Мои друзья скандинавы
Шрифт:
Девушек привезли в Северную Германию, к берегам Балтики, в Росток.
В лагере, где жили девушки, их барак находился поблизости от барака, где были расквартированы молодые датские парни, проданные тогдашним правительством Дании на трудовые работы в Германию. Они считались вольнонаемными, режим у них был гораздо легче, чем у рабочих с востока. Им даже полагались отпуска домой.
Среди молодых датчан был и сын копенгагенского рабочего бумажной фабрики Эрик Карлсен с двумя своими закадычными друзьями. Они работали неподалеку от девушек пригнанных из России.
А вскоре им троим приглянулись,
Сколько ни писали о любви, у каждого она особенная.
Юноши из Копенгагена и Нестведа и девушки с Украины объяснялись сначала на ломаном немецком языке, но все же поняли друг друга.
Во время очередного отпуска Эрик и его друг Петерсен в Копенгагене у священника на Амагере, участвовавшего в движении Сопротивления, достали документы для своих возлюбленных, метрики, свидетельствующие, что они рождены и крещены на острове Амагер, в Копенгагене.
Себе же юноши достали вторые паспорта и с тем вернулись в Росток. Там Эрик и его друзья поступили работать вагоновожатыми на городском трамвае, а жили по-прежнему в бараках, вблизи лагеря русских девушек, угнанных в рабство.
Но в один, как говорится, прекрасный день, а точнее — в ненастную ночь, трамвайное управление Ростока недосчиталось трех своих вагоновожатых, а немецкая охрана — трех девушек из лагерного барака.
Об этом побеге трех пар, о том, как Евдокия показывала пограничникам свои документы, по которым она числилась уже не «Дуськой», как это было написано в выданном ей официальном немецком свидетельстве, а Амалией, как они переходили границу и как несколько раз все висело на волоске, о том, как они наконец добрались до Копенгагена и, скрываясь там, жили у родителей Эрика, и о том, как встретили радостный день освобождения, я, вероятно, когда-нибудь напишу подробнее.
Только через десять лет Дуся — Амалия Карлсен, уборщица копенгагенского кинотеатра, с Эриком, работавшим вагоновожатым трамвая, с сыном Акселем-Володей и дочкой Соней вернулись в Советский Союз. Не Гаральд взял к себе Ярославну, а Ярославна — Гаральда.
Другая пара — Маланья с Петерсеном и пятью детишками — тоже вернулась в Советский Союз, на родину жены, а третья осталась в Дании, в Нестведе, где муж Зименковой работает на бумажной фабрике. Через год летом они приезжали во время отпуска в Советский Союз — проведать своих друзей по лагерю и побегу.
РАЗГОВОР С РУСАЛОЧКОЙ
Вернувшись из Ютландии в Копенгаген, я во что бы то ни стало хотел повстречаться с Русалочкой — не прославленной статуей, а той, которая послужила скульптору натурой для нее.
Еще в Орхусе Эльза Марианна Розен рассказывала мне о том, что когда несколько лет назад она должна была выступать в балете «Сильфида» (у нас он называется «Шопениана»), ей помогла восстановить роль в первозданном замысле создателя этого классического спектакля Бурнонвнля бывшая прима Королевского театра Эллен Прис.
Она в свое время танцевала Русалочку и так пленила в этой роли владельца пивоваренного завода «Карлсберг» Якобсена, что он заказал скульптору Эриксену статую, оригиналом которой должна была стать Эллен.
— Значит, я могу познакомиться с живой Русалочкой? С той, изображение
которой стало чуть ли не символом Копенгагена?К сожалению, Эльза Марианна не знала ни нынешнего адреса Эллен Прис, ни даже того, жива ли она еще.
А ведь ей уже за восемьдесят.
Эльза Марианна вспомнила лишь номер дома на одной из длинных улиц южной окраины Копенгагена, где когда-то жила дочь балерины. Но и фамилию дочери она тоже запамятовала.
В телефонном справочнике Эллен Прис не значилась. В адресном бюро тоже не могли сообщить мне ее координат,
И когда я уже почти отчаялся в своих поисках, на помощь мне радушно пришла чета Меллер.
Высокая, энергичная, красивая сибирячка, участница движения Сопротивления, Нина Борисовна в 1935 году в Иркутске вышла замуж за инженера-датчанина и уехала с ним в Копенгаген. Через несколько лет он умер, и в 1940 году она стала женой известного художника-карикатуриста Арвида Меллера.
Оккупировавшие в ту же весну Данию гитлеровцы никак не могли простить Арвиду его прогремевшую в свое время карикатуру: голова Гитлера высовывается из унитаза, а рука его тянется к висящей на цепочке ручке, чтобы спустить воду, а заодно с ней и самого себя…
К этому «криминалу» прибавился и другой — женитьба на русской.
На Нину Борисовну руководство движения Сопротивления возложило опасную обязанность. По ночам она ловила по радио советские передачи и записывала телеграммы ТАСС для периферийных газет…
Отлично помню и я ночные дежурства во фронтовой газете в лесах Карелии, когда принимались эти телеграммы вместе со сводками Совинформбюро. В те самые часы далеко от нас, на Западе, в датском тылу, в уютной копенгагенской квартирке, к радиоприемнику приникала и Нина Борисовна.
Записав известия, она тут же переводила их на датский. А утром связной из подполья забирал их для нелегальной типографии.
— Часто этим связным бывал Эрик, тот самый, с которым вы ездили по Ютландии, — говорит Нина, — мы называли его «бородатый мальчик». Бороду он отпустил для маскировки… — И вдруг, перебивая себя с присущей ей экспансивностью, Нина спрашивает: — А что делает Пшеницын? Так хочется повидать его!
— Какой Пшеницын?
Оказывается, это фамилия диктора, читавшего сводки ТАСС.
Каждый раз, когда Нина Борисовна получает список группы советских туристов — а она сотрудничает в прогрессивной туристской фирме «Народный турист», — она смотрит, нет ли среди них Пшеницына.
— А впрочем, и без этого я бы его по голосу узнала мгновенно.
Уже после войны редактор вечерней газеты, где работал Арвид, потребовал от него нарисовать антисоветскую карикатуру. Меллер наотрез отказался. И его уволили. Возраст позволил Арвиду перейти на пенсию…
Со страниц этой книги я еще раз приношу благодарность чете Меллер, без которой я вряд ли бы встретился с Русалочкой.
Исколесив в нелегких поисках добрую половину города, мы в конце концов очутились в Доме для престарелых, принадлежащем районному муниципалитету. Сюда, нам сказали, после больницы перебралась шестидесятилетняя дочь Эллен Прис. От нее мы и собрались узнать, где находится ее мать. И вдруг в подъезде молча Арвид показал мне на список обитателей.
Комната 22. Не дочь — а сама Эллен Прис…