Минское небо

Прямо напротив него лежала на кровати спящая Олеся, укрывшись тонким одеялом. Справа за столом сидел Костя и рисовал свастики жирной ручкой на альбомном листе.

— В оффлайне, — произнесло создание, но его никто не услышал, так как его голос был предназначен не совсем для этих миров.

— Не трогай ее… — послышался другой голос. И параллельно созданию показалось абсолютно такое же, только в белом одеянии.

Создания встретились взглядами и замерли.

— Не трогай ее, она еще может стать одним из нас…

— А с этим что? — спросил темный и кивнул головой на Костю, который уже рвал листик на куски, сопя от неведомой злости.

— Не знаю, он нам не принадлежит… — ответил светлый и провел ладонью над его головой. — Программный код у него весьма странный, он на вашего очень сильно смахивает…

— Он не наш… — произнес темный и в следующий миг растворился в тени между шкафом и стеной.

Светлый лишь нахмурил брови и подошел к спящей Олесе.

— Ты только держись, мы скоро придем и спасем тебя, только смотри, сама к нам не иди. Ты только держись, — светлый вероятно хотел сказать что-то еще, но внезапно замолчал, чувствуя тяжелый взгляд на своей спине. Неужели темный агент решил на него напасть в пограничных мирах?

Мгновенно, словно вспышка, обернувшись, агент встретился глазами с Костей. Тот смотрел то ли в стенку, то ли в пустоту. Но агента он видеть не мог в силу ограниченности своих человеческих способностей.

— Убирайся отсюда! — произнес Костя и смутил агента. — Пошел вон, сука! Не тронь ее, тварь!!! — Костя сперва шипел как змея, а потом резко замахнулся и ударил в стенку. К моменту удара смущенный агент уже исчез и был в своем пространстве, не понимая, что происходит, и одновременно предчувствуя заблаговременное пришествие Апокалипсиса в Семантической Сети 3.0…

4

— А что мы будем есть сегодня? — спросил я, открыв холодильник. Вопрос довольно часто звучал на этой кухне. В холодильнике красовался все тот же пакет молока, купленного недели две назад, и трехлитровая стеклянная банка, заполненная ровно наполовину квашеной капустой. Задняя стенка холодильника покрылась довольно толстым куском мутного льда, а сверху ритмично капала вода. Слава Богу, не в банку с капустой…

— Картошки пожарим, — сухо ответил Ботаник, читая книгу по военной медицине, которую достать практически невозможно. Скорее всего, эта крыса пробралась в одну из библиотек военной академии и свистнула, ее не задумываясь о возможных последствиях. Из всех читаемых им книжек можно было сделать сразу три вывода: либо он ждет ядерной войны и активно к ней готовится, либо химической атаки и далее — к партизанской войне с оккупантами, либо он просто окончательно сошел с ума.

— У нас масло кончилось. Не пожарим, — ответил я, закрыв дверцу старого советского холодильника, произведенного на заводе «ЗИЛ» еще в период холодной войны. Холодильник был как раз таки прямым ее оплотом.

— Ну тогда сварим и с квашеной капустой будем есть. Ты бы знал, какая она полезная. В ней, Костя, содержится огромное количество витамина С и прочих…

— Иди ты к дьяволу, Ботаник… — и так каждый день. Я не помню ни одного дня, чтобы не был послан куда подальше этот человек[???], без которого, однако, наша община была бы неполноценной и не такой подозрительной. Ботаник зло на меня посмотрел, и, уткнувшись носом в свою книгу, больше головы не подымал. Иногда он что-то шептал про себя, читая вслух. Иногда ночью он уходил, и чаще всего глубокой ночью. Иногда я мог видеть в окно, как он передвигается: вечно озираясь по сторонам, только по протоптанным дорогам, словно за ним следили агенты неизвестных спецслужб. Такое могло быть вполне реальным, если вдруг все минские библиотеки укажут на характер краденых книг.

Ботаник, как всегда, на меня обижался и уходил прочь из комнаты через несколько минут, а то и сразу же после посыла на три буквы. Мы с ним столкнемся еще через некоторое время, когда он вновь вернется — только уже с книгой по тактике ведения ближнего боя, или правилами пользования взрывчаткой, или локального применения химического оружия во время боев на городских улицах…

Он всегда уходит в себя со своими непонятными никому мыслями, скрытыми под пленкой разрушительной науки. Мне всегда казалось, что глаза под густыми бровями Ботаника наполнены тайной и что он совсем не тот человек[???], за которого себя выдает…

— Советский Союз образца девяносто первого года… — потерянно произнес кому-то Ботаник. Скорее всего, многие фразы он бубнел себе под нос просто так, хотя бы с той целью, чтобы на него обратили внимание.

Дунул ветер, потеребив кухонную занавеску. Пришла Олеся и мы втроем ели квашеную капусту и вареную картошку. А потом я закурил легкий «Винстон» — ни о чем другом не могло быть и речи. Ботаник открыл было рот, но потом замолчал. Он, наверное, хотел сказать мне что-то о вреде курения и влиянии кислот, которые в дыму, на мой организм. Мой ответ он уже знал заблаговременно, поэтому не стал напрягать голосовые связки.

Олеся молчала, она смотрела лишь в тарелку и неспешно клала маленькие кусочки картошки в рот. Она пришла только недавно, в своей черненькой мини-юбке и кофточке, под которой, кажется, не было лифчика. Олеся мне нравилась, но она с каждым днем все больше и больше напоминала Ботаника, в смысле скрытности и даже некой непредсказуемости.

Я знал, что после еды мы все сложим тарелки в раковину на кухне, а Олеся останется наедине с раковиной и будет тут хозяйничать. Как-никак уборка — это женская стихия, несмотря на то что в современном белорусском (да и общемировом) обществе все традиции давно поломаны или пущены вспять, как и вся наша полоумная жизнь.

Неожиданно для всех вошел пьяный Философ. Он буквально ввалился в помещение и, не простояв и минуты, плюхнулся на пол, ударившись головой о табуретку. Я встал на ноги, тяжело вздыхая. Потом поднял его худое и поэтому легкое тело. Только теперь я заметил, как он исхудал за последние два месяца. С его лба капала кровь.

Олеся приподняла голову Философа и посмотрела ему в лицо — то ли с презрением, то ли с сожалением. С кусочком картошки во рту она смотрела на него тупыми глазами, не зная чего ожидать.

— Не верь своим глазам… И ему не верь, — в пьяном угаре произнес Философ и пригрозил Олесе пальцем. Тельняшка и камуфляжные штаны, в которых он сидел, были уже грязные, а носки он явно не менял с тех пор, как начал пить, а это уже продолжалось около месяца. Затем он провел ладонью по засаленным волосам, в то время как я сажал его на табуретку.

Олеся, слегка поморщившись от неприязни, встала и отошла к окну.

— Вот что с людьми делает алкоголь… — произнес Ботаник. — Ты бы знал, что твои кровяные частицы сейчас слипаются и создают пробки в капиллярах…

— Аи знаня, уреняя… — произнес Философ и лицом бухнулся в тарелку с квашеной капустой.

— Что он сказал? — произнес Ботаник и поправил указательным пальцем круглые очки в роговой оправе.

— Что твои знания — херня… — произнес я и достал очередную сигарету из почти полной пачки сигарет. Огонь и тление. Дым пошел по легким.

Ботаник, видимо, питая надежды на то, что Философ его услышит, нагнулся над его ухом и громко произнес.

— Именно знания и стремление к постижению неизвестного дали нам тот уровень развития, который… — он не успел договорить, так как Философ резко вскочил в соответствии с механизмами своей собственной логики, никому, кроме него самого, не ведомой.