Милый друг - английский и русский параллельные тексты

"Yes, yes, what would I not forgive you, loving you as I do?"	– Конечно, конечно. Чего бы я вам не простил, -ведь я так люблю вас!
She looked at him with a supplicating air:	Она смотрела на него умоляющими глазами.
"Listen, you must promise to respect me--not to--not to--otherwise I cannot see you again."	– Послушайте, вы должны обещать мне, что вы меня не тронете... и не... и не... иначе мы видимся в последний раз.
He did not reply at once; he wore under his moustache that keen smile that disturbed women.	Сперва он ничего не ответил ей, но в усах у него пряталась тонкая улыбка, которая так волновала женщин.
He ended by murmuring: "I am your slave."	– Я ваш покорный раб, - наконец прошептал он.
Then she began to tell him how she had perceived that she was in love with him on learning that he was going to marry Madeleine Forestier.	Тогда г-жа Вальтер начала рассказывать, как она, узнав, что он женится на Мадлене Форестье, впервые почувствовала, что любит его.
She gave details, little details of dates and the like.	Она припоминала подробности, даты, делилась с ним своими переживаниями.
Suddenly she paused.	Вдруг она замолчала.
The cab had stopped.	Карета остановилась.
Du Roy opened the door.	Дю Руа отворил дверцу.
"Where are we?" she asked.	– Где мы? – спросила она.
"Get out and come into this house," he replied.	– Выходите из экипажа - и прямо в этот дом, -ответил Дю Руа.
"We shall be more at ease there."	– Здесь нам будет спокойнее.
"But where are we?"	– Но где мы?

"At my rooms," and here we will leave them to their _t?te-?-t?te_.	– У меня. Это моя холостяцкая квартира... я ее опять снял... на несколько дней... чтобы иметь уголок, где бы мы могли видеться. Госпожа Вальтер вцепилась в подушку. – Нет, нет, я не хочу! Я не хочу! – лепетала она в ужасе от предстоящего свидания наедине. – Клянусь, что я вас не трону, - решительно проговорил он. – Идемте. Видите - на нас смотрят, вокруг уже собирается народ. Скорей... скорей... выходите. Клянусь, что я вас не трону, - еще раз повторил он. На них с любопытством поглядывал содержатель винного погребка, стоявший у дверей своего заведения. Ей стало страшно, и она вбежала в подъезд. Она начала было подниматься по лестнице, но Дю Руа удержал ее за руку. – Это здесь, внизу, - сказал он и втолкнул ее в свою квартиру. Заперев за собой дверь, он бросился на нее, как хищный зверь на добычу. Она отбивалась, боролась, шептала: "Боже мой!.. Боже мой!.." А он страстно целовал ее шею, глаза, губы, так что она не успевала уклоняться от его бурных ласк: отталкивая его, пытаясь избежать его поцелуев, она невольно прикасалась к нему губами. Вдруг она перестала сопротивляться и, обессилевшая, покорная, позволила ему раздеть себя. Опытными, как у горничной, руками проворно и ловко начал он снимать одну за другой принадлежности ее туалета. Она выхватила у него корсаж и спрятала в нем лицо, - теперь она, вся белая, стояла среди упавшей к ее ногам одежды. Оставив на ней только ботинки, он понес ее к кровати. И тут она чуть слышно прошептала ему на ухо: - Клянусь вам... Клянусь вам... что у меня никогда не было любовника. Так молодые девушки говорят о себе: "Клянусь вам, что я невинна". "Вот уж это мне совершенно все равно", - подумал Жорж.
XIII	V
Autumn had come.	Наступила осень.
The Du Roys had passed the whole of the summer in Paris, carrying on a vigorous campaign in the _Vie Francaise_ during the short vacation of the deputies.	Супруги Дю Руа все лето жили в Париже и во время непродолжительных парламентских каникул вели на страницах "Французской жизни" решительную кампанию в пользу нового правительства.
Although it was only the beginning of October, the Chambers were about to resume their sittings, for matters as regarded Morocco were becoming threatening.	Положение в Марокко становилось угрожающим, и в связи с этим, хотя было еще только самое начало октября, обе палаты собирались возобновить заседания.

No one at the bottom believed in an expedition against Tangiers, although on the day of the prorogation of the Chamber, a deputy of the Right, Count de Lambert-Serrazin, in a witty speech, applauded even by the Center had offered to stake his moustache, after the example of a celebrated Viceroy of the Indies, against the whiskers of the President of the Council, that the new Cabinet could not help imitating the old one, and sending an army to Tangiers, as a pendant to that of Tunis, out of love of symmetry, as one puts two vases on a fireplace.	Никто, в сущности, не верил в возможность танжерской экспедиции, несмотря на то что в день роспуска парламента правый депутат, граф де Ламбер-Саразен, в своей остроумнейшей речи, которой аплодировал даже центр, предложил пари и, как это сделал когда-то знаменитый вице-король Индии, поставил свои усы против бакенбард председателя совета министров, доказывая, что новый кабинет неминуемо должен будет пойти по стопам прежнего кабинета и в дополнение к тунисской экспедиции послать экспедиционную армию в Танжер -исключительно из любви к симметрии, подобно тому как на камин ставят две вазы.
He had added: "Africa is indeed, a fireplace for France, gentleman--a fireplace which consumes our best wood; a fireplace with a strong draught, which is lit with bank notes.	"В самом деле, господа, - продолжал он развивать свою мысль, - Африка - это камин для Франции, камин, в котором сгорают наши лучшие дрова, камин с сильной тягой, который растапливают банковскими билетами.
You have had the artistic fancy of ornamenting the left-hand corner with a Tunisian knick-knack which had cost you dear. You will see that Monsieur Marrot will want to imitate his predecessor, and ornament the right-hand corner with one from Morocco."	Вы отдались на волю своей художественной фантазии и украсили левый угол камина тунисской безделушкой, которая обошлась вам недешево, - теперь вы увидите, что и господин Маро, в подражание своему предшественнику, украсит правый его угол безделушкой марокканской".
This speech, which became famous, served as a peg for Du Roy for a half a score of articles upon the Algerian colony--indeed, for the entire series broken short off after his _d?but_ on the paper.	Речь эта приобрела широкую известность и послужила Дю Руа темой для десятка статей об Алжире - для той серии статей, которая была прервана, как только он поступил в редакцию.
He had energetically supported the notion of a military expedition, although convinced that it would not take place.	Он горячо поддерживал идею военной экспедиции, хотя в глубине души был убежден, что она не состоится.
He had struck the chord of patriotism, and bombarded Spain with the entire arsenal of contemptuous arguments which we make use of against nations whose interests are contrary to our own.	Он играл на патриотических чувствах и нападал на Испанию, пользуясь всем тем арсеналом насмешек, к которому мы обращаемся, когда интересы какого-нибудь государства не совпадают с нашими.
The _Vie Francaise_ had gained considerable importance through its own connection with the party in office.	"Французская жизнь" открыто поддерживала связь с правительственными кругами, и это придавало ей особый вес.
It published political intelligence in advance of the most important papers, and hinted discreetly the intentions of its friends the Ministry, so that all the papers of Paris and the provinces took their news from it.	Она сообщала политические новости раньше других газет, даже самых солидных, и при помощи намеков давала читателям возможность проникнуть в замыслы ее друзей-министров. Она являлась источником информации для всех столичных и провинциальных газет.
It was quoted and feared, and people began to respect it.	На нее ссылались, ее побаивались, с ней начинали считаться.

It was no longer the suspicious organ of a knot of political jugglers, but the acknowledged one of the Cabinet.	Не внушавший доверия орган шайки политических проходимцев превратился в признанный орган правительства.
Laroche-Mathieu was the soul of the paper, and Du Roy his mouthpiece.	Ларош-Матье был душой газеты, Дю Руа - ее рупором.
Daddy Walter, a silent member and a crafty manager, knowing when to keep in the background, was busying himself on the quiet, it is said, with an extensive transaction with some copper mines in Morocco.	Старик Вальтер, бессловесный депутат и изворотливый издатель, умевший, когда нужно, отойти в сторонку, затевал под шумок огромное дело, связанное, по слухам, с марокканскими медными рудниками.
Madeleine's drawing-room had been an influential center, in which several members of the Cabinet met every week.	Салон Мадлены сделался влиятельным центром, где каждую неделю сходились некоторые из членов кабинета.
The President of the Council had even dined twice at her house, and the wives of the statesmen who had formerly hesitated to cross her threshold now boasted of being her friends, and paid her more visits than were returned by her.	Сам председатель совета министров обедал у нее два раза. А жены государственных деятелей - те, что еще недавно не решались переступить порог ее дома, теперь гордились дружбой с нею и бывали у нее чаще, чем она у них.
The Minister for Foreign Affairs reigned almost as a master in the household.	Министр иностранных дел держал себя здесь почти как хозяин.
He called at all hours, bringing dispatches, news, items of information, which he dictated either to the husband or the wife, as if they had been his secretaries.	Он приходил в любое время, приносил телеграммы, всякого рода сведения и диктовал то мужу, то жене информацию, как будто они были его секретарями.
When Du Roy, after the minister's departure, found himself alone with Madeleine, he would break out in a menacing tone with bitter insinuations against the goings-on of this commonplace parvenu.	Стоило министру уйти, и Дю Руа, оставшись вдвоем с Мадленой, ополчался на этого бездарного выскочку: в голосе его появлялись угрожающие нотки, каждое его замечание было полно яду.
But she would shrug her shoulders contemptuously, repeating:	Но Мадлена презрительно поводила плечами.
"Do as much as he has done yourself.	– Добейся того же, чего и он, - говорила она.
Become a minister, and you can have your own way.	– Сделайся министром, тогда и задирай нос.
Till then, hold your tongue."	А до тех пор помалкивай.
He twirled his moustache, looking at her askance:	Жорж крутил усы, искоса поглядывая на нее.
"People do not know of what I am capable," he said, "They will learn it, perhaps, some day."	– Еще неизвестно, на что я способен, - возражал он, - быть может, когда-нибудь об этом узнают.
She replied, philosophically: "Who lives long enough will see it."	– Поживем - увидим, - тоном философа заключала она.
The morning on which the Chambers reassembled the young wife, still in bed, was giving a thousand recommendations to her husband, who was dressing himself in order to lunch with M. Laroche-Mathieu, and receive his instructions prior to the sitting for the next day's political leader in the _Vie Francaise_, this leader being meant to be a kind of semi-official declaration of the real objects of the Cabinet.	В день открытия парламента, пока Жорж одевался, собираясь идти к Ларош-Матье, чтобы еще до заседания получить у него информацию для завтрашней передовицы, в которой должны были быть изложены в официозном духе истинные намерения правительства, Мадлена, еще лежа в постели, поучала своего супруга.

Madeleine was saying: "Above all, do not forget to ask him whether General Belloncle is to be sent to Oran, as has been reported.	– Главное, не забудь спросить, пошлют ли генерала Белонкля в Оран, как это предполагалось вначале, - говорила она.
That would mean a great deal."	– Это может иметь большое значение.
George replied irritably: "But I know just as well as you what I have to do. Spare me your preaching."	– Не приставай, - огрызнулся Жорж. – Я не хуже тебя знаю, что мне надо делать.
She answered quietly: "My dear, you always forget half the commissions I entrust you with for the minister."	– Дорогой мой, ты всегда забываешь половину моих поручений к министру, - спокойно возразила она.
He growled: "He worries me to death, that minister of yours.	– Мне осточертел твой министр! – проворчал Жорж.
He is a nincompoop."	– В конце концов, он просто болван.
She remarked quietly: "He is no more my minister than he is yours.	– Он столько же мой, сколько и твой, -хладнокровно заметила она.
He is more useful to you than to me."	– Тебе он еще полезнее, чем мне.
He turned half round towards her, saying, sneeringly: "I beg your pardon, but he does not pay court to me."	– Виноват, за мной он не ухаживает, - слегка повернув к ней голову, сказал он с усмешкой.
She observed slowly: "Nor to me either; but he is making our fortune."	– За мной тоже, но с его помощью мы создаем себе положение, - нарочито медленно сказала она.
He was silent for a few moments, and then resumed: "If I had to make a choice among your admirers, I should still prefer that old fossil De Vaudrec.	– Если б мне пришлось выбирать между твоими поклонниками, - помолчав несколько секунд, снова заговорил Жорж, - я уж скорее отдал бы предпочтение старому олуху Водреку.
What has become of him, I have not seen him for a week?"	Кстати, что с ним такое? Я не видел его уже целую неделю.
"He is unwell," replied she, unmoved. "He wrote to me that he was even obliged to keep his bed from an attack of gout.	– Он болен, - с невозмутимым видом ответила Мадлена, - он писал мне, что приступ подагры приковал его к постели.
You ought to call and ask how he is.	Не мешало бы тебе навестить его.
You know he likes you very well, and it would please him."	Ты знаешь, что он тебя очень любит, - это ему будет приятно.
George said: "Yes, certainly; I will go some time to-day."	– Да, конечно, - согласился Жорж, - сегодня же съезжу к нему.
He had finished his toilet, and, hat on head, glanced at himself in the glass to see if he had neglected anything.	Он закончил свой туалет и, надев шляпу, еще раз проверил, не забыл ли он чего-нибудь.
Finding nothing, he came up to the bed and kissed his wife on the forehead, saying:	Убедившись, что все в порядке, он подошел к кровати, поцеловал жену в лоб и сказал:
"Good-bye, dear, I shall not be in before seven o'clock at the earliest."	– До свиданья, дорогая, я вернусь не раньше семи.
And he went out.	И вышел из комнаты.

Monsieur Laroche-Mathieu was awaiting him, for he was lunching at ten o'clock that morning, the Council having to meet at noon, before the opening of Parliament.	Ларош-Матье поджидал его; ввиду того что совет министров должен был собраться в двенадцать часов дня, до открытия парламента, он завтракал сегодня в десять.
As soon as they were seated at table alone with the minister's private secretary, for Madame Laroche-Mathieu had been unwilling to change her own meal times, Du Roy spoke of his article, sketched out the line he proposed to take, consulting notes scribbled on visiting cards, and when he had finished, said:	Г оспожа Ларош-Матье не пожелала перенести свой завтрак на другой час, и потому, кроме личного секретаря, у министра никого не было. Как только все трое сели за стол, Дю Руа заговорил о своей статье; заглядывая в заметки, нацарапанные на визитных карточках, он излагал ее основные положения.
"Is there anything you think should be modified, my dear minister?"	– Что вы находите нужным изменить, дорогой министр? – спросил он под конец.
"Very little, my dear fellow.	– Почти ничего, дорогой друг.
You are perhaps a trifle too strongly affirmative as regards the Morocco business.	Пожалуй, вы с излишней определенностью высказываетесь по вопросу о Марокко.
Speak of the expedition as if it were going to take place; but, at the same time, letting it be understood that it will not take place, and that you do not believe in it in the least in the world.	Лучше говорите об экспедиции так, как будто она должна состояться, и одновременно дайте ясно понять, что она не состоится и что вы меньше, чем кто-либо другой, в нее верите.
Write in such a way that the public can easily read between the lines that we are not going to poke our noses into that adventure."	Сделайте так, чтобы публика вычитала между строк, что мы не сунемся в эту авантюру.
"Quite so.	– Отлично.
I understand, and I will make myself thoroughly understood.	Я вас понял и постараюсь, чтобы поняли и меня.
My wife commissioned me to ask you, on this point, whether General Belloncle will be sent to Oran.	Кстати, жена просила узнать, будет ли послан в Оран генерал Белонкль.
After what you have said, I conclude he will not."	Из того, что вы мне сейчас сообщили, я сделал вывод, что нет.
The statesman answered, "No."	– Нет, - изрек государственный муж.
Then they spoke of the coming session.	Далее речь зашла о предстоящей парламентской сессии.
Laroche-Mathieu began to spout, rehearsing the phrases that he was about to pour forth on his colleagues a few hours later.	Ларош-Матье начал разглагольствовать, заранее любуясь эффектом той речи, которую несколько часов спустя он собирался предложить вниманию своих коллег.
He waved his right hand, raising now his knife, now his fork, now a bit of bread, and without looking at anyone, addressing himself to the invisible assembly, he poured out his dulcet eloquence, the eloquence of a good-looking, dandified fellow.	Он взмахивал правой рукой, потрясал в воздухе то вилкой, то ножом, то куском хлеба и, ни на кого не глядя, обращаясь к невидимому собранию, брызгал сладенькой водицей своего красноречия, столь соответствовавшего его парикмахерской внешности.

A tiny, twisted moustache curled up at its two ends above his lip like scorpion's tails, and his hair, anointed with brilliantine and parted in the middle, was puffed out like his temples, after the fashion of a provincial lady-killer.	Маленькие закрученные усики жалами скорпиона торчали над его верхней губой, а напомаженные бриллиантином волосы, с пробором посредине, завивались кольцами на висках, как у провинциального фата.
He was a little too stout, puffy, though still young, and his stomach stretched his waistcoat.	Несмотря на свою молодость, он уже начинал толстеть и заплывать жиром; жилет вплотную облегал его солидное брюшко.
The private secretary ate and drank quietly, no doubt accustomed to these floods of loquacity; but Du Roy, whom jealousy of achieved success cut to the quick, thought:	Личный секретарь, по всей вероятности привыкший к подобным словоизвержениям, преспокойно ел и пил, а Дю Руа, которому лавры Лароша не давали покоя, говорил себе:
"Go on you proser.	"Экая дубина!
What idiots these political jokers are."	Ну и дурачье же все эти политические деятели!"
And comparing his own worth to the frothy importance of the minister, he said to himself,	Сравнивая себя с этим напыщенным болтуном, он приходил к такому заключению:
"By Jove! if I had only a clear hundred thousand francs to offer myself as a candidate at home, near Rouen, and dish my sunning dullards of Normandy folk in their own sauce, what a statesman I should make beside these short-sighted rascals!"	"Эх, будь у меня всего только сто тысяч франков, чтобы иметь возможность выставить свою кандидатуру в депутаты от моего милого Руана и умаслить моих славных нормандцев, этих лукавых, себе на уме, увальней и тяжелодумов, показал бы я всем этим безмозглым шалопаям, какие бывают на свете политические деятели!"
Monsieur Laroche-Mathieu went on spouting until coffee was served; then, seeing that he was behind hand, he rang for his brougham, and holding out his hand to the journalist, said:	Ларош-Матье продолжал говорить до тех пор, пока не принесли кофе, потом, заметив, что уже поздно, позвонил, чтобы ему подали карету, и протянул журналисту руку:
"You quite understand, my dear fellow?"	– Вы меня хорошо поняли, дорогой друг?
"Perfectly, my dear minister; you may rely upon me."	– Прекрасно, дорогой министр, будьте спокойны.
And Du Roy strolled leisurely to the office to begin his article, for he had nothing to do till four o'clock.	До четырех часов Жоржу нечего было делать, и он не спеша отправился в редакцию писать статью.
At four o'clock he was to meet, at the Rue de Constantinople, Madame de Marelle, whom he met there regularly twice a week--on Mondays and Fridays.	В четыре ему предстояло свидание на Константинопольской с г-жой де Марель, которая приходила к нему туда два раза в неделю: по понедельникам и пятницам.
But on reaching the office a telegram was handed to him.	Но не успел он войти в редакцию, как ему подали телеграмму.
It was from Madame Walter, and ran as follows:	Телеграмма была от г-жи Вальтер и содержала в себе следующее:
"I must see you to-day. Most important.	"Мне непременно надо поговорить с тобой сегодня по очень, очень важному делу.
Expect me at two o'clock, Rue de Constantinople.	Жди меня в два часа на Константинопольской.
Can render you a great service.	Я могу оказать тебе большую услугу.
Till death.--Virginie."	Твоя до гроба Виргиния".

He began to swear: "Hang it all, what an infernal bore!"	"Черт возьми! Экая пиявка!" - пробормотал он.
And seized with a fit of ill-temper, he went out again at once too irritated to work.	У него сразу испортилось настроение, работать он в таком раздраженном состоянии уже не мог и поспешил уйти из редакции.
For six weeks he had been trying to break off with her, without being able to wear out her eager attachment.	В течение последних полутора месяцев он несколько раз пытался порвать с нею, но ему так и не удалось охладить ее сердечный жар.
She had had, after her fall, a frightful fit of remorse, and in three successive rendezvous had overwhelmed her lover with reproaches and maledictions.	Она мучительно переживала свое падение и три свидания подряд осыпала любовника упреками и проклятиями.
Bored by these scenes and already tired of this mature and melodramatic conquest, he had simply kept away, hoping to put an end to the adventure in that way.	Ему стало тошно от таких сцен, и, пресыщенный этою стареющею героинею мелодрамы, он стал попросту избегать ее, в надежде что их роман сам собою сойдет на нет.
But then she had distractedly clutched on to him, throwing herself into this amour as a man throws himself into a river with a stone about his neck.	Но она с решимостью отчаяния ухватилась за него, она бросилась в эту любовь, как бросаются с камнем на шее в воду.
He had allowed himself to be recaptured out of weakness and consideration for her, and she had enwrapt him in an unbridled and fatiguing passion, persecuting him with her affection.	Из жалости, из любезности, из уважения к супруге патрона он снова дался ей в руки, и она заточила его в темницу своей бешеной назойливой страсти, она преследовала его своею нежностью.
She insisted on seeing him every day, summoning him at all hours to a hasty meeting at a street corner, at a shop, or in a public garden.	Она желала видеть его ежедневно, постоянно вызывала его телеграммами, назначала минутные свидания на углах улиц, в магазинах, в городских садах.
She would then repeat to him in a few words, always the same, that she worshiped and idolized him, and leave him, vowing that she felt so happy to have seen him.	И всякий раз в одних и тех же выражениях она клялась, что обожает, боготворит его, и, уходя, заявляла, что теперь она "счастлива вполне, -счастлива тем, что видела его".
She showed herself quite another creature than he had fancied her, striving to charm him with puerile glances, a childishness in love affairs ridiculous at her age.	Она оказалась совсем не такой, какою он ее себе представлял: она разыгрывала из себя влюбленную девочку и пыталась прельстить его смешным в ее годы ребячеством.
Having remained up till then strictly honest, virgin in heart, inaccessible to all sentiment, ignorant of sensuality, a strange outburst of youthful tenderness, of ardent, naive and tardy love, made up of unlooked-for outbursts, exclamations of a girl of sixteen, graces grown old without ever having been young, had taken place in this staid woman.	До сих пор это была сама добродетель, женщина с девственною душой, закрытая для страстей, свободная от вожделений, и вот у этой-то благонравной и рассудительной сорокалетней женщины бессолнечная осень, наступившая после нежаркого лета, неожиданно сменилась чем-то вроде чахлой весны, полной жалких, тронутых холодком цветов и нераскрывшихся почек, до странности поздним расцветом девической любви, пылкого непосредственного чувства, проявлявшегося во внезапных порывах, в манере вскрикивать, как шестнадцатилетняя девочка, в приторных ласках, в кокетстве, которое не знало юности и уже успело состариться.

She wrote him ten letters a day, maddeningly foolish letters, couched in a style at once poetic and ridiculous, full of the pet names of birds and beasts.	Он получал от нее по десяти писем в день, глупых, сумасшедших писем, написанных вычурным, возвышенным, потешным слогом, цветистым, как речь индусов, изобилующим названиями животных и птиц.
As soon as they found themselves alone together she would kiss him with the awkward prettiness of a great tomboy, pouting of the lips that were grotesque, and bounds that made her too full bosom shake beneath her bodice.	Как только они оставались одни, она набрасывалась на него с поцелуями, подпрыгивала, тряся своим пышным бюстом, резвилась, как нескладный, угловатый подросток, уморительно надувала губки.
He was above all, sickened with hearing her say, "My pet," "My doggie," "My jewel," "My birdie," "My treasure," "My own," "My precious," and to see her offer herself to him every time with a little comedy of infantile modesty, little movements of alarm that she thought pretty, and the tricks of a depraved schoolgirl.	Ему претили ее ласковые словечки: "мышонок", "котик", "песик", "птенчик", "бесценный мой", "сокровище мое", претил этот девичий стыд, который она напускала на себя перед тем, как лечь в постель, претили эти легкие движения испуга, которые, видимо, казались ей самой очаровательными, претило ее заигрывание с ним -заигрывание развращенной институтки.
She would ask, "Whose mouth is this?" and when he did not reply "Mine," would persist till she made him grow pale with nervous irritability.	"Чей это ротик?" - спрашивала она, и если он не сразу отвечал "мой", - своими приставаниями она доводила его до того, что он бледнел от злости.
She ought to have felt, it seemed to him, that in love extreme tact, skill, prudence, and exactness are requisite; that having given herself to him, she, a woman of mature years, the mother of a family, and holding a position in society, should yield herself gravely, with a kind of restrained eagerness, with tears, perhaps, but with those of Dido, not of Juliet.	Как она не понимает, недоумевал он, что любовь требует исключительного такта, деликатности, осторожности, чуткости, что, сойдясь с ним, она, взрослая женщина, мать семейства, светская дама, должна отдаваться ему, не роняя своего достоинства, с увлечением сдержанным и строгим, пусть даже со слезами, но со слезами Дидоны, а не Джульетты[33]?
She kept incessantly repeating to him, "How I love you, my little pet.	– Как я люблю тебя, мой мальчик! – беспрестанно повторяла она.
Do you love me as well, baby?"	– И ты меня любишь, моя крошка?
He could no longer bear to be called "my little pet," or "baby," without an inclination to call her "old girl."	А ему всякий раз, когда она называла его "мой мальчик" или "моя крошка", хотелось назвать ее "моя старушка".
She would say to him, "What madness of me to yield to you.	– Подчиниться тебе было с моей стороны безумием, - говорила она.
But I do not regret it.	– Но я не жалею.
It is so sweet to love."	Любить - это так приятно!
All this seemed to George irritating from her mouth.	Все в ее устах бесило Жоржа.
She murmured, "It is so sweet to love," like the village maiden at a theater.	"Любить - это так приятно" она произносила, как инженю на сцене.
Then she exasperated him by the clumsiness of her caresses.	При этом она изводила его неуклюжестью своих ласк.

Having become all at once sensual beneath the kisses of this young fellow who had so warmed her blood, she showed an unskilled ardor and a serious application that made Du Roy laugh and think of old men trying to learn to read.	Поцелуи этого красавчика, воспламенившего ее кровь, пробудили в ней чувственность, но она обнимала его с какой-то неумелой страстностью, с таким сосредоточенным и серьезным видом, что этим только смешила Дю Руа, мысленно сравнивавшего ее с теми людьми, которые на старости лет берутся за букварь.
When she would have gripped him in her embrace, ardently gazing at him with the deep and terrible glance of certain aging women, splendid in their last loves, when she should have bitten him with silent and quivering mouth, crushing him beneath her warmth and weight, she would wriggle about like a girl, and lisp with the idea of being pleasant:	Ей бы надо было душить любовника в объятиях, не отводя от него пламенного, глубокого и страшного взгляда, каким смотрят иные, уже увядшие, но великолепные в своей последней любви женщины; ей бы надо было, впиваясь в него безмолвными дрожащими губами, прижимать его к своему тучному, жаркому, утомленному, но ненасытному телу, а вместо этого она вертелась, как девчонка, и сюсюкала, думая, очевидно, что это придает ей особую прелесть:
"Me love 'ou so, ducky, me love 'ou so.	– Я так люблю тебя, мой мальчик!
Have nice lovey-lovey with 'ittle wifey."	Приласкай понежней свою птичку!
He then would be seized with a wild desire to take his hat and rush out, slamming the door behind him.	В такие минуты ему безумно хотелось выругаться, схватить шляпу и, хлопнув дверью, уйти.
They had frequently met at the outset at the Rue de Constantinople; but Du Roy, who dreaded a meeting there with Madame de Marelle, now found a thousand pretexts for refusing such appointments.	Первое время они часто виделись на Константинопольской, но Дю Руа, опасаясь встречи с г-жой де Марель, изыскивал теперь всевозможные предлоги, чтобы уклоняться от этих свиданий.
He had then to call on her almost every day at her home, now to lunch, now to dinner.	Зато он должен был почти каждый день приходить к ней то обедать, то завтракать.
She squeezed his hand under the table, held out her mouth to him behind the doors.	Она жала ему под столом руку, подставляла за дверью губы.
But he, for his part, took pleasure above all in playing with Susan, who amused him with her whimsicalities.	А ему больше нравилось шутить с Сюзанной, оттого что с ней всегда было весело.
In her doll-like frame was lodged an active, arch, sly, and startling wit, always ready to show itself off.	Бойкое остроумие этой девушки с кукольной внешностью проявлялось неожиданно, жалило исподтишка и, подобно ярмарочной марионетке, в любую минуту готово было позабавить публику.
She joked at everything and everybody with biting readiness.	С убийственной меткостью вышучивала она всех и вся.
George stimulated her imagination, excited it to irony and they understood one another marvelously.	Жорж поощрял в ней любовь к злословию, подхлестывал ее иронию, и они с полуслова понимали друг друга.
She kept appealing to him every moment,	Она ежесекундно обращалась к нему: -
"I say, Pretty-boy.	"Послушайте, Милый друг!",
Come here, Pretty-boy."	"Подите сюда, Милый друг!"

He would at once leave the mother and go to the daughter, who would whisper some bit of spitefulness, at which they would laugh heartily.	И он сейчас же оставлял мамашу и бежал к дочке; та шептала ему на ухо что-нибудь весьма ехидное, и оба покатывались со смеху.
However, disgusted with the mother's love, he began to feel an insurmountable repugnance for her; he could no longer see, hear, or think of her without anger.	Между тем мамаша до того опротивела ему своей любовью, что он уже чувствовал к ней непреодолимое отвращение: он не мог видеть ее, слышать, думать о ней без раздражения.
He ceased, therefore, to visit her, to answer her letters, or to yield to her appeals.	Он перестал у нее бывать, не отвечал на ее письма и не являлся на ее зов.
She understood at length that he no longer loved her, and suffered terribly.	Наконец ей стало ясно, что он уже не любит ее, и она ужасно страдала.
But she grew insatiable, kept watch on him, followed him, waited for him in a cab with the blinds drawn down, at the door of the office, at the door of his dwelling, in the streets through which she hoped he might pass.	Но она не сдавалась: она учинила за ним слежку, не давала ему проходу, караулила его в карете с опущенными шторами у дверей редакции, около его дома, на улицах, где, по ее расчету, она могла с ним встретиться.
He longed to ill-treat her, swear at her, strike her, say to her plainly,	Ему хотелось наговорить ей дерзостей, обругать ее, ударить, сказать напрямик:
"I have had enough of it, you worry my life out." But he observed some circumspection on account of the _Vie Francaise_, and strove by dint of coolness, harshness, tempered by attention, and even rude words at times, to make her understand that there must be an end to it.	"К черту, с меня довольно, вы мне надоели", - но он дорожил службой в редакции и оттого все еще церемонился с ней, стараясь своим холодным, убийственно вежливым, а временами просто резким тоном дать ей понять, что давно пора положить этому конец.
She strove, above all, to devise schemes to allure him to a meeting in the Rue de Constantinople, and he was in a perpetual state of alarm lest the two women should find themselves some day face to face at the door.	Она пускалась на всякие хитрости, чтобы заманить его на Константинопольскую, а он смертельно боялся, как бы в один прекрасный день обе женщины не столкнулись нос к носу в дверях.
His affection for Madame de Marelle had, on the contrary, augmented during the summer.	Что касается г-жи де Марель, то он еще сильней привязался к ней за лето.
He called her his "young rascal," and she certainly charmed him.	Он называл ее "Мой сорванец", она положительно нравилась ему.
Their two natures had kindred links; they were both members of the adventurous race of vagabonds, those vagabonds in society who so strongly resemble, without being aware of it, the vagabonds of the highways.	Они были под стать друг другу: оба принадлежали к племени вечных бродяг, искателей приключений, тех светских бродяг, которые, сами того не подозревая, обнаруживают разительное сходство с бездомниками, кочующими по большим дорогам.
They had had a summer of delightful love-making, a summer of students on the spree, bolting off to lunch or dine at Argenteuil, Bougival, Maisons, or Poissy, and passing hours in a boat gathering flowers from the bank.	Они чудесно провели лето, погуляли на славу: постоянно удирали завтракать или обедать то в Аржантейль, то в Буживаль, то в Мезон, то в Пуасси, часами катались на лодке, собирали цветы на берегу.
She adored the fried fish served on the banks of the Seine, the stewed rabbits, the arbors in the tavern gardens, and the shouts of the boating men.	Она обожала разные блюда из рыбы, которую ловили тут же в Сене, и фрикасе из кролика, обожала веранды в загородных кабачках и крики гребцов.