Минус

9

Леха задает храпака на все лады. А мне снился ласковый сон, чудесные, до цвета молочного шоколада загорелые женщины на песчаном берегу вечно теплого моря; кокосы, белые яхты. Я в этом сне был самым богатым, красивым, самым-пресамым главным. Женщины, яхты, виллы, кокосы вились вокруг меня, как букеты цветов, а я то ласкал их, то отгонял. Мне было так свободно и хорошо, как никогда еще не было ни в жизни, ни в снах.

Но тут я, конечно, проснулся, разлепил глаза, потянулся, хрустя костями. Огляделся. Напротив лежит мой соседушка, задрав морду, раскрыв пасть. Безобразно храпит; острый кадык ползает по горлу туда-сюда. В комнате холодно, пахнет носками, портящейся картошкой... Нет и следа от прелестей, подаренных сном. Все, как всегда, как каждое утро.

Вспоминаю вчерашнее. Что-то там было, одновременно хорошее и грустное. Да, было: встретил знакомого парня из Абакана, тот, захлебываясь от восторга, рассказал о недавнем фестивале эсхатологической песни "Последняя осень". Групп двадцать, сказал, играли. А меня вот не пригласили. Забыли, наверное, просто, - давно ведь я в Абакане не появлялся, а когда приезжаю, то пью сижу где-нибудь у Сереги Анархиста или с другом своим, бывшим барабанщиком Олегом Шолиным, а им на фестивали и прочие общественные события давно наплевать... Да если б и пригласили меня на эту "Последнюю осень", вряд ли бы я выступал тексты песен своих забыл, к гитаре года два не прикасался. Монтировщик я тупой, злобненький, вечно похмельный рабочий сцены...

– О-о, а-а-ах-х, - Лехин храп сменяется стоном; он надсадно взглатывает, кадык судорожно пляшет на горле.
– О-ой... Сколько время?

Нахожу взглядом будильник:

– Половина девятого.

– У-у, ну что ж это такое?
– Почесываясь и кряхтя, Леха сползает с кровати.
– Вечно не вовремя!..

Натягивает штаны, подбирает с пола обрывок местной газеты "Власть труда" и выходит из комнаты, а я отворачиваюсь к стене, кладу ладони под щеку, как маленький. Зажмуриваюсь. И вот снова золотой песок, молодые мулатки в ничего не скрывающих купальниках, снова яхты, виллы, кокосы. И сам я - здоровый, богатый, всемогущий. Развалился в кресле и аж постанываю от счастья. Но... но теперь это не живое все, не настоящее, оно как разрисованный щит, какой есть в абаканском парке "Орленок" возле ларька фотографа. У меня, у мулаток вместо лиц - черные дырки, и любой желающий может всунуть туда свою небритую, уродскую рожу.

Коротко, вскользь стукнули в дверь и тут же открыли. Кто-то вбежал. Сопение, топот незнакомых ног... Я дернулся, еще не успев раскрыть глаза, сел, сжал кулаки, приготовился к драке...

Нет, это всего-навсего Павлик, только изменившийся почти неузнаваемо вместо прежнего линялого барашка задерганный, на трех дрожащих лапах, скулящий песик.

– Не получается! Ничего не получается!
– мгновенно наполнилась комната его вскриками.
– Все, амба мне, парни! Полный крышак!.. О-ох, твари, подонки... Как же теперь?!

– Ты чего?
– я стал одеваться.

– Ромка, мне конец, конец, понимаешь?
– рыдающим голосом провопил Павлик. Упал на незаправленную кровать Лехи.
– Влип глобальнейше!

– Да толком скажи.

Вытряхиваю из пачки две сигареты. Одну себе, другую Павлику. Закурили.

– В общем, Ромка, такое дело... Предложили мне подзаработать... Три тыщи навара... Короче говоря, гаш перевезти из Кызыла в Красноярск.

– У!

– Ну, мы с мамой... с Оксаной посовещались. Денег же надо... Решили так, что поеду. Многие ездят, этим живут. Договорились тут, в общем, поехал. Дали мне пятихатку аванса, ну и на дорогу... Деньги потратили сразу, ясное дело Ксюхе сапоги на зиму...

– Кайфе-ец!
– преисполненный глубокого удовлетворения выдох Лехи.

Увидел Павлика и моментально осунулся, как обычно, когда обнаруживает в нашем жилище постороннего без выпивки и жратвы.

– А, привет, - лениво пожал руку гостя, попросил освободить кровать.

Павлик перебрался на стул, заскулил по новой:

– Вот, попал я, парни, не выбраться. Прогорел, как последний лошара!.. Затушил-затыкал окурок в пепельнице, повторил Лехе то же, что до этого успел рассказать мне.

Я тем временем поставил на плитку чайник, привел в порядок постель, стал расчищать стол. Леха, мало реагируя на скулеж гостя, развалился на кровати, уставился в потолок.

– Короче, сел в автобус и поехал в Кызыл этот гребаный. Гадство, проклятое место!

– Почему это?
– я слегка обиделся за свою малую родину.

– Ну, так влипнуть!.. На сколько я влип?!
– Собрав лоб в жиденькие морщинки, Павлик считает: - Грамм стоит у них полтинник. Пятьсот граммов - это сколько? Пятьсот на пятьдесят... М-м, не соображу...
– Он шевелит губами, загибает пальцы, но сосчитать не получается; мы тоже не в состоянии ему помочь. В конце концов Павлик машет рукой: - А, всяко разно хрен расплачусь... В общем, приехал в Кызыл рано утром. Я на ночном решил, это удобней... Встретился с парнями, получил товар - пять брусков по сто граммов. Сел ждать рейс на Красноярск в кафе рядом с вокзалом. С собой ни кропалика, трезвый до прозрачности, даже пива выпить боялся. Чики-чики все - интеллигентный молодой человек с томиком Стивена Кинга...

Я посмотрел на Павлика, на его высушенное многолетними укурами личико, на фигуру дистрофичного подростка и не выдержал, хмыкнул. Он не услышал, слава богу, он слишком занят рассказом:

– Сел в автобус одним из первых. Сразу на заднее сиденье. Пакет с гашем под сидушку засунул. Знаете, в этих старых "Икарусах", где мотор, там вечно сиденья раздолбанные, а под ними сор всякий. Вот мне парни и объяснили, что там самое надежное место, чтоб тарить... Все путем, короче, занял свое место, какое в билете указано. Трезвый, чистый, послушный. Поехали. Вечер уже, в салоне темно, спокойно, я задремал. Все путем. И тут - трясут за плечо... Свет, возня, надо мной мент: "Молодой человек, прошу пройти на досмотр". А это мы уже у Ермаковского стоим, у таможни. Ну, знаете?

– Еще бы!
– с готовностью отзываюсь.
– Вот в натуре хреновое место. Меня там каждый раз так потрошили, до носков.

– Во-во, - Павлик вздохнул и закурил чинарик из пепельницы.
– Так же и меня ошмонали, к паспорту придрались, что прописки нет, но отпустили, даже счастливого пути пожелали. Еще там каких-то проверили тоже... Все нормально, но в башке-то молюсь: "Лишь бы затарку не пропалили". И тут, только собрался в салон залезть, мне: "Пройдемте!". И под нос кулек с двумя башиками граммов по пять. "Ваше?"

Павлик неожиданно и надолго умолк. Сидит, свесив голову, в руке, возле самых пальцев, дымится окурок.

– Ну и как?
– подгоняю его, увлекшись рассказом.

– А?
– Он вздрогнул, поднял на меня тоскливые глаза, с отвращением зобнул и, обжигаясь, сунул окурок в пепельницу.
– Свинтили, короче. Тихонько, без лишних слов. Отвели на таможню обратно, забрали паспорт, сунули в клетку. Я стал, ясно, доказывать, что не мои это башики. А мне: "Примолкни!". И так, что им прям не терпится звиздюлей мне ввалить... Потом завели каких-то тувинов с автобуса, сделали их понятыми. Мол, у меня под сиденьем нашли наркоту. Те покивали, расписались, ушли. И, вижу, мой автобус поехал. "Да вы что, ору, как же это?!" - "Примкнись, тебе сказано. Сядь и сиди. Жди".

– У них с этим железно, - подал голос Леха.
– В трезвяке тоже хрен поспорить - пьяный ты или полупьяный.

– Сравнил трезвяк и это... У меня ж в автобусе полкило гаша, мне за него головой отвечать!
– Павлик, наверно, с новой силой почувствовал всю тяжесть и безвыходность своего положения и почти завизжал: - Что теперь делать-то?! Они ведь на все башли предъявят! Чем отдавать?.. О-о, ну и влип...

Худо-бедно успокоившись, потянул нить повествования дальше:

– Приехал опер, забрал в отдел. Молодой парень, чуть не моложе меня. И, таких же сразу видать, сам по траве, сто процентов даю, задвигает конкретно. Ну, завел меня в кабинет свой, начал крутить: "Признавайся, дескать, по-хорошему. Зачем нам экспертизы, геморрои всякие? Мазки брать с нёба, с гортани, смывы с рук... Давай, напиши просто, где взял, у кого". Я ему: "Да не мое, понимаешь?! Что я, придурок, что ли, под свое же сиденье бросать. Я бы, говорю, понадежней затарил". Ну, сказал, что курю иногда, по случаю, но чтоб с собой таскать - нет... Короче, мозги повтирали друг другу, потом он предложил написать объяснение, что, мол, у меня обнаружено меньше полуграмма, а с таким количеством, мол, ничего страшного, просто штраф заплачу восемьдесят шесть рублей и дальше поеду.