Могу!

— Но все же…

— Никакого «но все же» нет и быть не может! — ответила Софья Андреевна, резким тоном приказывая прекратить вопросы. — Есть только то, что я говорю, и — не больше!

— Предположим, что так! — спокойно согласился Ив и опять значительно усмехнулся. — Значит, — сдержанно добавил он, — ни доклада, ни просто рассказа об этом деле я от вас не дождусь?

— Вы говорите об убийстве? Я о нем ничего не знаю!

— А я полагал…

— Вы совершенно напрасно полагали! — вспыхнула и перебила она. — То, о чем можно говорить вслух, было в газетах, а то, о чем говорить нельзя, знает, вероятно, только следователь и прокурор. Но уж никак не я!..

— Понимаю! — делая невинное лицо, ухмыльнулся Ив. — Да и в самом деле: откуда вы можете знать то, чего не знает никто?

Оба с минуту помолчали.

— В убийстве подозревают Виктора! — более мирно заметила Софья Андреевна.

— Знаю… Пуговица и волос?

— Пуговица и волос… Но это все, что я знаю.

— Верю, что вы знаете так мало. Но… Но разве вы тоже подозреваете его?

Он не изменил тона и спросил по-прежнему безразлично, но Софья Андреевна услышала в его голосе насмешливую нотку и что-то, похожее на вызов. И ответила так спокойно, как только могла.

— Да, конечно.

— И у вас, вероятно, есть данные для этих подозрений? Ах, да! — вспомнил он. — Пуговица и волос… А кроме них у вас, надо полагать, есть и еще что-нибудь?

— Есть и еще что-нибудь! — холодно (почему — холодно?) ответила Софья Андреевна и пояснила. — Согласитесь, что у Виктора могли быть причины убить Потокова!

— Да, конечно… Но я думаю, что для этого убийства причины могли быть не только у Виктора, но и… но и у других! — как бы нехотя ответил Ив и стал закуривать сигару.

Он закуривал ее долго и старательно, внимательно всматриваясь в загоревшийся кончик и поворачивая сигару во все стороны. И пока он закуривал, Софья Андреевна молчала и ждала. По виду она была спокойна, но в ней было напряжение, которое она прятала: с этим напряжением она вошла, с ним слушала и с ним отвечала. Оно утомляло ее, и она начала бояться: не устанет ли и не обессилеет ли она?

— Причины для убийства Потокова могли быть не у одного только Виктора! — пыхнул наконец дымом Ив. — Надеюсь, вы не будете спорить против этого? Причины могли быть и у другого! — значительно повторил он.

— Например? У кого другого, например? — спросила Софья Андреевна, чувствуя, как у нее забилось сердце.

Ив хитро посмотрел на нее.

— Вам нужен пример? Мне… м-м-м… мне не хотелось бы подыскивать примеры! — уклонился он. — Но оставим и причины, и примеры. Не в них сейчас дело.

— А в чем?

— А в том, что я, говоря правду, этой комбинации с Виктором не ждал.

— Какой же комбинации вы ждали? И почему вам надо было ждать какой-то комбинации?

— Когда я узнал об убийстве, — не ответил на ее вопрос Ив, — я никак не подумал, что оно повернется лицом к Виктору.

Софья Андреевна изо всех сил держала себя в руках, чтобы быть настороже. И ей все время казалось, будто Ив в каждое свое слово вкладывает какой-то сторонний смысл, будто он говорит не то, что говорят его слова. Кроме того ей казалось и другое: будто он хочет поймать ее на чем-то и в чем-то уличить. И она, напрягаясь, искала этот спрятанный смысл, вслушивалась в каждое слово и была готова к каждому слову. И следила за всем: за тоном голоса Ива, за выражением его лица и за взглядом. Ощущение опасности, которой она должна избежать, обострялось в ней. И от всего этого она чувствовала усталость, от которой слабела, и видела, что только нервным напряжением она заставляет себя сидеть, слушать, говорить и понимать. Надолго ли хватит этого нервного напряжения? У нее даже мелькнула было мысль: не сослаться ли на нездоровье и не уехать ли?

— Убийство старо как мир! — задумчиво сказал Ив. — От Каина и до сегодняшнего дня… И поэтому хочется думать, что нет ничего проще и легче, как убить человека. Вероятно, ни один убийца предварительно не учился этому делу, а сразу же постигал науку и искусство убийства. Дубиной по голове, ножом по горлу… Бросить яд в бокал вина, надавить гашетку револьвера… Все это общедоступно, не правда ли? Мне, представьте себе, еще никогда не приходилось самому убивать человека, «себе подобного», «брата своего», — язвительно скривился он, — но все же мне думается, что есть убийство и — убийство. При одних условиях убить легко, при других — труднее, при третьих — непосильно. Вы никогда не думали об этом? — глянул он так, как будто хотел не только услышать ее ответ, но и увидеть, что она думает.

— Нет! И удивляюсь тому, что вы об этом, вероятно, думали.

— Да, я об этом думал.

И Софья Андреевна почувствовала, как нестерпимо она хочет узнать и понять: почему он заговорил об этом? У него, конечно, есть задняя мысль и умысел, но… какой?

— Видите ли, — продолжал Ив, подняв глаза и откровенно всматриваясь в нее, — я когда-то знавал одного человека, который был страстным охотником. И сколько уток, зайцев и прочей дичи настрелял он на своем веку, того, конечно, и сосчитать нельзя. Но однажды случилось так, что ему надо было зарезать курицу. Не застрелить, а зарезать. Понимаете? Своими руками. Ножом по горлу. Ружья у него тогда не было, что ли… Не знаю! И представьте себе, что зарезать он не смог. Не «не сумел», а именно — «не смог». Духу не хватило! Смешно, правда? Вы можете понять это?

Софье Андреевне было ясно, до жути ясно, что он говорит все это не «просто так», не потому, что оно случайно пришло ему в голову, а говорит с целью: нужной ему и опасной для нее. Она собралась ответить, но сразу ответить не смогла. Не хватило дыхания, не хватило слов.

— Вы можете понять это? — настойчиво повторил Ив.

— Вероятно, могу! — справилась с голосом Софья Андреевна. — Но почему… почему вы заговорили об этом? — не удержалась и все же спросила она.

Ив слегка усмехнулся: он, кажется, был доволен тем, что она не удержалась и спросила.

— Убивают многие! — как будто отвечая на ее вопрос, продолжал он. — Убивает солдат на войне, убивает разбойник, убивает палач… Но не думаете же вы, что каждый солдат может зарезать, как разбойник, а каждый разбойник может повесить на виселице, как палач!.. Вот это как раз то, что я уже сказал: при одних условиях убить легче, при других труднее, а при третьих — духу не хватит! А? Не так? — на что-то намекая, многозначительно прищурился он и посмотрел очень хитро.

— Я никогда не думала об этом! — сердито и даже зло ответила Софья Андреевна. — И не знаю, зачем об этом надо думать!

— Я несколько раз хотел себе представить, — продолжал свое Ив, — как оно было у… у Виктора. Как он душил и как он задушил? Ведь это же неизмеримо труднее, чем застрелить или ударить топором по голове. Душить — это страшно, не правда ли? Чтобы задушить, хотя бы даже подушкой, нужно особое… нужен особый характер! Вот именно: характер! Психологически это может быть даже непосильно. Уж хотя бы по одному тому непосильно, что это не момент, как удар ножом или выстрел из револьвера, а… а очень долго! Вот в том-то и дело: душить надо долго. Сколько минут, не знаете? Впрочем, — притворно спохватился он, — откуда же вам знать! Ведь Георгий Васильевич, наверное, и сопротивлялся, и дергался, и… и бился! И все это Виктору надо было вытерпеть, вынести и преодолеть в себе. Душой надо было преодолеть!