Mobilis in mobili. Личность в эпоху перемен
Шрифт:
Обычно феномены неадаптивности проявляются при встречах с непредсказуемыми ситуациями, ситуациями «небылиц и небывальщины» и вызывают к жизни стратегию поведения, в которой между «пан, или пропал» выбор жизненного маршрута осуществляется в пользу «пропал». И порой, вопреки всему, именно такой выбор приводит к достижению успеха. Заметим также, что индивидуальность, осуществляющая выбор, зачастую непредсказуема сама для себя. Психологическую особенность непредсказуемого поведения наглядно демонстрирует высказывание: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын». Встает вопрос: что объединяет такие, казалось бы, не связанные между собой проявления, как феномен «мусорной» (информационно бесполезной) ДНК, «вакуумные» и как бы бесполезные игры животных, странные поступки трикстеров, плутов, пассионариев и «лишних людей», Обсуждение широкого спектра подобных феноменов, которые В. А. Петровский [2010] объединяет под общим названием «феноменология неадаптивности», в последнее
В психологии активности и эволюционной биологии феномены, дестабилизирующие биологическую, социальную и психологическую устойчивость, ряд исследователей независимо друг от друга характеризуют как избыточные, неадаптивные явления [Петровский 1975; Асмолов, Петровский 1978; Асмолов 1979; Кунин 2014]. При этом в психологии активности и в эволюционной биологии к анализу неадаптивных явлений прибегают прежде всего при интерпретации скачков системы от устойчивости к трансформации; например, скачков от целенаправленной деятельности субъекта, устойчивость которой определяется установками как стабилизаторами деятельности, через взрыв этих установок посредством неадаптивной «надситуативной активности» к порождению качественно иных форм деятельности личности или социальной группы [Петровский 1992; 2010; Асмолов, Петровский 1978].
В постмодернистских концепциях биологической эволюции феномены, связанные с непредсказуемостью, случайностью, избыточностью и сложностью как созидательными «двигателями» эволюции наиболее детально обсуждены в полемическом исследовании Е. В. Кунина «Логика случая. О природе и происхождении биологической эволюции», опубликованном в США в 2012 г. (русский перевод 2014 г.). Эта работа развивает теорию конструктивной роли неадаптивной эволюции, представленную в исследованиях известных биологов Стивена Гулда и Ричарда Левонтина [Gould, Levontin 1979] и концепцию неадаптивной эволюции Мартина Линча (cм об этом: [Кузин 2015]). В отечественной литературе специальное внимание созидающей роли случайности в эволюции, странным «зигзагам эволюции» уделено, например, в работах Ю. В. Чайковского (см., например: [Чайковский 2004]).
Отмечая рост интереса исследователей в области психологии активности и современной конструктивной теории эволюции к феноменологии неадаптивности, мы еще раз убеждаемся в том, что в развитии науки сосуществуют так называемые магистральные и латентные линии [Гусельцева 2014]. Далее будет показано, что такой латентной линией исследований эволюции оказались разработки проблемы преадаптации фактически забытые в наши дни, но широко обсуждавшиеся в начале ХХ в. Именно тогда родилась классификация приспособлений к условиям окружающей среды, которая делит такие приспособления на две категории: адаптации и преадаптации. Если адаптации отвечают требованиям уже сложившейся среды, постепенно изменяющейся в пределах некоторой устоявшейся нормы, то преадаптации возникают до появления в них необходимости и потенциально могут использоваться только в будущем при пока неизвестных, но значительно отличающихся от прежних условиях существования [Huxley 1942]. Приведенные описания, оставляя в стороне взаимосвязь и тонкое соотношение рассматриваемых феноменов, сфокусированы на их базовом расхождении: адаптации выступают как приспособления, основанные на уже приобретенном опыте, а преадаптации нацелены на новизну и непредсказуемость будущего. В отличие от адаптаций, которые являются предметом анализа и консенсуса широкого круга наук о существовании и развитии сложных систем, понимание происхождения, смысла и средств реализации преадаптаций не столь однозначно.
Явление преадаптации следует отличать от явлений, именуемых «потенциальная функция» и обозначающих запрограммированную готовность органа к осуществлению конкретной функции, реализация которой предопределена, но отсрочена до определенного периода онтогенеза. К числу потенциальных функций относятся, в частности, организменные системы, которые начинают формироваться в эмбриогенезе, а совершенствуются и находят применение в ходе постнатального развития (перцептивные органы, органы питания, размножения и др.). В отличие от таких «полуфабрикатов» преадаптации оформляются в настоящем, но ориентированы на неизвестное будущее, и поэтому условия их использования не могут быть определены заранее.
В какой форме существуют преадаптации, и какова роль этих «проспективных заготовок» в эволюционном процессе?
Начало обсуждения этих вопросов можно соотнести с первой публикацией (1859) классического труда Ч. Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора» и полемикой вокруг этой теории. Одно из серьезных возражений Дарвину состояло в следующем. Если основной движущей силой эволюции является естественный отбор наиболее приспособленных, то как объяснить бесспорное существование бесполезных (а часто и «слабовредных») биологических признаков? Сходную озадаченность, заостренную до шокирующей формы, высказал Гёте в беседах со своим
секретарем: «Есть среди людей и полноценные дураки, спорить не буд у, но ведь это тоже что-то значит и кое-что весит на весах природы» (цит. по: [Эккерман 1986: 561]).Первое объяснение устойчивого присутствия бесполезных биологических признаков дает сам Ч. Дарвин: коррелятивная изменчивость может сохранять их как «довесок» к безусловно выгодным адаптивным свойствам, выдержавшим конкуренцию и определившим направление эволюции. Объяснив существование бесполезных (или нейтральных) признаков коррелятивной изменчивостью, Дарвин не исключил того, что в случае подходящего изменения внешней среды в будущем они могут приобретать адаптивный вес и только тогда подчиняться действию естественного отбора. Согласно этой логике, бесполезные формы, оцениваемые через методологическую оптику полезности, т. е. утилитарной целесообразности «здесь и теперь», не имеют самоценного эволюционного значения.
В противовес классической теории естественного отбора в начале ХХ в. французский биолог эволюционист Люсьен Кено высказал мысль, парадоксальную для наук, ориентированных на идеал рациональности: эволюция поддерживает не только «очевидную полезность», а жизнь во всех ее проявлениях. Для объяснения эволюционного значения нейтральных признаков Л. Кено вводит понятие «преадаптация». По его мнению, именно наличие вариантов, не адаптированных к условиям настоящего, стимулирует активность живой системы к поискам своих новых выигрышных проявлений.
Я назвал предварительно приспособленными – пишет Л. Кено, – …имеющиеся у вида бесполезные или полуполезные особенности, способные превращаться в явные приспособления при изменении образа жизни – изменении, ставшем возможным лишь благодаря существованию этих предварительных приспособлений ([Кено 1914, см.: Интернет-ресурс 2013: 32]; курсив наш. – А. А., Е. Ш., А. Ч.).
Далее он продолжает: «…благодаря присутствию этих предварительных приспособлений данные виды могут покинуть привычные условия местообитания и перейти в новые, еще никем не занятые» [Там же: 34]. Таким образом, согласно Л. Кено, смысл преадаптаций (в виде не востребованных в настоящем качеств) состоит в том, что они дают возможность организмам не пассивно следовать за средой, а самим искать ее новые формы, и именно этот творческий поиск является источником развития живого.
Анализируя взгляды Л. Кено на связь преадаптаций и собственной активности организмов, необходимо отметить, что сама по себе мысль о примате поведения над структурой (а по существу о кредо деятельностного подхода в психологии «в начале было Дело»), высказана задолго до него Ж. Б. Ламарком в «Философии зоологии», впервые изданной в 1909 г. Краеугольным камнем учения Ламарка является идея о присущем всему живому внутреннем стремлении к усложнению и совершенствованию; именно это внутреннее стремление определяет эволюцию как неуклонное повышение сложности живых существ. Эта идея согласуется с общим законом биологии, утверждающим, что активность является обязательным условием жизни: живые системы никогда не находятся в равновесии и функционируют за счет своей свободной энергии, постоянно производя работу («дело») против навязываемого внешними условиями равновесия. Образно говоря, «все мертвое плывет по течению, против течения может плыть только живое» [Честертон 2008, 5: 196].
Обсуждение феноменов преадаптации, подпитываемое всё возрастающим числом фактов из различных областей науки, продолжалось почти на протяжении всего ХХ в. (см. подробнее: [Георгиевский 1974]). Кошмар преадаптации, по меткому замечанию Стивена Гулда, стал травмой классического эволюционизма, вынуждающей его непрерывно лавировать между субъективной телеологией и различными формами редукционизма, например, генетическим, и нейронным детерминизмом. Может быть именно эта травма приводит к тому, что в классических исследованиях преадаптации В. Бока и С. Гульда имя Люсьена Кено фактически вытеснено из исторической памяти [Bock 1959; Gould 1991]. Между тем именно Бок, продолжая линию Симпсона, связывает преадаптацию с представлениями о множественных путях эволюции (1959). В отличие от Бока, Стивен Гульд, для того, чтобы избежать ассоциаций преадаптации с телеологизмом, опираясь на принцип эволюции органов путем смены функций, сформулированный Дорном, взамен понятию преадаптация вводит термин экзаптация, за которым стоит смена функции, ее кооптация [Gould, Vrba 1982]. Подобным решением проблемы преадаптации, по большому счету, Гулд пытается избежать ассоциаций преадаптации с финалистскими интерпретациями развития в стиле преформизма и предетерминизма (каковы гены, таково и поведение; каковы нейроны, такова и функция). Об остроте полемики, связанной с пониманием феноменов преадаптации, говорит, в частности, и то, что среди крупнейших теоретиков-эволюционистов были как энтузиасты, так и скептики преадаптационизма (сравни, в частности: [Завадский 1971; Шмальгаузен 1966]).