Mobilis in mobili. Личность в эпоху перемен

Избыточность, изобилие и, перефразируя Милана Кундеру «невыносимая роскошь разнообразия», создают предпосылки для вне-возможного, т. е. перехода через надситуативную активность (В. А. Петровский) на режим новаций в развитии биологических, социальных и когнитивных систем. Вопрос о роли преадаптации в прогрессиной эволюции впервые был поставлен Дж. Симпсоном [1948], утверждавшим, что без преадаптации в виде нейтральных признаков видоизменение организмов в резко изменяющихся условиях и их дальнейшее выживание невозможны.

Это касается не только отдельных организмов, но и социальных систем. В современных исследованиях выдвигается эвристичная гипотеза о социальном ароморфозе как инновации в развитии социальных организмов и их систем, которая повышает сложность, приспособленность, интегрированность и взаимное влияние обществ [Гринин и др. 2009]. В эпоху массовых коммуникаций избыточное разнообразие превращается в уникальный потенциал развития социальных систем: это подчеркивает известный специалист в области Интернета Клэй Ширки, говоря об эволюционном смысле когнитивного избытка, который появляется благодаря свободному времени: «Мировой когнитивный излишек столь велик, что скромные индивидуальные изменения могут иметь огромные последствия агрегированного характера» [Ширки 2012: 38–39].

Историко-эволюционный подход к психодинамике в качестве универсального обосновывает следующий принцип: в любой эволюционирующей системе функционируют избыточные преадаптивные элементы, относительно независимые от регулирующего влияния различных форм контроля и обеспечивающие саморазвитие системы при непредвиденных изменениях условий существования [Асмолов 2007].

В психодинамике адаптация и преадаптация существуют не изолированно, а одновременно «здесь и сейчас» в ситуации онтологической неопределенности. Поэтому вариативность, характеризующая и адаптацию, и преадаптацию, образует единое многомерное пространство разнообразия, в котором «отшлифованные» опытом формы совмещаются с нейтральными заготовками, нацеленными на будущее.

Для того, чтобы навести мост между историей различий и историей поведения, представляется целесообразным предположить, что за адаптацией и преадаптацией стоят разные виды отбора. Стабилизирующий отбор (Шмальгаузен) направлен на сохранение преимуществ уже устоявшегося и связан с усовершенствованием способности системы сохранять себя в изменяющихся условиях. Дизруптивный отбор (Мазер) благоприятствует отклонениям от средней нормы, при этом направление отклонения не имеет значения. Балансирующий (Добжанский), и рассеивающий (Алексеев) отбор поддерживает разнообразие как таковое. Поскольку отбор идет в одно и то же время, но по разным и часто противоречивым критериям, оба вариативных множества – необходимое и избыточное – связанных соответственно с адаптацией и преадаптацией, присутствуют одновременно.

Еще раз подчеркнем, что именно благодаря «эволюции бунта» решение задач на неопределенность приводит к преодолению «функциональной фиксированности» (К. Дункер) в эволюции – колоссальным пере-приспособлениям при трансформации среды обитания. В эволюции вне-возможного, вопреки утверждению «рожденный ползать летать не может», происходит достраивание реальности таким образом, что рожденный ползать конструирует возможность летать. Вне-возможное, вследствие избыточности и метапластичности развивающихся познавательных систем [Malafouris 2010], достраивает через предспециализации, преодолевая диктатуру памяти, репродуктивные стратегии решения типовых задач вида и индивида.

Хотя адаптивный и преадаптивный потенциал системы сосуществуют, их сильные стороны проявляются поочередно в стабильные и нестабильные периоды жизни соответственно. Этот дискретный сдвиг подобен смене установок восприятия неоднозначных картин: при встрече с непредсказуемостью преадаптация превращается из «фона» – в «фигуру», а адаптация и создаваемые на ее основе гомеостатические модели эволюции становятся «фоном». Таким образом, при одновременном присутствии адаптации и преададаптации в настоящем, их востребованность попеременна, поскольку соотносима с периодами относительного спокойствия и кардинальных перемен. Это допущение соответствует теории прерывистого развития, разработанной Нильсом Элдриджем и Стивеном Гулдом в [Eldredge, Gould 1972], согласно которой большая часть радикальных эволюционных изменений происходит за небольшие промежутки времени по сравнению с более длительными периодами относительной эволюционной стабильности.

Эволюция будущего: ставка на творческий потенциал неопределенности. (вместо заключения)

В данной работе мы попытались показать, что конструирование «вне-возможного» возможно. Оно возможно потому, что исследования странного мира привели к выделению особой феноменологии преадаптивности, а тем самым к изменению картины эволюции в современной науке. Этот сдвиг подобен смене установок при восприятии неоднозначных картин Эдгара Рубина: преадаптация к неопределенности превращается из полузабытого исторического «фона» в «фигуру» – катализатор изменений эволюции разнообразия в нестабильном мире. Адаптация же и определяемое ею развитие в режиме прогнозируемых «трендов», вследствие ориентации на которые мы то и дело оказываемся жертвами «эффекта колеи», все более из «фигуры» превращается в «фон».

Говоря о таком сдвиге установок познания, мы стремились показать, что перспективы понимания эволюции связаны с наведением мостов между ранее мало связанными историями развития человека, природы и общества: «историей» неопределенности, «историей» происхождения и смысла разнообразия и, наконец, «историями» поведения.

Преадаптация к неопределенности выступает как школа эволюции, в которой выпускники, решая не алгоритмизируемые задачи, готовятся к встрече со случайностями странного мира, наращивают зоркость преадаптации, как «функционального органа шестого чувства».

Говоря об отношениях адаптации и преадаптации к неопределенности мы хотим напомнить, что в свое время Иммануил Кант одним мазком кисти своего критического разума снял антиномию между случайностью и закономерностью, а тем самым, между номотетическими и идиографическими науками. Именно Канту принадлежит высказывание, что целесообразность в природе являет собой закономерность случайностей. И не только кирпич никогда никому на голову случайно не падает, как поучал Воланд в «Мастере и Маргарите», но и яблоко Ньютона падает на голову, а точнее только на подготовленный разум, порожденный бесконечным трудом поиска, исследовательского поведения.

Эволюция – это проспективная история целесообразности случайностей. И как любое «открытое произведение» ( У. Эко), она производит и сочетает в себе три пересекающиеся линии полифонического романа жизни: историю неопределенности, историю различий и историю поведения. В этом романе новации, новизна ведут нескончаемый диалог с «рутиной», обычаями и традицией. Но новации и традиции не могут жить друг без друга, позволяя сложным динамическим системам одновременно меняться и сохранять свою идентичность, оставаясь самими собой.

Альберт Эйнштейн прав: Бог не играет в кости. За него в кости играет комбинаторика эволюции. Играет, изобретая в исследовательском поведении, коммуникации и игре «шестое чувство» преадаптации к неопределенности. Играет, развивается, самоорганизуется в конструктивной эволюции природы и общества, где победы одерживает то стабилизирующий отбор, оберегающий устоявшиеся, канонические формы жизни, то дизруптивный отбор, сохраняющий избыточные и кажущиеся бесполезными в настоящий момент формы, которые завтра будут использованы для конструкции вне-возможного.