебя'. И сердце сжалось, затрепетало, словно птица, заключенная в ладони, и каждый вздох той птицы мог стать последним… Рука нащупала цепь и ухватилась за нее, как разум за ускользающую мысль, которая способна вырвать из пучины безумия и вынести на ровную гладь, туда, где возвращается чувство времени, а человек обретает власть над своими страстями; за первой рукой последовала вторая, и вот она уже висит меж двух цепей, потому что ноги отказались держать. Молвила, одними губами:

— Ланн.

А за спиной оказался другой, не демон с огненным мечом, но некто подобный ему. Кассиан шагнул вперед, подхватил ее, и Летиция отпустила цепи и расслабилась в его руках. Его пальцы касались там, где им не следовало касаться: ее лица, шеи, быстро скользнули по изгибам грудей. Он желал и стыдился своего желания. Разве не странно, что оно овладело им в месте, которое вызывало один лишь первобытный страх? Во тьме между мирами, среди мрачного звона цепей, в кольце слепящего света, раскрасившего ее кожу надгробной белизною? Летиция запрокинула голову, коснувшись затылком его плеча, — свежей раной алел на ее лице рот, глаза наполнились чернотой и обжигали яростью, ведь только так она могла противиться ведьмаку, державшему ее помимо воли.

— Я так устал быть один, — просто сказал он.

— И я, — повторило эхо.

— И я, — отозвалось другое.

Из окружающей мглы выступили несколько силуэтов и остановились, облитые светом. Кассиан сердитый, со сведенными бровями, Кассиан с улыбкой, ослепляющей, как летнее солнце, Кассиан с упавшей на глаза челкой, слипшейся и неопрятной, с перекошенным, будто от боли, ртом. Он смотрел и не узнавал себя, смутно понимая, что когда-то он был одним из них, из этих силуэтов, что когда-то его ранили и любили, принимали его ласку и одаривали его своей. Он растерял эти чувства по дороге в ковен, как дорогие одежды, сброшенные на пути к очищению, позабыл, что способен ощущать любовь, но в тот миг все нахлынуло горячим штормом, омыло и очистило его, и ведьмак взглянул на мир по-другому. Девушка в его руках сияла, словно драгоценность, и была притягательна, как серафима, еще не ведающая о своем падении. Он наклонился и запечатлел на ее лбу невинный поцелуй, и ему ли было не знать, каким жаром отозвалась это отметина у нее в сердце.

— Я не могу, — прошептала она.

Он улыбнулся.

— Я знаю.

Цепи звенели где-то вдалеке, темнота таяла, отпуская на волю цвет и свет, действительность растекалась звуками, неподобающе резкими и живыми для этого промежуточного мира. Ядовито-зеленый — трава, цианово-голубой — небо, кроваво-красный — птица в облаках. Нависшее над ней лицо, бледное и напряженное, проблеск чувства в глазах сокола, обычно непроницаемых и острых. Летиция сердито оттолкнула юношу рукой и встала, отряхиваясь от налипших соломинок. Бросила куда-то в сторону, не глянув на него: