Мое кудрявое нечто
Шрифт:
– Что? Ты можешь внятно говорить? Хватит мазать соплями это дерьмо!
Дергаю собачку замка на ее вороте, но не рассчитываю силы, и она отлетает. В сердцах дергаю сам ворот, и замок разъезжается.
– Теперь говори! Чтобы я слышал тебя! – не могу успокоиться.
Мне надо пройти курсы управления собой у мастера Романова. Вот уж кто никогда не повышает голос.
– Я работаю, Миша, – говорит теперь четко, но тихо, подняв глаза на пуговицы моей рубашки, виднеющейся под расстегнутой курткой, – мне нужно на что-то жить.
– Отец не дает денег?
– Я не могу принять его деньги. Он мне никто.
– Ты не будешь больше работать, – немного успокаиваюсь.
– Ты не можешь решать за меня.
–
– Но ты же не хочешь!
Снова пытается оттолкнуть меня от себя. И мой помутневший от влитого алкоголя и ее близости разум плывет.
– А может я уже передумал!
Дергаю снова задрипанный ворот. Зачуханный пухан разлетается по молнии до конца, открывая вид на вырез поношенного свитера. Но это не важно, ведь в вырезе виднеется галочка полных грудей. Сглатываю возбуждение из последних сил, но это не помогает, потому что ее руки врезаются в мой торс, и это ее движение будит что-то дикое. Хватаю ее за талию, и тащу к капоту, на который усаживаю. Девочка дергается всем телом, но она ничего не может сделать против меня. Кричит, разнося по округе эхо надрывающегося голоса. Притягиваю ее к себе за колени, устраиваясь между ее ног. Получается снова резко, так как тельце чуть падает назад, ей приходится подставить руки за спину, чтобы не оказаться лежащей на капоте. Ощупываю руками завидную выпуклость привлекающей меня груди. Это настоящее блаженство. Мягкая и ощутимая в ладонях, манящая, теплая и такая уютная. Дыхание Риты срывается. Дикость проходит, когда ее грудь вдавливается в грудную клетку мелкими сокращениями. Черт, я напугал ее. Немудрено. Я ужасен.
– Тихо, – смотрю на девочку, – не бойся. Я психанул. Я хочу… хочу только…
Лемурьи глаза смотрят со страхом и чем-то еще, чего я не могу разобрать. Это не возбуждение, но и не брезгливость. Интерес? Тоже нет. Не важно. Притягиваю ее за пухлую попку и впиваюсь губами в ее рот. Вишневый аромат врывается в мой рот и мозг. Она не умеет целовать, но мне ее умение и не нужно. Сливаюсь с ее губами, словно они всегда были рядом, и по телу проносится жаркая волна. Член дергается в ритме чечетки. Со мной такого еще не было. Всасываю в себя ее горячий язык, легко прикусывая его. И тут мне прилетает оплеуха, звон от которой разносится в ушах и отдается теменью в глазах. Голова дергается.
Молодец девочка. Жаль, что поздно. Я уже успел почувствовать то, чего хочу теперь больше всего на свете. Ее вкус. Скоро я буду чувствовать его всем телом. Силы всего земного разума не хватит, чтобы остановить меня.
– Не смей больше! Никогда!
Кричит. Пусть кричит. Я наконец-то могу улыбнуться. Мышцы лица уже и забыли, что я способен на это. Рита спрыгивает с капота, я больше не держу ее. Садится на свое место.
Сажусь за руль. Машина заведена. Плавно нажимаю на педаль, слизывая с губ ее вкус. Мне хочется рассмеяться. В голове возникают шуточки, которыми тянет позабавить малышку. Но вряд ли она сейчас к этому расположена.
– Смотри на дорогу, пожалуйста, – она заметила, что я пялюсь на нее.
– Извини…
– Ты мне пуховик порвал и замарал, – перебивает меня.
– Ему давно пора на свалку, – смеюсь я. – Ты в нем выглядишь как бабка с рынка.
Молодец, Коршун. Сама галантность. Как понравиться собственной невесте? Ничего сложного – посмейся над ее внешним видом. Идиот!
Рита сглатывает обиду.
– Извини, – снова прошу я, – я не хотел тебя обидеть. Но ты же молодая девчонка, а этот пухан из прошлого века.
Да заткните меня кто-нибудь!
– А это не твоего ума дела, из какого века мои вещи, понятно? – ее голос дрожит. – Не все генеральские детки!
– В этой машине все, – напоминаю я.
– Да, Миша, только твой отец заботится о тебе. У тебя есть все. Ты привык ходить в дорогих шмотках и ездить на
крутых машинах. А мой отец умер! – девчонка не ревет, сглатывает слезы. – И у меня нет денег, чтобы покупать пуховики, которые рвут такие важные персоны, как ты!– Я возмещу.
– Не надо мне ничего от тебя! Не лезь в мою жизнь! Я не хотела никакой свадьбы, как и ты.
Ага, а до свадьбы ей нельзя. Надо с этим что-то делать.
Заезжаю в гараж, останавливаю машину. Рита выходит и направляется в свою комнату.
– Подожди, давай поговорим, – прошу я.
Но она не обращает внимания. Бегу за ней по лестнице. Моя будущая жена, а это обязательно случится – теперь я знаю точно, пытается захлопнуть дверь комнаты, но я уже в дверном проеме. Ей не скрыться от меня.
– Оставь меня! Мне рано вставать. Я устала и замерзла.
– Я без проблем согрею тебя, малышка, – подхожу ближе. – Меня не надо долго уговаривать.
Скидываю куртку. Рита отступает на шаг. Смеюсь и сажусь на ее рабочий стул.
– Ладно, – поднимаю руки, чтобы она чувствовала себя в безопасности, – давай начистоту. Приставать не буду. Хотя очень хочу. Ты миленькая. Я сразу не заметил просто. Дело вот в чем. Раз товарищ генерал решил нас поженить, он это сделает. Так что перестань артачиться, и прими ситуацию. В конце концов, я не такой уж и плохой вариант. Поверь, тебе будет хорошо со мной.
– Миша, уходи, – она, определенно, не настроена говорить сейчас.
– Тебе не надо работать. Завтра мы купим тебе все, что нужно. Я разберусь с машиной и…
– Уходи! Мне не надо ничего! Я сама разберусь со своими проблемами! – повышает голос.
– Ты уволишься завтра же!
Она разве не понимает, что своими пререканиями ничего не добьется?
– Ты не будешь за меня решать!
– Еще как буду! Я твой будущий муж!
Мне уже нравится, как звучит эта фраза.
– Не нужен мне муж! – кидает в меня своим убитым пуховиком. – Я перееду в общагу завтра. Я уже договорилась. Мне выделят комнату. Я буду жить там!
Бесит меня. Спалю к херам гребанную общагу. Поднимаюсь, и направляюсь к выходу, забирая с собой пародию на одежду, которая заменяет ей зимний пуховик "Посмотрим, как ты переедешь без машины и этого барахла", трясу тряпкой и удаляюсь.
Она вообще поняла сейчас, что сделала? Отшила меня! Снова! Теперь я хочу ее еще больше. А я никогда не сдаюсь.
***
– Баба Катя!
Открываю дверь однушки, не видевшей ремонт со времен Хрущева, раздеваюсь. Аккуратно вешаю разодранный пуховик на вешалку. Надо придумать, как починить его. Хотя, немного деньжат у меня имеется, так что можно шикануть и купить себе новый, раз уж судьба в виде загорелого гиганта разодрала старый. Займусь этим после пар.
– Баба Катя!
Старушка не отвечает. Прохожу в зал. Ежусь от резкого порыва ветра с открытого балкона, в дверях которого торчит богатырского размера попа старушки. Смеюсь. Еще даже семи утра нет, а она уже копошится.
– Баба Катя! – зову ее в третий раз.
– А? Что?
Наконец я услышана. Могучее тело моей детдомовской нянечки поворачивается, и на ее лице вырисовывается кривоватая, без одного зуба, но родная и милая сердцу улыбка.
Баба Катя работала в детском доме задолго до моего там появления. Мы с ней сразу подружились. Такой теплоты и заботы, я никогда ни от кого не получала. Она самый добрый человек из всех, которых я знаю. И я благодарю Бога каждый день за то, что послал мне ее. Старушке уже за восемьдесят, она два года как на пенсии, и то не хотела уходить, боялась оставить меня на попечение других людей. Но проблемы с ногами и остеохондроз заставили. Пока не выпустилась из детского дома, я приходила к ней так часто, как могла. А могла я не часто. Теперь же стараюсь приходить по возможности, чтобы помогать ей делать уборку, стирать белье и готовить.