Молодость с нами

работников да членов приемной комиссии. И в городской библиотеке летом далеко не так людно, как бывает в

иные времена года.

Оля смотрела в огонь, и перед нею, озаренный пламенем, вставал бронзовый человек, покоряющий

пламя.

2

Костя с детства любил собак, хотя семья Колосовых их никогда не держала. Будучи еще совсем

маленьким, лет пяти или шести, Костя нашел на улице щенка. Серый песик жался к забору, стараясь забиться

под него от дождя и холода, и жалобно повизгивал. Косте стало очень жалко собачку. Он поместил ее к себе на

грудь под пальто и принес домой. Весь вечер Костя кормил его, поил молоком, укутывал теплым платком Елены

Сергеевны и все спрашивал: “Мы оставим его, да, оставим? Мы не выгоним его на улицу?” На ночь он

потребовал, чтобы щенок был положен на коврик возле его постели.

Ночью щенок так пищал и визжал — чего крепко спавший Костя, конечно, не слышал, — что под утро

Павел Петрович взял и вынес его во двор.

Когда Костя увидел, что щенка в доме нет, он так отчаянно заплакал и плакал так долго, что и сам Павел

Петрович и Елена Сергеевна отправились на поиски песика. Но песика уже подобрал кто-то другой.

С тех пор Костя полюбил собак, как он говорил, навечно. И ему большое удовольствие доставляло

заниматься с собаками, которые были у пограничников.

На заставе было шесть собак: пять взрослых и одна, которой еще не исполнилось года. Сержант Локотков

называл ее щенком, хотя по росту она не отличалась от остальных. Только если внимательно вглядеться, можно

было заметить, что у тех, остальных, выражение на мордах явно взрослое, а у этой детское. Ни злобы в нем, ни

настороженности, одно доверчивое любопытство, желание приласкаться к человеку или немножко созорничать:

погнаться, например, за курами жены капитана Изотова, утащить сапог у зазевавшегося солдата, который со

щетками и ваксой расположился на солнышке, и трепать, таская по двору. Эту собаку звали Найда, и сержант

Локотков, который ее иногда выпускал побегать по двору, говаривал: “Пусть поскачет Найдочка, скоро возьмем

ее в науку”. Он объяснял Косте: “Вот ведь какое дело, товарищ лейтенант. Вся работа пограничной собаки на

чем строится? На недоверчивом отношении к посторонним людям. По-вашему, это как? Славная собачка, с

такими добренькими глазами? А по-нашему, никуда она не годится. Вот обождите, мы за нее возьмемся.

Посмотрите, что из собачки получится”.

Вскоре Локотков, как и обещал, взялся за Найду. Бегать по двору — об этом нечего было и говорить.

Найда или сидела в питомнике, где были размещены будки, перед каждой из которых был отгорожен досками и

металлической сеткой небольшой дворик для гуляния, или ходила в поле и в лес с сержантом Локотковым,

минуя общий двор стороной: ее надо было отучить от людей. Костя Колосов несколько раз присутствовал при

том, как Локотков вырабатывал у Найды злобу и недоверчивое отношение к посторонним. Для этого у него

были помощники, приезжавшие с других застав.

Велика оказалась премудрость, которую должна была постичь молодая собака, чтобы стать настоящей

пограничной собакой. Локотков учил Найду не прикасаться к пище, которую ей предлагали посторонние или

которую она находила на земле, учил удерживаться от лая там, где лаять было нельзя, учил находиться в дозоре,

обыскивать местность, брать след. Остальные собаки в питомнике были взрослые, бывалые, обстрелянные. На

боевом счету шестилетней Пальмы, желтые глаза которой светились, как у тигра, были четыре задержания.

Один из нарушителей стрелял в нее из пистолета, тяжело ранил, но истекавшая кровью Пальма все же не

упустила его, она ринулась ему на грудь и вцепилась зубами в горло.

Костя очень любил занятия с собаками, особенно с Пальмой, которая удивительно быстро находила след

того солдата, который изображал нарушителя, и мчалась по следу, не опуская морду к земле; у Пальмы, по

словам Локоткова, было верхнее чутье.

Косте на границе все было интересно. Он любил часами сидеть на каком-нибудь из наблюдательных

пунктов.

В одном месте дом жителя сопредельного государства стоял в двадцати метрах от границы. Это был

большой сельский дом с пристройками, крытым двором, обнесенным стеной из гранитных валунов,

скрепленных цементом в мощную крепостную стену. В доме, видимо, жил крепкий кулачина. Было известно,

что осенью он отправляет для продажи множество возов зерна, зимой — несколько саней свиного мяса. На его

полях работали батраки. Костя видел его многократно. Кулак был рыжий, с бородой такого фасона, какие в

прошлом веке носили ирландские шкиперы, ходил в долгополых черных пиджаках. У него были жена и

взрослая дочка, они по воскресеньям в рессорной двуколке отправлялись в церковь; было два взрослых сына,

они то появлялись в доме, то надолго исчезали. Появлялись в доме и еще какие-то люди, и была эта обнесенная

камнем усадьба одним из пунктов наблюдения за нашей границей. Она стояла на пригорке, и оттуда далеко

просматривалось полотно железной дороги, вплоть до заставы и дальше, до станции Полянка. И еще была эта

усадьба местом привала для тех, кто с той стороны изучал нашу границу, систему ее охраны и режим ее жизни.

Костя уже знал грузную, старчески-медвежью походку рыжего хозяина, который ходил возле дома,

распустив руки, как распускает крылья больная птица; знал его жену с лицом, изъеденным оспой, знал дочку —

красивую белокурую женщину лет двадцати пяти, которая зимой носилась на лыжах вдоль границы в цветных

вязаных костюмах, что лесная фея, а летом купалась в речке, подобно русалке проплывая под водой добрый

десяток метров. “Смотри, лейтенант, — говорил капитан Изотов, когда Костя вновь начинал рассказывать, чем

занималась в этот день дочка рыжего кулака, — не влюбись! Пропало тогда наше дело”. Костя знал даже

некоторых из постоянных посетителей пограничной усадьбы. Как, с помощью каких средств вели они