Мое кудрявое нечто

Его прикосновения и пристальный взгляд небесно-голубых глаз пробуждают в самом сердце тепло, от которого хочется улыбаться шире. Отворачиваю лицо к окну, стараясь расслабиться. Мне сложно дышать, грудная клетка напряжена, а пальцы подрагивают. В голове всплывает ночной поцелуй и то, как сжались мои бедра от вцепившихся в них сильных пальцев, а свитер вдруг стал колючим и неудобным.

Миша останавливает машину у ресторана «Ель», и собирается выйти.

– Миша, а может быть, мы поужинаем дома?

Мне не хочется идти в ресторан. Алексей Витальевич водил меня пару раз, но мне неуютно в таких местах. И идти туда с Мишей, когда на мне затертый свитер и грязный пуховик, завязанный на пояс, потому что молния сломана, мне неловко.

– Я умру от голода, пока мы едем, – он мальчишески гримасничает, нахмурив лоб. – Давай поедим тут.

– Пожалуйста, мне не хочется идти туда.

– Почему?

– Потому что я хочу поужинать дома. Там весь холодильник забит едой.

– Хорошо, но ты будешь сидеть за столом голой.

– Нет!

Да он кем меня представляет?

– В белье?

Мотаю головой.

– Сходим вместе в баню? – с надеждой спрашивает парень.

– Нееет! Миша!

– Ну и черт с тобой.

Расстроился. Не знаю, действительно или притворяется. Заводит машину и трогается с места. А я не могу заставить себя перестать хихикать. Миша странный.

На ужин доедаем вчерашнюю картофельно-мясную запеканку. Миша еще и борщ. А потом просит пожарить ему оладьи, и пока я выполняю его просьбу, он топит баню.

***

Готовлю завтрак. Странно, но Миши уже нет дома, хотя его сумасшедший темно-синий Патриот стоит во дворе. Я вижу его в окно. Он что, пешком ушел? Желание готовить пропадает. С первого приготовленного мною завтрака в этом доме, готовка стала своего рода ритуалом. Чувство семейного единения, за которое в тот момент стало стыдно, теперь приобрело новый оттенок. Я никогда раньше не готовила для кого-то. И уж тем более не видела благодарности в глазах едока. Пусть сухой, как у Миши, едва промелькнувшей, в первый раз. С того дня я готовлю завтрак каждый день. Для него. И мне стыдно за это. Словно я навязываюсь, хочу показать себя с лучшей стороны. Мол, смотри, может я и не красавица, зато готовить умею. То, что Коршуны в еде не прихотливы и могут неделю жить на подножном корме, только подбадривает.

Теперь Миша ест с улыбкой во весь рот, и всегда благодарит меня. Один раз даже поцеловал. В щеку. После инцидента на дороге он держится на расстоянии. А мне иногда хочется почувствовать его объятия.

– Пахнет вкусно.

В дверном проеме появляется его высокое мускулистое тело, с завязанными наверх в узел кудрявыми волосами. Его взгляд проходит по моему телу, и я немного сжимаюсь, отворачиваясь к плите. Сырники уже готовы и газ выключен. Но я переворачиваю их, чтобы протянуть время, надеясь, что Миша сейчас уйдет.

Тяжелые шаги за спиной сбивают дыхание. А когда огромная ладонь ложится на мое плечо, оно совсем замирает.

– Что там? – парень вытягивает шею, рассматривая свой завтрак, и касается подбородком моей головы, словно невзначай. – М-м, какая ты умничка, малышка, я обожаю сырники. Еще бы варенье.

– Там…

Вдох получается дрожащим, неровным. Запах пота ударяет в мой нос. Но мне не неприятно. Раньше я никогда не чувствовала запаха пота, и теперь мне кажется, так пахнет мужественность и сила, которые ассоциируются с Мишей. Хочется вдохнуть глубже, оставить этот запах в себе. В животе что-то словно шевелится – неясное чувство. Соски резко набухают и сжимаются, а рот наполняется слюной.

– Че замолчала? – ладонь чуть сжимает мое плечо, пальцы поглаживают косточку у шеи.

– Я… варенье… сварила.

– Ты сварила варенье? Когда ты успела?

Миша явно удивлен, а во мне просыпается гордость, словно меня похвалили за хорошую работу.

– Мы с Алексеем Витальевичем собирали землянику и малину в лесу, еще летом.

– Так это ты собирала? Я с молоком ее тогда заточил.

– Не всю, – смеюсь. – Кое-что осталось, мне стало жалко, если испортится, и я спросила разрешения у твоего папы сварить их.

– Зачем ты просишь разрешения? Ты можешь делать в этом доме, что захочешь. А уж тем более варить варенье. Ты знаешь, что я могу съесть трехлитровую банку за один вечер?

Не могу посмеяться его, надеюсь, шутке, иначе этого парня не прокормишь, потому что длинные пальцы чуть опустились, и теперь легко поглаживают основание груди там, где из-под выреза халата виднеется тонкая линия между. Мое дыхание учащается.

– К сожалению, там только пол-литровая банка.

– Мне как раз хватит на завтрак, – глубокий голос теперь у моего уха, посылает в мое тело электрический разряд.

Не могу пошевелиться. Вторая рука Миши ложится на талию, и медленно идет вверх. Меня обдает жаром, когда она обхватывает мою грудь. Вздрагиваю. Я ведь только что хотела почувствовать его объятия! Так почему замерла сейчас? Я нравлюсь ему, раз он так нежно прикасается ко мне. Ведь нравлюсь? Или он просто смирился с решением отца?

Резко сглатываю, ощутив, как указательный палец обводит выпирающий из-под ткани халата сосок, а затем проходится по нему ногтем.

– Знаешь, мне никто никогда не готовил завтрак, – его тело прижимается ко мне, а рука спускается с плеча к талии и ниже, забираясь под подол халата.

Мое тело отказывается слушаться, словно все мышцы атрофировались. Меня никто раньше так не трогал, не заставлял чувствовать то, что я чувствую сейчас. Между ног становится сыро. Боюсь намочить трусики.

– Ты принесла уют в это место, – его губы уже нежно касаются моей шеи, а рука аккуратно проходит по бедру вверх, к животу, и я склоняю голову в его сторону, позволяя себе насладиться этим первым прикосновением. – Теперь это действительно дом. Я хочу возвращаться сюда вечерами, чтобы увидеть тебя, малышка.

Парень дышит так же глубоко, как и я, обжигая кожу жаром. Воздуха не хватает, я пытаюсь набрать его ртом, отчего грудь сильно подается вперед. Ладонь Миши сжимает ее сильнее. Чуть выше правого бедра в меня отчетливо впивается одеревеневшее достоинство Коршуна. Даже сквозь ткать его треников и моего халата, я чувствую, как от трется об меня.

– Кх-кха! Доброе утро. Вижу, вы нашли общий язык?

Нет-нет-нет, пожалуйста, пусть Алексей Витальевич не видит, как его сын трется о меня своим членом. Какой же стыд! Покрываюсь краской до кончиков ушей и перестаю дышать снова. Миша возвращает обе ладони на мои плечи и шепчет на ухо: