Миллионщик

— Господин… Тарановский, если я не ошибаюсь? — произнесла она своим мелодичным, чуть грудным голосом, приветливо улыбаясь и протягивая мне для поцелуя свою холеную, унизанную перстнями руку. — Чрезвычайно рада снова видеть вас в моем скромном доме. У вас есть новые предложение касательно чайной сделки?

— Не совсем так, сударыня, — усмехнулся я, склоняясь над ее рукой. — Видите ли, со времени нашего первого знакомства я сменил амплуа и теперь занимаюсь золотом.

— О, это замечательно! — оживилась она. — Уверена, вы достигли в этом успеха!

— Не могу сказать, что дела идут очень уж хорошо, но кое-какое золото мы действительно намыли. И именно по этому поводу я и хотел бы с вами посоветоваться, как с человеком опытным и сведущим в этих делах! — и я повертел рукой в воздухе.

— Непременно. Отведайте нашего чаю, а затем — я вся внимание! — взяла паузу Верещагина.

Прислуга подала прекрасный сычуаньский чай.

За чаем мы обменивались любезными фразами на разные необязательные темы, а я тем временем все прикидывал, как половчее начать этот крайне деликатный и, возможно, судьбоносный разговор. Конечно, Изя Шнеерсон сейчас был бы здесь очень кстати, с его умением торговаться и чутьем на выгодную сделку. Но я решил, что этот первый, самый важный разговор лучше вести с глазу на глаз, чтобы почувствовать хозяйку, понять ее намерения. Ну, была не была…

— Аглая Степановна, — начал я, когда служанка в накрахмаленном переднике и чепце бесшумно убрала со стола серебряный чайный прибор и вазочки с остатками варенья, мы остались одни, а тишину нарушало лишь потрескивание дров в изразцовой печи да мерное тиканье больших напольных часов в углу. — Не скрою, вы производите впечатление неординарной личности. Я вижу в вас не только красивую женщину, но и человека с большим, отзывчивым сердцем. И я думаю, что такой женщине, как вы, можно доверять, разговаривать о делах серьезных, требующих не только коммерческой хватки, но и определенной смелости…

Аглая Степановна внимательно посмотрела на меня. Ее темные, умные глаза, которые, казалось, видели человека насквозь, чуть заметно сузились. Она поняла, что я подвожу разговор к чему-то важному, к чему-то, что выходило за рамки обычной светской любезности.

— Я всегда стараюсь помочь хорошим людям, если это в моих силах и не противоречит моим интересам, — ответила она сдержанно, но в ее голосе я уловил нотку живого, неподдельного любопытства. — И чем же я еще могу быть вам полезна? Неужели у вас, кроме редкого фарфора, нашлись еще какие-нибудь диковинки из далеких краев?

— Да, сударыня, — продолжал я, понизив голос почти до шепота, хотя нас никто не мог подслушать, — у меня имеется и другой, гораздо более ценный товар. Это золото — чистое, самородное золото, которое, я знаю, здесь, на границе с Китаем, очень ценится и которое может быть чрезвычайно интересно для таких предприимчивых и дальновидных людей, как вы.

На лице Аглаи Степановны не дрогнул ни один мускул, она по-прежнему сидела прямо, с царственной осанкой, но я заметил, как в ее глазах, обычно таких спокойных и чуть насмешливых, мелькнул острый, почти хищный огонек. Она была настоящей купчихой, наследницей старинного сибирского рода, и запах большой, очень большой прибыли был ей слаще любого французского парфюма.

— Золото, говорите? — медленно произнесла она, словно пробуя это слово на вкус, взвешивая его на невидимых весах. — Это действительно… интересно, месье Тарановский. Оно всегда в цене, а особенно в наше неспокойное время, — она многозначительно улыбнулась, — оно ценится не меньше, а может, и больше, чем где-либо еще.

Она сделала паузу, давая мне понять, что прекрасно разбирается в этом вопросе и что ее не проведешь красивыми словами.

— Да, сударыня, — кивнул я, оценив ее пассаж. — У меня с собой довольно значительная партия золотого песка и самородков, добытых… скажем так, в одном очень богатом, почти сказочном месте на Амуре. И я хотел бы обменять его на более удобные для перевозки и дальнейших расчетов средства — на переводные векселя имеющие хождение по всей Сибири, или на наличные ассигнации, если это возможно. Сумма, повторяю, немаленькая… но ведь тем больше ожидается прибыль?

Аглая Степановна откинулась на спинку своего резного кресла, ее пальцы с дорогими перстнями — бриллиантами, изумрудами, рубинами — лениво перебирали шелковую кисточку на тяжелой бархатной подушке, лежавшей у нее на коленях.

— Что ж, не буду скрывать, ваш товар меня действительно чрезвычайно интересует. Мой покойный супруг, Иван Лукич, царствие ему небесное, тоже немало занимался золотым промыслом, и в Забайкалье, и я, по мере сил и разумения, стараюсь продолжать его дело. Золото нам нужно, в первую очередь, для торговли с Китаем. Китайцы, как вы, возможно, знаете, очень любят наш сибирский мех, но еще больше они любят наше золото. И за золото они готовы отдавать многое и по самой выгодной цене. Так что, если ваше золото высокой пробы, мы, думаю, сможем договориться. Какова проба вашего металла и каков его, так сказать, объем?

— Золото у нас самое что ни на есть чистое, речное, промытое, без всяких вредных примесей, — заверил я ее. — Проба, я думаю, не ниже девятисотой. А что касается объема… — я сделал небольшую паузу, — то речь идет о нескольких пудах. Если точнее — около пятнадцати пудов.

Аглая Степановна, привыкшая к большим суммам и крупным сделкам, не смогла скрыть своего удивления. Ее брови слегка приподнялись, а в глазах блеснул неподдельный интерес. Пятнадцать пудов золота — это было целое состояние, огромный капитал даже по меркам кяхтинских миллионщиков.

— Пятнадцать пудов… — повторила она задумчиво. — Это весьма… весьма солидно, месье Тарановский. С таким количеством металла можно провернуть очень выгодные операции. Что ж, я готова рассмотреть ваше предложение. Присылайте завтра ко мне вашего доверенного человека с образцами. Мои приказчики оценят качество золота, и тогда мы сможем говорить дальше.

На следующий день Изя Шнеерсон, вместе со мной предстал перед Аглаей Степановной во всем своем блеске. Он принес с собой несколько увесистых кожаных мешочков с нашим золотом — и песком, и небольшими, но тяжелыми самородками. Аглая Степановна в присутствии своего главного приказчика, очень пожилого господина с цепкими, внимательными глазами, и какого-то приглашенного ювелира, похожего на старую, мудрую сову, внимательно осмотрела образцы. В ее присутствии ювелир взвесил золото на маленьких, точных аптекарских весах, потер о какой-то черный камень, капнул странно пахнущей едкой жидкостью.

Лицо Аглаи оставалось непроницаемым, но я, наблюдавший за этой сценой со стороны, видел, как загорались ее глаза при виде этих тяжелых, тускло поблескивающих желтых крупинок и небольших, но увесистых самородков. Торг был долгим и упорным, как и подобает при такой крупной сделке.

Изя, был на высоте. Он с жаром доказывал высочайшее качество нашего золота, приводил какие-то непонятные мне аргументы о котировках на европейских биржах, о спросе на золото в Санкт-Петербурге, о трудностях и опасностях его добычи и еще миллион аргументов.

Аглая Степановна поглядывала на него с уважением, однако не уступала, доказывая, что риски при такой сделке очень велики, что золото это, по сути, контрабандное, не имеющее никаких официальных документов, и что она идет на большой риск, связываясь с нами и с таким «сомнительным» товаром.

В итоге, после нескольких часов напряженных переговоров, перемежавшихся чаепитием и светской болтовней, мы все же сошлись на цене, которая, как мне показалось, устроила обе стороны.

Большую часть нашего золота — около десяти пудов — Аглая Степановна согласилась обменять на векселя которые, по ее словам, можно было легко обналичить в любом крупном городе Сибири, в том числе и в Чите, и на некоторое количество наличных денег — хрустящих новеньких ассигнаций Российской Империи.