Мир сновидений

YKSIN H"UHT"AJ"A

Min"a hiihtelen hankia hiljakseen, jo aurinko maillehen vaipuu, minun mieleni k"ay niin murheisaks, minun rintani t"aytt"a"a kaipuu. Latu vitkaan vie. Vai v"a"ar"ak"o lie? Niin pitk"a on yksin hiiht"aj"an tie. Ja kuusien varjot ne tummentuu. Min"a annan aattehen luistaa. Ja jos min"a korpehen kaadun n"ain, mua tokkohan kukaan muistaa? Kyl"a kaukana on. Nyt lepohon ei aikaa viel"a, ei aattelohon. Olen hiiht"anyt mets"a"a, j"arve"a ja rimpe"a rannatonta, olen laskenut rinteit"a laaksojen ja kohonnut vuorta monta ja vuorten taa mun j"ai kotomaa, mut voimani, voimani raukeaa. Olen vierinyt maita ma vieraita ja ottanut merkkeja puista, olen pyrkinyt, tahtonut, taistellut ja lev"anneeni en muista. Mut m"a"ar"ani p"a"a yh"a loitoksi j"a"a. Mun on niin kylm"a, mua v"asytt"a"a. Ne nousevat lapsuusmuistot nuo, ne aukee maailmat armaat, n"aen silm"at m"a "aitini lempe"an taas ja taattoni hapset harmaat. Se vast’ oli mies! Se taruja ties, kun joutui ilta ja leimusi lies. Mina hiihtelen hankia hiljakseen. Tuul’ hiljaa heitt"avi lunta. Koti mullako ollut ja siskot ois vai oisko se ollut unta? Miten korvessa n"ain nyt yksin"ain mina hiihtaisin? Miss"a on yst"av"ain? Ei, enh"an m"a korpea hiihd"ak"aan, min"a hiihd"anh"an siskojen kanssa, koti tuolla se vilkkuvi kultainen, tuli taasen on takassansa, emo huolella k"ay, eik"o lapsia n"ay, kun ilta jo hangilla h"am"art"ay. El"a murehdi turhia, "aitini mun, me tullaan, tullaanhan kyll"a, me tulemme poskin niin l"ampimin, meill’ onhan villaista ylla, ja jos kylmaksi jaa sormi yks tai taa, sun suukkosi kylla sen lammittaa. Me hiihdamme alta ikkunan, me katsomme salaa sisaan: Isa pitkaa piippua polttelee, emo takkahan halkoja lisaa. Hei, hip hip huraal Kaikk’ kerrassaanl Ovi auki ja aidin helmahan vaan. Ja kuusien vaijot ne tummentuu. Tuul' hiljaa heittavi lunta. Joko kotihin korpien hiihtaja sai vai ollutko lie vain unta? Uni tuskat vie. Paiva loppunut lie ja loppunut yksin hiihtajan tie.

* * *

А годы идут все трудней и трудней, и думы мои все фустней и мрачней и жгут, и пылают, и жаждут. Надеюсь напрасно, что утренний свет рассеет печали, избавит от бед, — вернутся они не однажды. Приходят привычно они, как домой, и новых приводят гостей за собой, теперь различить их сумею: то горе, что сердце разбило вчера, с сегодняшним рядом легко, как игра, — где ж то, что других тяжелее? Когда же придешь ты, о высшая боль, вселенной всесильный тиран и король? Я с детства пленен твоей властью, дрожа ожидал я тебя по ночам, твой мертвенный взгляд на лице ощущал в минуты недолгого счастья. Колено хочу преклонить пред тобой и, глядя в глаза тебе, вызвать на бой: отдам я и жизнь, и силы, но юную душу мою — никогда! Огонь из нее высекает беда, его унесу я в могилу.

* * *

Ja vuodet ne k"ay yh"a vaikeammiks ja haaveet ne k"ay yh"a haikeammiks, ne polttaa, ne hehkuu, ne halaa. Joka ilta ma mietin: Kai huominen uus tuo lohdun ja loppuvi rauhattomuus! Y"o loppuu, mUt murheet ne palaa. Ne tulevat niinkuin kotihin, ne tuovat uusia vieraitakin, jotka nimelt"a tunnen ma juuri. Se murhe, mi eilen mun murtaa oli, suli hymyks, kun t"an"a"an suurempi tuli — koska tulee se suurin, se suurin? Koska saavut sa tuskani korkein, sin"a maailman valtias mahtavin, jota lapsesta saakka ma uotin, jota vapisin "oisin ma vuoteellani, jonk’ katsehen tunsin ma kasvoillani, kun hetkeksi onneeni luotin. Sun edess"as tahdon ma polvistua, mut silmihin katsoa tahdon ma sua ja sanoa: Henkeni annan! mut mieltani nuorta en milloinkaan. Se tuskassa tulta iskevi vaan, sen kanssani hautahan kannan.

НОЧЬ

Ночь спускается. День приутих. Сумрак взор затуманил. Смотрю, Как в далеких болотах лесных Огоньки начинают игру. Я один. И задумчив, и тих, Я без друга встречаю зарю, Но в заветных мечтаньях своих, Как закатное небо, горю. Кто там? Что засверкало в листве? Кто мне из лесу машет платком? Кто танцует в росистой траве, На тебя так похожий лицом? Я робею, не смею сказать… И туман застилает глаза.

Y"O

Y"o sa"apuu. P"aiv"a on poissa. H"amy silmi"a h"amment"a"a. Jo kaukana korven soissa tulet virvojen viri"a"a. Yp"o yksin istun ma koissa, ei armasta, ystav"a"a. Mut oudoissa unelmoissa mun henkeni hel"aj"a"a. Ken siell"a? Ken lehdossa l"aikkyy? Kuka huntua huiskuttaa? Kuva valkea vierii ja v"aikkyy, tutut piirtehet pilkoittaa. Mun aatteeni seisoo ja s"aikkyy. Sumu silmi"a sumentaa.

Из сборника «Священная весна» / Pyh"a kev"at (1901)

ГИМН ОГНЮ

В ком есть огонь — пусть гимн огню поет. В ком лишь земля — пускай в земле гниет. Тому, кто хочет взвиться в небеса, — звенит мой кантеле, гремит мой псалм: Ужели человек — лишь прах и тлен? Пусть канем в вечность — мысль взрастет взамен. Твоя судьба — пред тем, как пеплом стать, дотла сгорая, факелом пылать. Дано нам счастье — быть земным теплом, углем, что в недрах спит глубоким сном до часа долгожданного, когда проснемся для любви и для труда, восстанем для сражений и побед на зов Творца, на им зажженный свет, мечты, приснившиеся в темноте веков, освобождая от земных оков. Жизнь коротка у каждого из нас. Так бросимся в огонь, что не угас, и ввысь взлетим, оставив бренный прах земле, паря душою в небесах!

HYMNI TULELLE

Ken tulta on, se tnlta palvelkoon. Ken maata on, se maahan maatukoon. Mut kuka tahtoo nousta taivahille, n"ain kaikuu kannelniekan virsi sille: Mit’ oomme me? Vain tuhkaa, tomua? Ei aivan: Aatos nousee mullasta. On kohtalosi kerran tuhkaks tulla, mut siihen ast’ on aikaa palaa sulla. Mi palaa? Aine. Mik"a polttaa sen? Jumala, henki, tuli ikuinen. On ihmis-onni olla kivihiilt"a, maan uumenissa unta pitk"a"a piilt"a, her"at"a hehkuun, ty"oh"on, taisteloon, kun Luoja kutsuu, luottaa aurinkoon, toteuttaa vuosisatain unelmat, joit’ uinuneet on is"at harmajat. On elon aika lyhyt kullakin. Siis palakaamme lieskoin lcimuvin, tulessa kohotkaamme korkealle! Maa maahan j"a"a, mut henki taivahalle.

Из сборника «Миражи» / Kangastuksia(1902)

ВРЕМЯ

В стороне восхода жило племя, Времени молившееся. Храмы возвели ему в священной роще, на обрыве над потоком быстрым. Издали блистали крыши храмов, далеко жрецов звенели хоры, еще дальше разносилась слава Времени и веры их жестокой. Время ведь не статуя из камня, рукотворный образ иль природный, не идея, не пустые бредни, Время — это страшный зверь, который требует труднейшей, высшей жертвы: сотню юношей прекрасных, смелых каждый год на повороте лунном. Стон и плач тогда в стране восточной, горе тяжкое у всех на сердце. Но жрецы поют в священной роще, храмы обходя при лунном свете: «Велико, сильно, жестоко Время! Ты могущественней всех на свете, ты взревешь — и горы раскрошатся, ты дохнешь — и стены распадутся, а когда ты по земле проходишь, никого в живых не остается». Жрец мне рассказал одну легенду вечером, когда совсем стемнело, лишь святой поток в ночи струился и вода звенела на порогах. Ветер спал, и роща, и далеко Гималаев ледники сверкали. Старика глаза блестели ярко, когда начал он рассказ свой чудный: «Наступил черед и месяц жертвы. Юношей по одному приводят, скованных, а на глазах повязка. Отворят врата, опять закроют — никогда назад им не вернуться. В жертвенной толпе был парень смелый, точно пальма стройный, он прекрасен был лицом, как Будда, — радость взору, матери опора и надежда, старцам помощь, девушкам — любимый, украшение всего народа. Своего он часа ожидает молча. Рядом мать вздыхает, плачет. Миг настал. Его толкают в двери, он звериный слышит рев, он чует на своем лице дыханье смерти — вдруг повязка с глаз его упала: он узрел, чего никто не видел, то, что смертным видеть не годится. Перед ним богиня — злое Время: вполовину — ящер, весь в чешуях, вполовину — дева- молодая, а в глазах у ней огонь, как в пекле, там кипят на дне пожаром страсти; вот к нему протягивает руки, чтобы сжать в чудовищном объятье… Супротив стоят одно мгновенье Время и герой, бесстрашный духом: глядь — колени зверя задрожали, взор потух и опустились руки; нежно и легко, как летний вечер, юношу она поцеловала. И герой из подземелья вышел, только ликом был смертельно бледен. Он покинул мать, сестер, он бродит по лесам, вершит работу духа, что в веках не сгинет, не исчезнет. Зубы Времени его не тронут, он над смертью одержал победу: то, о чем другие лишь мечтали, он, мечты воитель, созидает». Так служитель храма мне поведал вечером, когда совсем стемнело. Молча я сидел, молчал рассказчик. Гималаев ледники померкли. Лишь святой поток в ночи струился и вода бурлила на порогах. Наконец священника спросил я: «Неужели с той поры герои Время никогда не побеждали?» Ярко старика глаза блеснули, руки на груди скрестив, он молвил: «Каждый раз мы Время побеждаем, когда мысль в душе у человека зародится, за пределы жизни вырастая, смертного сильнее. С той поры, всему на свете чуждый, людям господин, он все же в рабстве, потому что он, мечты воитель, стал подножьем собственной идеи». «Что, если мечту он запятнает?» «Будет он повержен, уничтожен, а мечта в другом найдет жилище, точно буря путь в сердцах проложит». Длилась ночь, и хищники проснулись: леопард из дебрей леса вышел, тигр — темный ужас караванов, лев — стрелков ночное наважденье. Ветви гнулись, и шуршали травы, дальний рык ночной прорезал воздух. Вспомнил я про Время — страшный призрак и спросил, невольно содрогнувшись: «Неужели Время не погибнет, никогда народ не будет счастлив?» Он как будто не слыхал вопроса. Молча он сидел, молчал я тоже. В небе загорались звезды — так же у людей в сердцах мечты горели; и почудилось мне пенье хора в шуме вод священного потока: «Велико, сильно, жестоко Время! Ты могущественней всех на свете, ты взревешь — и горы раскрошатся, ты дохнешь — и стены распадутся, вечно лишь святой реки теченье, бесконечно лишь стремленье духа».

AIKA

Asuu aamuruskon mailla kansa, jonka jumala on Aika. Templi tehty h"alle puistohon on pyh"a"an, virran vieriv"aisen kaltahalle. Loitos loistaa templin kaarikatot, kauas kuuluu pappein kuorolaulu, kauemmaksi viel"a maine kulkee Ajan ankarasta uskonnosta. Aika n"a"at ei ole kivikuva k"asin tehty taikka luonnon muoto, aate ei, ei tyhj"a mielihoure. Aika hirvi"o on julma, joka uhrit parhaat, vaikeimmat vaatii, sata miest"a, iniehev"aa ja nuorta, joka vuoden kuussa k"a"antyv"ass"a. Siit’ on id"an maassa itku, parku, paino raskas rintaluita painaa. Mutta n"ain ne laulaa templin papit k"ayden kuutamossa hiljaisessa: «Suuri, suuri, ankara on Aika! Maailmoiden mahtaja sa olet, kun sa mylv"aiset, niin vuoret murtuu, kun sa henk"aiset, niin hirret hajoo, vaan kun sin"a jalan maahan poljet, j"a"a ei yksk"a"an eloon el"avist"a.» Tarun kertoi mulle templin pappi kerrao aurinkoisen alas mennen, y"oss"a yksin"ans"a koskein kuohun pyh"an virran py"ortehilt"a soiden. Tuuli lep"asi ja lehto. Kaukaa kimalteli Himalajan huiput. V"akev"asti loisti vanhan silm"a, kun han tarinansa kumman kertoi: «K"a"antyi kuu ja tuli uhrin tunti. Yksi er"all"ans"a nuoret tuodaan, silmin sidotuin ja k"asin. Uksi avataan ja j"alleen suljetahan. H"alle ei se en"a"a koskaan aukee. Uhrien parvessa on poika uljas, pitk"a varreltaan kuin palmu, kaunis kasvoiltaan kuin Buddha, jalo nahd"a. Ainoo turva on han "aidin vanhan, toivo tiet"ajien, naisten lempi, leirin kaunistus ja kansan kaiken. Vuoroansa vaiti odottaa han, "aiti vierell"ans"a itkee, huokaa. Hetki ly"o. Han sis"a"an sys"at"ah"an, pedon kiljunnan han kuulee, tuntee kasvoillansa kalman henkayksen — silloin, katso: silm"ain side laukee, ja han n"akee, mit! ei kenk"aan n"ahnyt eik"a n"ahd"a sopis kuolevaisen. Ajattaren ankaran han n"akee: puoleks lisko, suomuinen ja suuri, puoleks nainen punalieska-huuli, p"a"ass"a silm"at niinkuin p"atsi palaa, p"atsin pohjass’ ajan pyyteet kiehuu, k"aden kohottaa han vet"a"aksens"a sulhon syleilyyns"a kauheahan. Seisovat he hetken vastatusten, Ajatar ja urho miekan, mielen: katso, vaappuu pedon polvet, sammuu silm"a, vaipuu k"asi kynnellinen; keve"asti niinkuin kes"ailta sulhon huulille han suukon painaa. Mutta kammiosta urho astuu kalpeana niinkuin kuolo, kulkee metsiin, j"att"a"a "aidin, siskot, miettii, tekee hengen toit"a, jotk’ ei katoo, vaikka katoaisi kansa kaikki. H"anehen ei Ajan hammas pysty, voittanut han ompi kuolon vallan, silla han on unelmainsa urho ja han t"aytt"a"a, mita monet tuumii.» N"ain se kertoi kerran templin pappi mulle aurinkoisen alas mennen. Vaiti istuin, vaiti kertojakin. Himmeniv"at Himalajan huiput. Y"oss"a yksin"ans"a koskein kuohu pyh"an virran pyortehilt"a kuului. Silloin sanat sattui mieleheni: «Eik"o sitten en"a"a milloinkana miest"a ollut Ajan voittajata?» V"akev"asti vanhan silm"a loisti, k"adet rinnoillaan lian risti, lausui: «Aika voitetahan joka kerta, jolloin aatos miehen mieless’ syttyy, aatos miehen mielt"a ankarampi, kasvavainen yh kuolevaisen. Siit"a asti on h"an outo t"a"all"a, herra muille, oija itsellens"a, sill"a h"an on unelmainsa urho, oman aattehensa astinlauta.» «Ent"a jos h"an aattehensa tahraa?» «Silloin aate h"anet alas ly"opi, ottaa asuntonsa toiseen, jatkaa tiet"a"an niinkuin myrsky merta k"ayden.» Hetket kului. Pedot "oiset her"as, l"ahti leopardi piilostansa, tiikeri, tuo karavaanein kauhu, leijonakin, mets"ast"aj"an mielle, oksat risahteli, risut taittui, kaukaa karjunta y"on ilman halkas. Ja ma mnistin Ajattaren haamun ja ma kysyin "a"anin vavahtavin: «Eik"o koskaan Ajatar tuo kuole? Eik"o koskaan koita kansain onni?» Liene kuullut ei h"an kysymyst"a. Vaiti istui h"an ja vaiti min"a. T"ahdet syttyi taivahalle, syttyi i"ais-aatteet ihmissyd"amiss"a; ja ma kuulin koskein kuorolaulun pyh"an virran py"ortehilt"a soivan: «Suuri, suuri, ankara on Aika, maailmoiden mahtaja sa olet, kun sa mylv"aiset, niin vuoret murtuu, kun sa henk"aiset, niin hirret hajoo, pysyv"ainen vain on pyh"a virta, i"ainen vain ihmishengen kaipuu.»

МЕСТЬ КИММО

Киммо вдоль пологой сопки в темноте бежит на лыжах, как горят на небе звезды, так в груди тоска пылает, когда он в чащобе ночый напевает, одинокий: «Резвую растил я дочку, нежную, как олененок, раз одна осталась в коте [1] — и пришел чужак, бродяга, и лежал на шкурах с нею. Как его однажды встречу — содрогнется лес дремучий!» Киммо вдоль пологой сопки в темноте бежит на лыжах. На вершине мрачной сопки пляшут девы-лесовицы, за снежинками вдогонку, космы по ветру развеяв; мимо волк трусцой проскачет, небеса сверкнут сияньем, да вздохнут снега глубоко — и опять все тихо, тихо. «Не иначе — быть метели», — думал Киммо; торопливей палки лыжные мелькали, да лыжня с горы бежала. Вдруг он слышит из-под ели слабый голос, еле слышный: «Ой ты, лыжник, кто бы ни был, помоги мне, бедолаге! Ехал я на оленихе — постромки она порвала, опрокинув мои санки, убежала в лес дремучий. Не найти теперь дороги, не уйти из рук мороза!» Киммо всем нутром горящим чужака-бродягу чует: вот он, странник, вон и санки, все следы сюда приводят! За ножом рука рванулась — совесть не велйт ударить. Есть закон в суровой Лаппи [2] : помоги в пути любому! «Становись на лыжи сзади, — говорит, — свезу в деревню, в жаркой сауне отпарю». Молча по лесу скользили: за спиною Киммо путник, в отдаленьи — сопка Хийси [3] . На вершине мрачной сопки пляшут девы-лесовнцы, космы по ветру развеяв, вслед за вихрем завывают: «У-у-у тебе, герой бессильный, что мечтал и пел о мести! Наконец врага ты встретил: хорошо ему, обглодку, — безопасно на запятках!» Вот к порогам путь приводит, над водой — мостки; тут Киммо молвит: «Встань передо мною — будет нам куда сподручней!» Поменялися местами и чужак в одно мгновенье полетел в поток кипящий, крик пропал в ночи морозной, и опять все тихо, тихо. Киммо смотрит, холодеет: лесовицы, децы Хийси, уж летят с вершины сопки, налетают, словно вьюга, точно зимний вихорь воют, с каждой ветки, с каждой кочки, изо всех земных расщелин оплетают волосами совершившего убийство, обнимая и целуя, жизни теплой пьют дыханье, умыкают его к Хийси, под сугробами хоронят. Воет волк, бурлят пороги… Утром солнце засверкало.

1

Кота — жилище лапландцев: конусообразная палатка из

2

Лаппи — финское название Лапландии.

3

Хийси — леший.

KIMMON KOSTO

Kimmo vuorta viert"av"at"a hiiht"a"a y"oss"a yksin"ans"a, taivaan t"aht"oset palavat, palavampi Kiminon tuska, kun h"an korpia samoopi, yksin y"oss"a lauleleepi: «Tyt"ar oli minulla nuori, niinkuin pieni petran hieho, j"ai yksin kotahan kerran, tuli miesi muukalainen, tyt"on taljalla lep"asi; kohdannen h"anet ma kerran, silloin korpi kauhistuvi.» Kimmo vuorta viert"av"at"a hiiht"a"a y"oss"a yksin"ans"a. Tuiman tunturin laella Hiiden immet hyppelev"at, kilvaten lumikitein"a, hapset tuulessa hajalla; susi juosta jolkuttavi, revontulet r"aisk"aht"avi, huokaavat lumiset aavat, taasen kaikk’ on hiljaa, hiljaa. «On tulossa tuisku-ilma», tuumaa Kimmo, kiiruhummin sauva iskee, suksi potkee, vuoren varsi katkeavi. Kuulee alta korpikuusen "a"anen vaisun vaikeroivan: «Hoi, kuka hiiht"aj"a oletkin, auta miest"a onnetonta! Petralla ajelin, petra katkoi ohjat, kaatoi pulkan, mets"an kohtuhun katosi; toki s"a"a.styi heija henki. Nyt en tied"a tieta enka paikkaa pakkasen k"asist"a.» Tuntee miehen muukalaisen Kimmo kiljuvin sisuksin; tass’ on miesi, tuossa pulkka, t"aune petran j"aljet toivat! Kohoo jo verinen veitsi, k"asi k"askee, tunto kielta"a. Laki on Lapissa: auta aina miest"a matkalaista! «Kohoahan suksiileni», virkkaa, «vien sinut kyl"ah"an. L"ammin on kyl"ass"a kylpy.» Hiihtelev"at hiljallensa, Kimmo eess"a, mies takana, taempana Hiiden vuori. Tuiman tunturin laella Hiiden neiet hyppelev"at, laulavat hajalla hapsin kera vinkuvan vihurin: «Voi, urosta voimatonta! Kovin kostohon k"akesit, kostettavan kohtasitkin. Hyv"a on hylyn nyt olla kostajansa kantap"aill"a.» Tulevi etehen koski, kosken poikki porras; Kimmo virkkaa: «Vaihduhan edelle, somemp’ on samotakseni.» Vaihtuvi edelle toinen, — kosken kuohuihin katoopi k"aden yhden k"a"ant"am"all"a. Soi parahdus pakkas-y"oss"a. Taasen kaikk’ on hiljaa, hiljaa. Kimmo katsoo kauhistuen. Jo tulevat Hiiden immet tuiman tunturin laelta, tulevat kuin tuisku-ilma, vinkuvat kuni vihuri, joka taholta, joka aholta, joka vuoren vinkalosta; k"a"ariv"at hivuksihinsa miehen, jok’ on murhan tehnyt, sylitellen, suukotellen, elon l"ampim"an imien, ottavat omaksi Hiiden, alle hangen hautoavat. Susi ulvoo, koski kuohuu. — Aamulla auringon kimallus.